Остров в темноте

Когда Бокуто звонит после переезда, Акааши почти не удивляется его взволнованному голосу. — Слушай, — громко выдыхает Бокуто, забыв про «привет». — Ты даже не представляешь, кого я тут встретил. Угадай! — Ну и кого же? — не ведется Акааши. Он разбирает тетради, прикидывая, что нужно захватить с собой завтра. По химии обещали тест, а он совсем забылся. Пришел уставший с тренировки, проспал три часа, а тут Бокуто и его энтузиазм. И тетрадь куда-то пропала. — Ойкаву! — не дождавшись предположений, взрывается Бокуто. — Ойкаву я встретил, вот кого! С ума сойти! — Вот как, — без энтузиазма отвечает Акааши, зажимая трубку между ухом и плечом. — И что? — Да просто. Я думал, здесь все будет другое. А тут раз — и знакомое лицо в первый же день. Бокуто громко сопит и проглатывает окончания слов, что происходит с ним только тогда, когда он всерьез взволнован. А еще в его голосе пробивается простудная хрипотца — Акааши убеждал его не выскакивать на улицу в одной футболке, но разве можно заставить Бокуто прислушаться к голосу разума. Акааши представляет, как он сидит сейчас на запечатанной коробке с вещами посреди пустой комнаты, насупленный и переполненный впечатлениями, и глубоко внутри него становится тепло. Новая жизнь Бокуто начинается прямо сейчас: с поступлением в университет, знакомством с новой командой и переездом на новое место. — Мы с ним оказались в одной команде, — гундосит Бокуто задумчиво. — Думаю, мы будем ругаться. Он слишком наглый. Акааши фыркает, так и не найдя тетрадь по химии, и автоматически язвит, что сожалеет лишь о невозможности увидеть это воочию. — Что бы ты понимал, — возмущается Бокуто. Потом он начинает рассказывать обо всем: о том, что его квартира больше похожа на каморку, настолько она маленькая; что он совершенно не привык спать на футоне — спину ломит; что его коллекция дисков с фильмами и играми не поместится на полках. О том, что страшно скучает. Акааши слушает поток слов и закрывает глаза, расслабленно откидываясь на спинку стула. Слова Бокуто сливаются в бешеный поток, несущий его вдаль, а потом с силой разбивающий о камни. Ему совершенно не хочется сопротивляться. Акааши ухмыляется в ответ на остроты и отвечает тем же, рассказывает о капитанских буднях в команде, полной первогодок, зевает и смеется, и слушает, слушает, слушает. Ему хорошо. Очень быстро пятница становится для Акааши самым долгожданным днем недели. Между ним и Бокуто теперь — километры, которые похожи на протянутую тугую струну, вибрирующую от напряжения. После школы Акааши загружается в поезд и едет в глубокую ночь, чтобы в конце пути встретить сонного Бокуто. У него красные от недосыпа глаза, а волосы, выгоревшие на кончиках и темные у корней, смешно топорщатся из-под мягкого капюшона толстовки. Тени ложатся вкривь и вкось, тусклый желтый свет фонарей отражается в черных колодцах зрачков. Из-за этого в глазах Бокуто мерещится потусторонний огонь, неугасимый, яркий и голодный. Акааши идет навстречу, Бокуто радостно машет рукой. Наваждение пропадает, испаряется, оседает на корне языка неуловимой горечью, а горячий обруч вокруг сердца на короткий миг ослабевает, позволяя сделать судорожный вдох. — Ну что же, — улыбается Бокуто, подхватывая стоящий у ног легкий рюкзак. — С прибытием, да? Я соскучился. — Привет, — отзывается Акааши, позволяя себе сдержанную улыбку. «Я тоже соскучился» он проглатывает вместе с множеством других необязательных дежурных фраз. Он проговаривает их про себя, и каждый раз ему кажется, что эти затертые слова прозвучат нелепо и неуместно. В молчании они спускаются в метро, и Бокуто дремлет у него на плече, негромко сопя в шею. Акааши так жаль его будить, что они чуть не пропускают свою станцию. Квартира Бокуто постепенно принимает жилой вид: на полках все-таки размещается его коллекция дисков, в углу на тумбочке мостится телевизор с подключенной к нему приставкой, расстеленный футон прикрыт пледом. На кухне у Бокуто, разумеется, кавардак. Сильно после полуночи, когда они расправляются с остывшим ужином, Акааши моет посуду, а Бокуто тихо дремлет, сидя на широком подоконнике. У него наполовину закрыты глаза, а губы улыбаются мягко и спокойно. Руки сложены на груди, в дыру на джинсах видно смуглое колено. Акааши поглядывает на него, делая вид, что смотрит в окно. Город за ним похож на огромное море, а освещенная желтым уютным светом кухня — на остров, тонущий в чернильной тьме. Иногда Акааши кажется, что звонкое оконное стекло не выдержит натиска черной жижи снаружи, что оно лопнет и рассыплется, позволяя затопить их с Бокуто с головой. Город похож на бездну, и от этого ощущения бесконечной, жадной, ледяной темноты Акааши пробирает неуютная дрожь. — Я ужасно рад, что ты здесь, — говорит Бокуто хрипло, сильнее прижимаясь спиной к холодному стеклу, навстречу цепким черным глазам бездны. — Ты знаешь, что меняешься так быстро, а я не успеваю за тобой уследить? Я боюсь, что в следующий раз ты приедешь совсем другой, и я не буду знать, как реагировать. Акааши вздрагивает от звука его размеренного, неожиданно серьезного голоса. Чистая тарелка выскальзывает из мыльных рук и ныряет обратно в воду. — Что ты сказал? — переспрашивает он, обернувшись. Глаза Бокуто закрыты, уголки губ скорбно, горько опущены. Между бровей медленно разглаживается глубокая складка. Бокуто спит. К тому времени, когда Бокуто начинает втягиваться в новую для себя студенческую жизнь, они знакомы три года, дружат два из них, и уже целую вечность Акааши влюблен. Его влюбленность похожа на болезнь. Все начинается с промозглой дрожи, легкого покалывания на кончиках замерзших пальцев и ломкой боли в груди, изменчивой и ядовитой, как ртуть. Переходит в жар, осипший голос, терзающие ночами сны. И ничем не заканчивается, только притупляется в те моменты, когда Бокуто улыбается ему или хлопает по плечу, здороваясь. А потом — новый виток, бесконечный, утомительный, болезненный до стиснутого спазмом горла. Должно быть, это и впрямь болезнь. Когда Бокуто нет рядом слишком долго, все вокруг кажется Акааши в разы скучнее и хуже. Он становится закрытым сильнее обычного, молчаливым и раздражительным, а когда Бокуто снова появляется на горизонте — звонком или сообщением в телефоне, — скорлупа, в которую загоняет себя Акааши, с громким треском осыпается под ноги. Бокуто, конечно, ни о чем не знает. Акааши притворяется незаинтересованным так хорошо, что ему противно от самого себя. Рядом с ним Бокуто становится чуть другим — смягчается взгляд, расслабляется насмешливый изгиб рта, плечи кажутся не такими каменными. Акааши не готов порушить все это несколькими неловкими фразами. Вечером, когда они сидят в шумном торговом центре и заедают впечатления от нового триллера горячей пиццей, Акааши чувствует себя счастливым. Они разговаривают о пустяках: о том, что учиться в университете, оказывается, не так просто, как хотелось бы. О том, как здорово было бы жить вместе после того, как Акааши выпустится из старшей школы. — Поступишь в мой университет, — мечтает Бокуто, прикрыв глаза. — Будем вместе жить и учиться. — Нет уж, — привносит толику реальности Акааши. — Я буду работать в клинике отца, поэтому, скорее всего, меня ждет Нагоя. Бокуто стонет с мученическим выражением на подвижном лице, и Акааши замолкает. — А я думал, мы будем играть в одной команде, — несчастно бубнит Бокуто. — И в Осаке тоже есть возможность... — Извини. Их окутывает неловкое молчание. Бокуто ковыряет свой кусок пиццы, выбирая острый перец, а потом говорит вдруг: — А он, оказывается, неплохой парень, — и поясняет в ответ на недоуменный взгляд. — Ойкава. Надо вас познакомить, ты увидишь, он действительно крут. — Когда-нибудь познакомишь, — пожимает плечами Акааши и тянет в рот кусок ароматной пиццы. Рядом на столе стоит исходящая паром чашка, источая горьковатый запах кофе. В груди неприятно тянет, в виски стучится незнакомое острое чувство — оно говорит, что у Бокуто появился кто-то еще. Это чувство ему совсем не нравится: оно колко жалит в сердце и стискивает его огромными невидимыми щупальцами, перекрывая дыхание и заставляя кофе горчить сильнее обычного. Позже Акааши поймет, что так ощущается ревность. А пока он ест пиццу и слушает о том, что у Ойкавы сумасшедшая подача. Пицца почему-то больше не кажется ему вкусной. Все катится к черту в середине декабря, в тот день, когда телефон вздрагивает на тумбочке от входящего смс-сообщения. Акааши тянется к нему сонной рукой, включает погасший экран и застывает, щурясь в темноте на короткое и радостное: «Мы с Ойкавой едем в Фукуродани, покажем вам класс!» Ему кажется, что внутри ледяным комком смерзлось сердце, а потом упало на самое дно, разбиваясь вдребезги. Он долго смотрит на прыгающие перед глазами иероглифы, видя только «мы с Ойкавой», и не сразу соображает, что нужно что-то ответить. Он набирает короткое: «Я буду ждать», отправляет и начинает медленно собираться в школу. Подбирает разбросанные вещи, слоняясь как призрак, потом одевается. Смотрит в прихожей в зеркало, и в темном провале за своей спиной видит неясное размытое движение, будто что-то метнулось из угла в угол. Разумеется, в зеркале ничего нет. И темного провала за его спиной тоже. Акааши обувается, закрывает за собой входную дверь и долго возится с ключами, пытаясь закрыть замок. Внутри черепной коробки — клубок разрозненных мыслей, большая часть которых звучит как «ты себя накручиваешь» и «перестань думать о ерунде». — Акааши! — кричит Бокуто, стоит ему только появиться на пороге спортзала. — Ты опаздываешь, я уже успел со всеми пообщаться! Акааши дергает плечом, а потом замечает Ойкаву. Он стоит чуть дальше, и вокруг него уже собралась толпа девчонок из параллельных классов. Он улыбается им всем, но его глаза холодные и колючие, и зрачки — черные провалы, наблюдающие за всеми настороженно и цепко. Акааши кивает ему и первый протягивает руку. — Очень рад, — легкомысленно говорит Ойкава, отвечая на рукопожатие. Ладонь у него крепкая и шершавая, улыбка становится чуть человечнее, когда Акааши позволяет себе скупо улыбнуться и спросить, как они добрались. Бокуто стоит рядом, покачиваясь с пятки на носок, расправив широкие плечи. Акааши отворачивается от него, чтобы не глазеть слишком явно. Ему кажется, что Бокуто немного вырос и стал еще увереннее в себе, хотя, возможно, Акааши просто постепенно от него отвыкает. Он лопатками ощущает на себе пронизывающий нетерпеливый взгляд, и ему становится неуютно. — Пойду поговорю с тренером, — коротко говорит он, и Бокуто рассеянно машет рукой, вполголоса переговариваясь о чем-то с Ойкавой. Настроение портится. Разумеется, тренер не против, чтобы игроки из университетской команды поучаствовали в тренировке. Бокуто и Акааши оказываются по разные стороны сетки, это непривычно и дико выбивает из колеи. Бокуто и Ойкава делают их играючи, будто бы совсем не напрягаясь. Акааши злится, потому что они действительно понимают друг друга с полуслова. Ойкава талантливо управляет настроением Бокуто, подбадривает его и дает именно такие пасы, которые нравятся ему больше всего. Акааши злится, теряет концентрацию и совсем не следит за мячом. От этого ему становится еще неприятнее, доигрывает он без удовольствия. Они уезжают этим же вечером, а на следующий день Акааши отправляет Бокуто сообщение, что не сможет приехать. Бокуто даже не делает вид, что расстроился. Перезванивает и говорит с облегчением: — Как раз хотел тебе сказать, что мы собираемся в эти выходные на горячие источники с волейбольным клубом. Горячие источники! Круто, да? Думал вчера днем рассказать, да все из головы вылетело, хорошая была игра... — Поздравляю, — устало отзывается Акааши, задумчиво скручивая между пальцами толстую нитку, выдернутую из цветастого пледа. — Когда обратно? — В воскресенье вечером. На следующей неделе встретимся, да? — вдруг с беспокойством уточняет Бокуто, и Акааши неожиданно становится смешно. Жар, мурашки, боль в груди. И игра была отвратительной. — Да, — процеживая сквозь себя накатившее чувство одиночества, отвечает он. — Конечно, встретимся. Струна между ними натягивается и вибрирует, грозя лопнуть в любой момент от первого неосторожного слова. Звонок прерывается вместе с неловким «Пока», и Акааши долго сидит, разглядывая перекрученную нить, завязанную в узел. Экран телефона медленно гаснет, горло сжимается, отказываясь пропускать воздух. В комнате быстро темнеет. Акааши задремывает прямо за рабочим столом. Выходные, которые Бокуто проводит на горячих источниках, становятся одними из самых тяжелых и пустых за последние полгода. Он убирается в комнате в первые два часа после пробуждения, перемывает всю посуду, расстреливает всех монстров в любимой игрушке, пытается сосредоточиться на книге, но мысли постоянно ускользают куда-то в сторону. Когда он приходит в пустой спортивный зал, на часах нет и трех. Акааши бездумно бросает мяч, раз за разом, до тех пор, пока пот не начинает щипать глаза, а руки — отказываются сгибаться. Он бредет в душевую, долго стоит под хлесткими горячими струями, закрыв глаза, медленно одевается и садится на скамейку, вытягивая ноги. И вздрагивает от звука смс. «Как ты?» Акааши нелепо улыбается, потому что он — плохо, и это действительно никуда не годится. Он набирает ответ, тщательно продумывая каждое слово, и в итоге у него получается сухо и закрыто: «Все хорошо. Как горячие источники?» Бокуто ему перезванивает. У него дрожащий от смеха довольный голос, на фоне слышны чужие крики и хохот, где-то там шумит далекое море людей. Акааши покачивается на его волнах, чувствуя монотонный гул в натруженных руках. — Мне чертовски идет юката, ты знал? — игриво тянет Бокуто, заходясь довольным смехом. — Я пришлю тебе фото, ты оценишь! — Тебе все идет, — улыбается Акааши против воли. Бокуто громогласно жалуется на погоду и хвалит местную еду, обещает привезти сувениры и спрашивает, хочет ли Акааши что-нибудь сладкое. — Я не люблю, — коротко напоминает Акааши, поднимаясь со скамейки. Он надевает куртку и заматывается шарфом, переобувается. Выходя из зала на промерзшую улицу, чуть не оскальзывается на заледеневшей луже. На город опускаются сумерки, в небе мигает красная точка самолета с тянущимся вслед за ней белым вспененным хвостом. На облезлом каштане возмущенно каркает ворона, вдали слышны гудки автомобилей и чей-то громкий радостный смех. За школьными воротами резвится детвора. Акааши бредет вниз по улице, не переставая слушать голос Бокуто — далекий и чужой, будто из параллельного мира. — Что-то случилось? — неожиданно серьезно спрашивает Бокуто прервав на полуслове рассказ о местном рынке и бабуле, всучившей ему полкило какой-то дряни от ревматизма. — Почему? — удивляется Акааши. — Ты сам не свой, — у Бокуто чудовищно серьезный голос, такой, каким он бывает исключительно редко. Акааши останавливается на перекрестке, терпеливо ожидая, когда загорится зеленый на светофоре. Рядом переминаются с ноги на ногу двое мальчишек — маленькие, лет по шесть. Они смотрят то на другую сторону дороги, то на Акааши. Один из них, взъерошенный, с залепленным пластырем лбом, чем-то напоминает Бокуто. Когда молчание в трубке становится слишком неловким, Акааши спрашивает: — Ты свободен в следующие выходные? Он попадает к Бокуто в самый разгар веселья: стол уставлен выпивкой и едой, грохочет музыка, а незнакомый для Акааши народ сидит прямо на полу вокруг пустой бутылки, сосредоточенно глядя на ее поблескивающие в полутьме вращающиеся бока. Бокуто торопливо вскакивает, увидев его, спотыкается о чью-то вытянутую ногу, машет рукой — слишком резко, — и широко, пьяно улыбается: — Я думал, что уже не дождусь! — у него немного заплетается язык, а взгляд блуждающий и влажный. Акааши хмыкает, не определившись с ответом, и пристраивает на вешалку свою куртку, с трудом разгребая свободное место среди чужой одежды. Он немного сбит с толку незнакомой компанией, но Бокуто честно предупредил его, что пригласил в гости друзей из волейбольного клуба и несколько девчонок из группы. — Рождество — хороший повод собраться, — сказал он накануне, и Акааши с ним согласился. Он ничего не планировал, только рассчитывал, что они смогут вдвоем опробовать его подарок: вышедшую недавно игру, за которой ему пришлось четыре часа стоять в очереди. Значит, в другой раз. Сидящий рядом с Бокуто незнакомый парень тянет его за штанину, тыча пальцем в остановившуюся бутыль: — Бокуто, смотри-ка, вот счастье тебе привалило!.. Компания взрывается радостным смехом и свистом, и Ойкава, которого Акааши сразу и не заметил, улыбается широко и игриво. Кивком здоровается с Акааши и непринужденно говорит, обращаясь к Бокуто: — Иди сюда, я должен подарить тебе страстный поцелуй. Бокуто корчит рожу и с мучительным стоном наклоняется, не пытаясь отлынивать или спорить. Он слегка покачивается на нетвердых ногах, опирается широкими ладонями на плечи Ойкавы. Акааши застывает в дверном проеме, глядя, как он неловко тычется Ойкаве в щеку, и как тот, смеясь, сдвигается так, чтобы их губы соприкоснулись. Поцелуй получается детским, невинным и ничего страшного за собой не влечет: никаких обменов бактериями, засовываний языка в рот, укусов и прочих шалостей, но Акааши вдруг чувствует, будто ему в нутро плеснули кипятка. — Уоо! — взбудораженно выдает Бокуто, отшатываясь от Ойкавы под подбадривающий хохот, и его лицо красное и смущенное. Ойкава выглядит спокойным, умиротворенным и безразличным. Голова начинает болеть от громкой музыки и незнакомых людей. Акааши обходит компанию по кругу и скрывается на кухне, где на счастье никого нет. Ойкава появляется рядом бесшумно и быстро, как призрак. Он наливает себе воды и, кося на Акааши спокойным взглядом, выпивает ее до дна. Вытирает влажный рот тыльной стороной ладони и говорит: — Если хочешь мне что-то сказать — говори. — Почему ты решил, что я хочу? Акааши чувствует жжение в уголках глаз, в горле сухо, как в пустыне. На самом деле, ему многое хочется сказать, но не Ойкаве. По сути, Ойкава вообще ни при чем, кто же виноват, что у Акааши никогда в жизни ничего не складывалось нормально. Даже влюбиться не смог по-человечески, обязательно надо было, чтобы это оказался Бокуто. Неспокойный, шумный, незнакомый со словом «такт», на год старше, а теперь еще и учится в другом городе. Совершенно безнадежный случай. Акааши отворачивается, открывает холодильник и выуживает оттуда запотевшую бутылку пива. Сосредоточенно откручивает крышку и замирает: Ойкава смотрит на него без улыбки, на дне внимательных глаз вспыхивает что-то странное. — У меня есть друг, — говорит он задумчиво, будто Акааши рядом с ним нет, и его никто больше не слышит. — Только он совсем на тебя не похож. Мы сейчас тоже видимся редко. — Что ты хочешь этим сказать? Гладкое стекло жжет кончики пальцев ледяным огнем. Ойкава смотрит на него, затягивая в черную пропасть зрачков, и улыбается беспечно: — Нет у меня привычки давать советы. Просто вспомнил, за что я его так ценю. Он никогда не упускает своего. И он всегда умеет привести меня в чувство. Акааши приподнимает брови, и Ойкава фыркает. — А губы у Бокуто мягкие. Совсем как у девчонки. Он наклоняет голову, проверяя реакцию на свои слова, и Акааши вспыхивает, как никогда желая сделать что-то неправильное, непродуманное, эмоциональное. Например, врезать Ойкаве по лицу. Чтобы не лез не в свое дело. Чтобы просто не лез. Но Акааши молчит, отпивая холодное пиво, и Ойкава уходит, пряча разочарование за веками, прикрывшими темную радужку. Во рту остается горький привкус. Когда все расходятся, Бокуто спит. Акааши выпроваживает гостей, улыбаясь в ответ на пожелания доброго утра, пьяные шуточки и смешки, потом выключает музыку и разбирает образовавшиеся завалы из еды, напитков и мусора. Бокуто спит сидя, привалившись к стене, его голова клонится к плечу, рот приоткрыт. В свете разноцветных лампочек от мигающей гирлянды влажно поблескивает кромка зубов, а кожа выглядит совсем светлой. Тишина кажется Акааши оглушительной, ватной. Он спокойно заканчивает разбирать наставленные тарелки и коробки из-под пиццы, составляет стаканы в раковину и частично сметает мусор в мешок. Потом вздыхает и наклоняется над Бокуто. Смотрит на него с непривычно близкого расстояния, трогает за крепкое плечо и встряхивает несколько раз. — А? — тот сонно хлопает глазами и с недоумением оглядывается, будто не понимает, где находится. Медленно его взгляд приобретает осмысленное выражение, и Бокуто вяло улыбается, глядя на Акааши снизу вверх из-под упавшей на глаз челки. — Я уснул, да? Прости, я вырубился, давай-ка я сейчас... — Просто скажи мне, куда убрал второй футон, — спокойно и четко говорит Акааши, вздрагивая, когда Бокуто облизывает губы быстрым неконтролируемым движением. — И спи дальше. Бокуто трясет головой, потом рывком поднимается, заставляя Акааши отступить на несколько шагов. Они теперь стоят слишком близко, это нервирует и заставляет сердце биться больнее и чаще. Еще Акааши смотрит на губы Бокуто и не может перестать, потому что перед глазами — Ойкава, поворачивающий голову так, чтобы было удобнее целовать. И Бокуто, смущенный, покрасневший и веселый. — Футон, — напоминает Акааши, справившись с собой. После недолгих поисков и приготовлений они лежат в темноте почти вплотную друг к другу. Акааши кутается в толстое одеяло и никак не может согреться, а Бокуто громко сопит, явно не зная, о чем заговорить. — Знаешь, и ведь не противно ни капли, — неожиданно хрипло говорит он, заворочавшись под одеялом. — Я думал, с парнем по-другому будет. Ну, целоваться. Сердце проваливается в живот, а потом Акааши выравнивает сбившееся дыхание и говорит то, за что начинает ненавидеть себя сразу же, даже не успев закончить фразу: — Попроси Ойкаву повторить, может, тебе даже понравится. — Да что с тобой такое? — взрывается Бокуто, рывком садясь на своем футоне. Его фигура в полутьме кажется исполинской, если смотреть снизу вверх, и Акааши сжимает губы, проклиная себя и свою несдержанность. И свою ревность, и никчемную влюбленность, и Бокуто, который ни в чем не виноват. — Акааши, — угрожающе тянет Бокуто, нависая над ним на вытянутых руках. — Давай, скажи мне, что с тобой происходит. Я совсем тебя не узнаю. Злое веселье обжигает горло. Акааши качает головой и приподнимается на локтях. Смотрит на белое лицо Бокуто в полутьме и подается вверх, ловя губами чужой изумленный выдох. У губ Бокуто вкус сладкой газировки. Акааши касается их своими и замирает, глядя в глаза. На миг его затапливает ощущение безграничной свободы — оно рождается глубоко внутри, а после разрастается, раскрываясь невидимыми крыльями за спиной. А потом у Бокуто подламываются локти, и он падает, больно придавливая собой к футону, выбивая дыхание. Он чуть заметно дрожит и горячо дышит в шею, отказываясь поднимать голову. — Прости, — говорит Акааши настолько спокойно, насколько может, и подавляет желание обнять его. Просто лежит и ждет. Утром он просыпается от звонка будильника, поставленного на половину девятого. Бросает вороватый взгляд на соседний футон, где из-под одеяла не видно даже макушки Бокуто. И встает, начиная бесшумно собираться. Акааши не считает, что поступает правильно, пытаясь исчезнуть как можно незаметнее, но другого выхода у него точно сейчас нет. Он никогда не любил намеренно причинять себе боль, а ничем другим он свои добровольные мучения с влюбленностью и бешеной ревностью назвать не может. А с Бокуто ему сейчас точно будет неуютно. Акааши подбирает джинсы и влезает в них, быстро чистит зубы в ванной, плещет в лицо холодной водой, пытаясь хотя бы немного взбодриться. Когда он возвращается за брошенным у подоконника рюкзаком, Бокуто уже сидит на футоне, разглядывая так и не подаренный ему вчера диск с игрой. Акааши хотел оставить его возле подушки и уйти, но что-то определенно пошло не так. Пальцы Бокуто чуть заметно подрагивают, взгляд усталый, но ясный. Когда Акааши неуверенно застывает в дверном проеме, он поднимает голову и криво улыбается, показывая отпечаток от подушки на щеке: — Куда это ты так рано собрался? Акааши нечего на это ответить: все и так очевидно. Он сжимает губы и неохотно говорит: — Я... хотел бы извиниться. — За то, что уходишь, даже не попрощавшись? — делает вид, что не понимает, Бокуто. — За то, что таблетку от головной боли не успел приготовить, — огрызается Акааши, оставляя попытки сделать все нормально. Бокуто показушно стонет, зажимая ладонями голову, и Акааши не выдерживает этого цирка — уходит в ванную, находит аптечку и приносит обещанное лекарство вместе со стаканом холодной воды. Бокуто благодарно смотрит на него и запивает таблетку водой, а потом укладывается обратно и раскидывает руки и ноги морской звездой. Вид у него помятый и расслабленный, и Акааши неожиданно ловит себя на мысли, что не ощущает никакой неловкости. В конце концов, это Бокуто: он всегда страдает над глупыми мелочами, пытаясь заставить себя пожалеть, но не подает вида, если сталкивается с чем-то серьезным. Акааши тоскливо смотрит на рюкзак, а потом садится рядом с Бокуто, вытягивая ноги. Бокуто улыбается краем рта, поглядывая на него, а потом спрашивает: — А мне рассказать собирался? Ну, хоть когда-нибудь? — Нет, — сразу же отвечает Акааши, содрогаясь только от одной идеи «рассказать» что-то. — Жаль, — сникает Бокуто. — А давно ты?.. — Давно, — от собственного спокойного голоса становится тошно, и Акааши косится на Бокуто. И замирает. Потому что на лице Бокуто такая глупая широкая улыбка, что... — Знаешь, — задумчиво говорит Бокуто, не переставая по-дурацки улыбаться. — А я бы, наверное, попробовал. С тобой было бы весело. — Я ничего не предлагал, — онемевшими губами выговаривает Акааши. Уши закладывает, забивает ватной тишиной, вдоль спины прокатывается жар. Бокуто смотрит на него серьезно и уверенно. — Тогда предлагаю я, — говорит он. И улыбается.