***
Хей, я не сомневался в тебе, чувак! Я – сильный соперник, да и ты вроде не промах, так что было крайне интересным наше противостояние. Наша сумасшедшая гонка, которая с дикостью поглотила нас и раздробила в ослепляющей агонии твою душу. Я знал, что ты примешь мой вызов, Брагинский. Ведь безумство так заразительно.***
«Политика нацелена на то, чтобы все интересы были учтены. Мы, страны, сможем высказаться и прийти к консенсусу на собрании, сделать так, как именно нам удобно и необходимо» Так вы говорите, мировые страны? Но что делать тем, у кого нет право голоса?***
Ты знаешь, что мне некому больше писать, кроме как тебе, братик. Я вновь напишу тебе письмо. Вновь сложу это письмо на несколько других, так же аккуратно выведенные темными вечерами при свете тусклой лампы. И не отправлю. Потому что всё, что я здесь пишется, никогда не будет прочитано, озвучено. Будет забыто, лежать где-то в тайном уголке и иногда будет доставаться, чтобы снова я могла пробежаться глазами по потускневшим строчкам этой ненужной записи. Ведь ты и без писем меня поймешь? Я боюсь вновь потерять семью, остаться одна, боюсь всепоглощающего, изъедающего душу одиночества, поэтому так нещадно цепляюсь за любую возможность побыть с тобой. Я зависима от тебя, но ты не замечаешь этого. Или предпочитаешь не замечать. Но каждый раз, приподнимая уголки губ в теплой улыбке при моем появлении, смахиваешь с моих светлых волос снежинки, бережно греешь мои замерзшие пальцы и приглашаешь к столу. К пыльному, забитым всяким хламом, явно не для большого числа гостей. Рядом с тобой тепло. Даже когда не согревает горячий чай. В следующий раз, даже если в комнате будет невыносимая жара, я скажу, что замерзла. Потому что тогда ты сразу обнимешь меня и согреешь улыбкой.***
Порой мне кажется, что ты специально выводишь меня из себя, постоянно подсаживаясь на собраниях, попутно поправляя свои «великолепные» кудри, черт бы их побрал, и пытаешься увлеченно поделиться своими мыслями и безжалостно разбить мое привычное одиночество на гулко звенящие в голове осколки. А я же в свою очередь должен чертыхнуться и начать в своей излюбленной манере спорить. У людских обывателей это принято называть дружеской беседой, но для меня эта очередная попытка разозлить или посмеяться надо мной, устыдить. Ведь мы не можем считать друг друга друзьями, не в нашей привычке? Так какого черта тебе надо от меня? Я слишком сух и надменен, для того, чтобы считаться с чужими интересами. Ты слишком шумен и весел, чтобы из большого круга знакомых выбрать такого чопорного англичанина своим другом. Мы не нуждаемся в обществе друг друга. Но ты каждый раз незаметно поджидаешь меня у выхода, чтобы продолжить идти дальше вместе. Но я каждый раз надеюсь, что сегодня ты подсядешь ко мне вновь.***
Ну же, Германия, почему ты такой серьезный? Твое лицо окаменело, застыло неподвижной маской, давно забывшее о каких-либо эмоциях. Я искренне хочу порадовать, рассмешить, но ты недовольно морщишься и строго, но терпеливо выговариваешь мне, словно закрываешься нудными длинными предложениями от моей безуспешной попытки. Нежели и чувства для тебя так же под замком, в строгом запрете, как и эмоции на лице? Что же тебя обрадует? Я буду глупым и наивным. Улыбчивым и шумным. Буду вечно попадаться на глаза и ошиваться рядом. Теплится маленькая надежда, что хоть что-то затронет непробиваемую душу. Ведь когда веселится сердце, расцветает и лицо!