Осколки

Он осторожно шёл по знакомому коридору, так, чтобы шагов не было слышно. Крался, боясь, что кто-нибудь из домашних его заметит. Как давно он здесь не был… С самого своего перерождения прятался, боясь навлечь на себя гнев. Чей гнев? Её… Да, больше гнева Валар, Феанаро боялся гнева своей жены. Она злилась редко, и часто на самом деле так скрывала свои настоящие чувства – горе, боль, отчаянье, испуг. А он не хотел, чтобы Махтаниэль страдала. Остановившись в проёме кухни, Куруфинве застал свою половинку за необычным, несвойственным хозяйке дома занятием: Нерданель мыла посуду. С тех пор, как вся её семья ушла в Исход, Махтаниэль стала нервной, беспокойной. Часто ходила опечаленная, и только когда она предавалась какому-нибудь монотонному занятию, успокаивалась. Феанаро, нежным взглядом засмотревшись на такую знакомую стать жены, которую он уже столько тысячелетий не видел, прислонился к дверному косяку. Когда нолдо переносил вес на другую ногу, скрипнула половица. Нэрданель резко обернулась в сторону звука. Её рыжие волосы метнулись девушке за спину. Увидев Куруфинве, глаза её широко распахнулись и заблестели. Алые губы приоткрылись и задрожали. – Феанаро… – сначала сказала тихо, не веря самой себе, едва шевеля губами. Затем повторила, и голос её под конец сорвался: – Феанаро! Всё смотрела на него удивлённым взглядом. Финвион стоял так же молча, со слегка испуганным выражением на лице. Ждал. Нерданель резко отвернулась, так, что волосы хлестнули её по спине. Спрятала дрожащие руки. А потом… Жена Феанаро потянулась к посудному шкафу. Достала одну плоскую тарелку. – Ты…ты, – Нерданель запиналась, не зная, что сказать, а потом выпалила: – Это за Майтимо!!! Тарелка полетела на пол и с дребезгом разлетелась на осколки. Дальше всё происходило очень быстро. – Это за Макалаурэ!!! Следующая тарелка разбилась о половицы. За ней последовало ещё пять: «За Тьелкормо, за Атаринке, за Карнистира и за обоих Амбаруссар». Феанаро с каждой тарелкой морщился от звона, а потом сыновья кончились. Теперь пол покрывали разного размера осколки фарфора. Последовала короткая пауза, за время которой Куруфинве успел подойти к любимой на шаг, а потом Махтаниэль снова подняла руку с фарфоровой посудой. – А это за то, – воскликнула Нэрданель, но Феанаро, узнав тарелку, которую расписывала его мать, бросился к жене, хрустя осколками, которые больно впивались в ноги даже через сапоги. Нолдо нежно обнял Нэрданель за талию и плечи, прижав к себе. Она опешила и, обессилев от переполнявших её мгновение назад чувств, выронила тарелку вместе с фразой: – Что умер сам… И заплакала, крепко обняв мужа, уткнувшись лицом ему в грудь, обвив руками его шею. Феанаро поглаживал её волосы, шептал, успокаивая, тихие слова, которые говорил ей раньше, давным-давно. Нэрданель подняла на него заплаканные глаза и словно хотела что-то сказать. Но Феанаро не дал Нэрданель заговорить, замкнув её уста поцелуем. И только в осанве обоих были слова: "Я сильно люблю тебя. Мне так хотелось встретиться снова".