this is the first day of my life.

Чонин знал Кенсу тринадцать лет. И ни разу Кенсу не слышал от него ни слова. Он вообще не слышал ничьих слов. Из-за обострения менингита он остался глухим, когда ему не было и года. Он умел читать по губам, понимал язык жестов, даже чувствовал вибрации, когда прижимался головой к шее Чонина, но никогда не слышал слов. Не слышал ни музыки, ни смеха. Но он бы хотел. Чонин был уверен в этом, он слишком хорошо знал Кенсу. Они выросли вместе и были лучшими друзьями, пока в свои шестнадцать Чонин не предложил начать встречаться. Тот танец, который ему пришлось исполнить, чтобы объяснить свое предложение, заслуживал призового места в топе самых неловких моментов. Но Кенсу нравились подобные глупости, так что сейчас они над этим только смеялись. Кенсу захотел вживить имплантат, когда был еще подростком. Чонин помнил, что все его «глухие друзья» (по-другому их и не назовешь) были против. В чем-то их можно было понять. Глухие могут жить абсолютно нормальной жизнью, если получают необходимую поддержку. А Кенсу не захотел оставаться глухим, и это стало будто пощечиной им всем. Но Кенсу и правда не хотел. Чонин видел, как все это его расстраивало. И те бесчисленные ночи, когда Кенсу засыпал в слезах на его плече, говорили об одном: имплантат необходим, чтобы тот не свихнулся. «Главное, чтобы ты был счастлив», — однажды написал Чонин на его руке. Мальчик заслуживал счастья. Он заслуживал его больше, чем кто-либо другой. Нельзя сказать, что у них была сплошная идиллия. Чонин все же не гений, а язык жестов был только один, хоть он и учил его с десяти лет. И все же Чонин порой ловил на лице Кенсу тень раздражения, когда он прекращал жестикулировать. Сложнее всего было с близостью. Кенсу обожал парные штучки. Футболки, брелки и все такое. Ему нравилось покупать глупые ободки в торговом центре Лотте, а Чонин позволял — потому что от этого Кенсу становился счастливее. Сам Чонин предпочитал что-то более интимное. Например, покусывать его светлую кожу и вынуждать парня цепляться за него. Он просто жил ради этого. В такие моменты он говорил Кенсу, что любит его: он был не в состоянии даже подумать о каких-то жестах, когда голову кружило от удовольствия. А Кенсу был слишком занят, чтобы смотреть на его губы, так что признания Чонина часто срывались и зависали в воздухе между ними. Но некоторые моменты окупали все. Когда он чувствовал, как руки Кенсу выводят на его лопатках лучшее, что он мог сказать — «я люблю тебя», иногда даже этого хватало, чтобы целиком растворить его в наслаждении. Он не был уверен, что готов отпустить. Ощущение маленьких влажных ладошек Кенсу, когда тот рисовал замысловатые символы на его спине — больше всего на свете Чонин любил это чувство. Но он знал, он точно знал: то, как вспыхнет лицо Кенсу, когда он услышит его еле слышное признание в любви, определенно того стоит. Выражение лица Кенсу было его лучшей наградой. Парень не мог спрятать ни единой эмоции, а Чонин обожал подмечать, как тот бросает ревнивые взгляды в сторону любого парня или девушки, которые слишком долго пялились на Чонина. И выражение его лица, когда тот узнал, что утвержден на операцию, заставило сердце Чонина парить. Кенсу крепко сжимал письмо в руках и кусал уже припухшие губы, даже слеза скатилась по щеке. Чонин изо всех сил держался, чтобы не разрыдаться вместе с ним: глядя на то, как сияет Кенсу, он просто растекался лужицей по полу. Операцию назначили на следующий день после восемнадцатого дня рождения Кенсу. Он продолжал говорить (ну, показывать), что это лучший подарок на свете, прыгал по дому, счастливый, как никогда. Чонин, правда, увяз в зачетах и не мог быть с Кенсу так долго, как хотел на самом деле. Он даже забыл о своем собственном дне рождения и просто старался провести с ним каждую свободную минуту, прежде чем Кенсу, ну… прежде чем Кенсу изменится навсегда. Чонин хоть и немного, но нервничал. Он всегда был рядом с Кенсу, и как друг, и как парень. Ему было интересно, каким тот станет, когда исчезнет глухота. А еще было интересно, не захочет ли Кенсу расстаться и найти себе нового парня, вместо того, который просто всегда был рядом. Он сильно сомневался, что такое может произойти, но боялся, что может сглазить сам себя или вроде того. На всякий случай он стучал по дереву и мечтал, чтобы дурные мысли оставили его разум. Если уж он так переживал, можно было только догадываться, как сходил с ума его парень. Когда экзамены закончились, он постоянно был с Кенсу. Говорил ему что-нибудь прямо в шею, чтобы тот мог запомнить, как вибрирует его горло. Когда они занимались любовью в ночь перед операцией, Чонин позволил безответному «я люблю тебя» сорваться с губ еще раз. В следующий раз… Кенсу услышит его. Услышит, и может быть, даже ответит. Он знал, что Кенсу не любит говорить, потому что не уверен в звуке своего голоса. Но Чонин мог хотя бы помечтать. Он и мечтал. После поцелуя на удачу Кенсу широко улыбнулся, махнул ему рукой и исчез за дверями операционной. Чонин забился в угол приемной, где уже сидели родители и брат Кенсу, и представлял себе сотню разных сцен, в которых Кенсу говорит, что любит его: когда они состарятся и поседеют, в машине, в лодке, на Эйфелевой башне. Из-за своих фантазий он даже не заметил, как пролетело время. Он не успел очнуться, как мать Кенсу уже потрясла его за плечо, объясняя, что операция окончена, и они идут в палату. Чонин кивнул и покорно пошел за ней следом. Нужно было немного подождать. Семья, конечно, должна зайти первой. В любой другой ситуации он и сам был бы членом их семьи, но сейчас из уважения он хотел дать им немного времени наедине. Минут через десять они уже вышли. У всех — широкие улыбки и слезы на глазах. Мама Кенсу разрешила ему зайти, и Чонин зашел, не задумываясь. Он такой маленький. Эта мысль первой мелькнула в сознании Чонина. Кенсу выглядел таким хрупким, он уснул в абсолютно белой больничной кровати. Чонин машинально потянулся, чтобы дотронуться до того места, где сбрили волосы перед операцией, и его взгляд зацепился за бинты. Вот оно. Что-то такое маленькое позволит наконец Чонину сказать Кенсу все, что не могут сказать его руки. Чонин знал, что Кенсу еще не мог слышать. Но все равно наклонился и прошептал ему в лоб — «Я люблю тебя». Просто еще немного практики перед настоящим признанием. На следующий же день Кенсу вернулся домой. Его встретили с тортом и воздушными шариками, хотя было только девять часов утра. Все это устроила мама Чонина, она всегда была умудрялась перестараться, когда планировала торжественные вечеринки. Кенсу и Чонин, как и всегда, улизнули тайком. Когда они разглядывали друг друга в прачечной, Чонин снова осторожно провел пальцами по повязке. Он так и не мог поверить, что такая мелочь навсегда изменит их жизни. Активировать имплантат Кенсу должны были через две недели, и Чонин считал, что лучше будет и сейчас оставить членов семьи наедине. Поэтому звонок мамы Кенсу ранним утром шокировал его. Она сказала, что ее муж уехал из города по неотложным делам, и спросила, не хотел бы он пойти вместе с ней. Чонин чуть было не выскочил из дома вместе с телефонной трубкой. Кенсу нужно было провести ночь в клинике и пройти несколько простых тестов, прежде чем устройство будет подключено раз и навсегда. Чонину не сиделось на месте. Он даже не успел переодеть школьную форму — честно собирался пойти в школу в тот день. Он полагал, что мама его простит, учитывая ситуацию. В конце концов, он очень на это надеялся. Кенсу ждал их в фойе, он сиял улыбкой и волновался как ребенок. Чонин сразу же заключил своего парня в объятия, не задумываясь ни на секунду, он моментально забыл, что мать Кенсу стоит рядом с ним, и что она, может быть, скучала по нему куда сильнее. Он смущенно отстранился, чтобы она смогла приласкать своего мальчика. Даже уделил минуту тому, чтобы оценить, как чудесно Кенсу сегодня выглядит в элегантной белой рубашке и с новой короткой стрижкой. Он выглядел свежо, чисто и просто. И готовым, наконец, начать новую главу своей жизни. Доктор вышел их поприветствовать. Он наверняка удивился, — Чонин явно не был отцом Кенсу, — но быстро взял себя в руки, и улыбнулся Чонину, а тот улыбнулся в ответ. Вчетвером они вошли в небольшую комнату. В ней не было изображений на стенах или чего-то подобного. Самая обычная комната с коричневыми стенами. Чонин подумал, что она и не должна выглядеть эффектно. То, что здесь происходит — уже само по себе чудо. Кенсу сел рядом с доктором, поглядывая на мать и своего парня так, словно ему сейчас вручат лучший подарок за всю его жизнь, и он не может дождаться, чтобы его получить. Его мама уже плакала, а Чонину пришлось уставиться на лысину врача, чтобы сдержать слезы. Доктор принялся за работу, напевая себе под нос. Судя по всему, процесс несложный. Занял он примерно десять минут. А затем. Ну… — Кенсу? — очень мягко спросил доктор. И этого вполне достаточно, потому что широко раскрытые глаза Кенсу еще больше округлились, когда он поднес руку, чтобы прикрыть приоткрытый от удивления рот. Чонин чувствовал, как слезы скатываются сами собой, но ничего не мог с собой поделать, потому что лицо его парня сейчас — самая прекрасная вещь из всех, что он когда-либо видел. — Как ощущения? — прошептал доктор, возвращаясь на место, чтобы что-то настроить. Кенсу просто радостно кивнул, плача и смеясь, и посмотрел на маму, а затем на парня. И это стало последней каплей для Чонина, который и так пытался взять себя в руки. Он явно не был морально к этому готов. Но ни на что на свете не променял бы возможность здесь находиться. Доктор кивнул маме Кенсу. Кусая губы, вся в слезах, она потянулась взять за руку своего сына. — Привет, малыш, — ласково сказала она дрожащим от переполнявших ее эмоций голосом. Кенсу недоверчиво рассмеялся, как будто не мог проверить в происходящее. Он крепко сжал руку матери, и по тому, как движется его кадык, Чонин понял, что он пытается говорить. — Привет, — проскрежетал он, и когда собственный голос ударил по ушам впервые в жизни, на его лице отразилась новая волна шока. Он заплакал, обхватив голову руками, и его тело тряслось от всхлипов. — Чонин, — доктор позвал его так тихо, что Чонин едва услышал, — Может, хочешь? .. Чонин бросил осторожный взгляд на маму Кенсу. Он не был уверен, что может так поступить. Отец и брат Кенсу даже не поговорили с ним. Его ли голос он должен услышать сейчас? Мама Кенсу просто кивнула, улыбаясь сквозь слезы, которые непрерывно текли по ее щекам. Чонин прочистил горло, пытаясь придумать что-нибудь, — что угодно, — что можно было бы сказать. Нужно ли это говорить? Сказать «Я люблю тебя» прямо здесь и сейчас? Почему-то он чувствовал, что это будет неправильно. Поэтому он неуверенно встал со стула и присел перед своим красивым плачущим парнем. Он соединил их руки на коленях Кенсу и сказал лучшее, что смог придумать: — Привет. Этого было достаточно. Достаточно, чтобы вызвать новый поток слез у парня. Кенсу начал бороться со словами, чтобы ответить, но Чонин покачал головой: — Тебе не нужно ничего говорить, — прошептал он, — у нас для этого целая вечность. Чонин затащил Кенсу в спальню примерно через неделю. Их конечности переплелись, а в воздухе стоял невыносимый жар. Чонин как всегда поклонялся телу своего парня, но в этот раз действовал медленнее. Собирался с духом. Он ждал так долго и совсем не хотел все испортить. Он глубоко вздохнул, когда проник в знакомое тепло своего парня. Вздохнул и отчетливо произнес: — Я люблю тебя. Кенсу взглянул на него своими большими глазами, и то, что выражало его лицо, Чонин смог описать только как трепет. Удивительно прекрасный трепет влюбленного по уши Кенсу. Много он не говорил. Все еще не был уверен в своем голосе, и даже не считал его чем-то естественным, когда слышал. Кенсу до сих пор не нравилось то, как он звучит. Но он открыл рот и проронил, ужасно прожевывая и комкая слова, ту же самую фразу: — Я тоже тебя люблю. Хотя ему этого, кажется, не хватило. Он положил руки на спину Чонину, куда клал их обычно, и вывел слова, что только что произнес. «Я люблю тебя» — написал он на спине своего парня. Перед глазами Чонина весь мир рассыпался на куски.