Белая комната.

Иногда, когда извилины начинают болеть и кажется, что тараканчики в петлях единственной двери на весь фургон копошатся громче, происходят странные вещи. Даже более странные, чем чудные невероятные перемещения в пространстве по воле едкого и сурового в своём волшебстве бензина. Один вдох - и ты уже в другом месте, не менее грязном, чем сам фургон. Грязь, в которой он жил, которой был покрыт, паутины в углах, дерьмо во дворишке, вечный запах мочи и подступающей старости - всё это вживалось в него, естественным образом поглощалось кожей, и уже можно было поверить, что именно эта грязь и есть причина всех морщин. Даже в единственном на весь Лос-Сантос стрип-клубе, отныне принадлежащему компании Тревор Филипс Индастриз, казалось, было не чище, а ещё гаже. И причина была даже не в дико-заводящей грязной пошлости всего этого заведения. Причина скрывалась в чём-то другом. Или же, эту гадость всегда приносил с собой Тревор? Он сам об этом никогда не задумывался. Для него потливость и общая противность была каким-то сгустком культуры американской глубинки, а Сэнди Шорс - местом, которое не может существовать без этого. Поэтому свой фургон Филипс никогда не пытался убирать; а раздать имена тараканчикам, чья популяция возрастала в геометрической прогрессии каждую неделю, было вполне нормальным явлением. И иногда, когда за покрытыми пятилетним налётом окнами стучал и хлюпался в грязи дождь, а в ночи была слышна ругань, во снах Тревора происходили очень странные вещи. Если, конечно, это не был остаток от бензина в лёгких или же высокой концентрации качественного мексиканского кокса в организме. Его несколько раз посещала некая огромная белизна. Будто сам он был нигде, вокруг него не было абсолютно ничего - как белоснежный лист бумаги. И, если чуть прогуляться по белоснежной пустоте, в этих снах его всегда поджидала вырисовывающаяся из дымки бордовая дверь. Дверь в своей бордовости воспринималась самым грязным предметом, потому что за ней скрывалась белая комната. Нет-нет, не выстеленная обоями, не заклеенная одеялами, не забитая белоснежными досками. В этой комнате не было ни единого предмета, сумевшего бы напомнить о реальности - ни кровати, ни столика, ни телевизора, ни коробки с пивом, ничего. Ровным счётом ничего. Даже запахов не было. Единственное, что было - четыре угла, ощутимый пол под ногами, и подозрительный вырезанный в стене прямоугольник, которому следовало бы быть окном, но... Ввиду отсутствия хоть каких-либо предметов в белоснежном измерении этот прямоугольник пустовал. А если есть окно, то должен быть и какой-то мир за окном, ведь так? И здесь он был. За прямоугольником была видна лишь огромная зелёная лужайка - где-то внизу, - синее небо и солнце, укрытое облаками. Лучи этого солнца прорезали белизну, разделяя комнату на более тёмные и светлые участки. И так было несколько раз за неделю. До боли чистая, непорочная комната, которую искренне хотелось чем-нибудь украсить. Кровью. Чьими-то выбитыми мозгами. Разрядами из дробовика. Дерьмом, в конце концов. Это было тяжело, это было больно - наблюдать такому привыкшему к физической и моральной грязи человеку такую чистейшую, белоснежную комнату в таком же чистейшем измерении. И он не понимал, почему такие стерильно чистые видения достались именно ему - за какие грехи такие безумные мучения? Да и в чём смысл самой этой комнаты? Жизнь продолжала идти своим чередом, Тревор продолжал наблюдать комнату в своей голове в некоторые из ночей в фургоне, засыпая то там, то здесь, в стрип-клубе. Что интересно, в "Ванильном единороге" белая комната его не посещала. Ни разу. Только в фургоне, где поджидали ничтожные насекомые. А жизнь текла, большой куш - последний - уже давно был сорван, иногда Тревора всё же накрывало, и он устраивал резню на улицах, деньги приятно грели его карманы и счета, ладони он грел об ягодицы и груди проституток во время приватных танцев, и всё было таким, каким должно было быть: привычным, весёлым, кровавым и грязным. Надломилось всё тогда, когда Майкл, решивший вдруг посмотреть новый фильм со "старыми друзьями", собрал их в своём дорогущем кинотеатре. Мысли Тревора весь сеанс прыгали от главного героя фильма к своим друзьям, туда и обратно, без перерывов. В один момент - "как хорошо, что мы ещё не сдохли", в другой момент - "какой наивный тупица" по отношению к главному герою. Названия фильма Тревор не запомнил, зато ему хорошо врежется в память эта модель поведения, на которой фильм был построен - верить в хорошее и верить людям. Не, ну правда, что за отвратительная херота? Насчёт первого Тревор мог бы даже согласиться, но насчёт второго - никак нет. Верить людям. И тут мысль Тревора резко, трещиной ломилась к Майклу - человеку, которому в принципе тяжело доверять, но... Хочется. Извинения за предательства и ссоры были давно приняты, но раны внутри продолжали заживать, и в тот момент ему показалось, что для полного заживления потребуется ещё долгое время. На экране - ссора. Главный герой и его девушка. Она считает, что он её разлюбил, а он с невинными глазами буквально сюсюкает над ней. - Ты хоть раз слышал о доверии? - звучит писклявое в кинозале, - Такая вещь, которой у нас с тобой никогда не будет, кажется. Ты интересуешься мной всё меньше и меньше, ещё немного - и тебе будет совсем насрать на меня! Ведь всем насрать на меня!.. Главный герой замирает и выдаёт с экрана фразу, которая вызывает у Тревора болезненное чувство дэжавю - где-то там, глубоко в сердце, которое помнит: - Мне - нет. Франклин слишком занят электронной почтой в смартфоне, Майкл слишком задумчив и почему-то совсем незаметно улыбается, глядя на экран. ___________________________ Звенящая тишина заменяет здесь звуки. Перед ним вновь бордовая дверь. А за ней - неожиданно - чья-то речь. Осязая и осознавая сон, Филипс открывает дверь - и то, что он видит в девственно чистой комнате, поражает его. В белой комнате стоит Таунли. Он смотрит через вырезанный в стене прямоугольник на изумрудную лужайку - далеко-далеко внизу. Он понимает, что, вероятно, очутился в небоскрёбе - но он никогда не видел таких небоскрёбов, именно в плане интерьеров. Когда Тревор старается как можно тише закрыть за собой дверь, Майкл замирает, будто почувствовав чьё-то присутствие. Постепенно становится неясно, чей же это сон. Может быть... - Что ты здесь делаешь? - вопрошает вдруг Тревор, стоя у двери. - Меня больше удивляет, что ТЫ здесь делаешь. - Разворачивается к нему Майкл. - Начнём с того, что мы с тобой, наверное, в данный момент спим - каждый в своей кроватке, на разных концах Лос-Сантоса. Хотя, обладатель уникального разума типа тебя уже мог об этом догадаться. Кристальная. Белоснежная. Внеземная чистота. - Не язви, - внезапно отвечает Майкл и Тревор мысленно говорит себе, что это точно сон, - Не надо. Только не здесь. И вообще, молчи. Он уже хотел возразить, по типу "эй, это вообще мой сон, и разъясни, какого хера ты сюда припёрся?", как вдруг понимает, почему. Ладони вдруг обдаёт теплом, их совсем немного сжимают и держат, обнимая руки руками. Потом - чуть тянут на себя и сжимают сильнее. Внутри становится дрожаще и странно, когда Филипс видит, что это делает Майкл - последняя подлая крыса из всех, которых он знал. Кажется, его руки отпустили - зато положили ладони на плечи и стопроцентно притянули к себе. Лучи - светлые и прозрачные - прорезают комнату, и странная доброта, странная нежность вдруг наполняет белоснежную чистоту. Как будто бы всего лишь такое отношение - всё, чего по жизни Филипсу было надо. Чтобы просто относились с пониманием, со знанием, с этой мягкостью, с этим всем, чем полнится это объятие. Чтобы эмоции были чистыми и ясными, чтобы не было вопросов и недомолвок, и тогда... ________________________________ Противно пищит будильник, и вот он, снова здесь - владелец великой Тревор Филипс Индастриз, в окружении тараканов, паутинок и еле слышного аромата самых лучших свежих удобрений с улицы. Некоторое время он сидит на кровати и не может понять - что за хрень сейчас случилась? Почему в белой комнате был Майкл? Почему... Он не успевает дать самому себе хоть какие-то ответы на вопросы, как звонит телефон. Звонит собственной персоной - Майкл де Санта. - Мне кажется, я снова схожу с ума, но мне хочется спросить, - вещает поутру (сколько времени?) Таунли, - Как ты думаешь, что это было? Я про... - Впору это спрашивать только мне, уж прости, пончик, никак не тебе. - Трев... - Вот ведь нихуяшечки такое совпадение, да? Двум мужчинам одновременно снится один и тот же гейский сон. Ты мне своего в еду случайно ничего не подсыпывал? Мы с тобой не раскуривали накануне одну и ту же голубую травку? - Тревор. - Да ладно, забей. Это всего лишь грёбаный сон. "Если бы это было "всего лишь" грёбаным сном - ты бы о нём не думал всё это время". - ...Мне всё же интересно, что это могло бы значить. - Позовёшь нас в очередной раз тусить, ужрёмся - и расскажу. - Если чего в голове останется. - ...Вздумаешь обнять меня ТАМ ещё хоть раз, - он выделяет это голосом, - украшу твоими мозгами белые стены. - Да, я тоже жажду встречи. Гудки. Они ведь уже знают, что точно значит белая комната.