МУЗЕЙ

Я поведу тебя в музей... С.Я.Маршак Пролог Над Амои царило двойное лунное затмение. Обе луны: золотистая и та, что темнее, — вместе уходили во мрак, умирая, чтобы обязательно возродиться вновь. Говорят, в такие ночи в море из-за горизонта приходят огромные волны и уходят, оставляя на песке туши убитых морских гигантов. Говорят, в такие ночи в пустыне можно услышать плачущий смех неведомых и неуловимых тварей. Говорят, в такие ночи особенно много самоубийств. Говорят… Но в Танагуре не знали, что это именно такая ночь. Небо над столицей было плотно затянуто тучами, поливавшими город тоскливой моросью. Да никто в Танагуре и не смотрел в небо… Глава 1 Золушка Он думал, что все плохо, когда бежал, растрепанный и несчастный, закрывая ладонью синяк на пол-лица к Кайру-сама, а слезы боли и обиды застилали мир мутно-блеклой пеленой. Он думал, что все плохо, когда Кайру-сама, такой замечательный и добрый, всегда гордившийся Энифом и без вопросов поспешивший заступиться за него перед хозяином грязного монгрела, вернулся просто в бешенстве и велел бросить своего любимца в карцер, на хлеб и воду. Он даже не мог рыдать, едва не потерял голос, когда оказался просто выброшен на улицу. Рыдал он потом, не зная, что делать, куда пойти и как быть… Кое-как прибившись к жалкой толпе таких же выброшенных петов, как он сам, по-маленьку кормившихся у космопорта, Эниф думал, что это ад, хуже быть просто не может. Но когда раздраженная охрана космопорта “зачищала” от них технические помещения, все оказалось еще хуже. От Раино Уги его спасло только клеймо академии. Люди есть люди, в расчете на левую денежку, Энифа и еще нескольких экс-петов с характеристиками получше тайно продали в бордель в Цересе… Там было невыносимо плохо, но он делал все, чтобы не оказаться на улице. Где в конечном счете и оказался. “Плохо” имело много лиц, в аду всегда оказывался круг еще глубже. Моросил дождь… Было холодно... холодно и темно... Зябкая мокрая темнота будто сама собою струилась из всех щелей, подкрадываясь к нему, цепляясь липкими ледяными пальцами за тощие плечи и босые ступни, за обросшие спутанные волосы, за спину, за бедра. В сущности, это было даже не обязательно, он уже давно утонул в ней… Слишком взрослый пет сидел, поджав к груди костлявые ноги и крепко обхватив колени руками, в своем нелепом убежище из выброшенных в мусор коробок. Смешно, но теперь именно здесь было его место. На помойке, среди отбросов. А ведь когда-то он даже не представлял себе, каково это — замерзать до полусмерти. Или когда тебя фактически ни за что избивают ногами и плюют тебе на лицо. Или что секс, та единственная область, в которой он наивно считал себя экспертом, может таить в себе столько ужаса, унижения и боли. Что ж, Церес многому научил его — прекрасного Энифа, звезду Пэт-шоу... Впервые научил его бояться тех, кто желал его. А теперь ему было уже больше двадцати. Никто не желал теперь его вытянувшегося, похудевшего тела. А без этого — он был обречен. Вот уже два дня, как ему не удавалось достать еды, и он сильно сомневался, что сможет раздобыть что-нибудь пригодное в пищу в самое ближайшее время. Да и зачем? Хоть иди и сам прыгай в Раино Угу. У него не было смысла жить. Честно говоря, Эниф не раз уже пожалел, что не умер раньше, а все еще корячился, цепляясь даже за это полубессмысленное голодное и страшное существование. Жаловаться на жизнь не имело смысла... Жаловаться на жизнь было просто некому. Он свернулся крепче, надеясь таким образом немного согреться и видимо задремал... Поэтому неожиданный, а от того вдвойне болезненный пинок по ребрам застал Энифа совершенно врасплох. Он тихо пискнул, на всякий случай испуганно закрываясь предплечьем, поднял голову и посмотрел вверх. Слабый неоновый свет со стороны переулка скупо очерчивал темные силуэты, бликуя на вставках искусственных драгоценностей на одежде у одного из них. Четверо или пятеро... Эниф втянул голову в плечи и снова чуть слышно заскулил. — Думаешь, этот? — с сомнением спросил тот, что стоял ближе остальных. — Что-то не очень подходит под описание. — Да вся эта шваль, экс-петы, на одно лицо, — пожал плечами другой. — Ну-ка, покажи мне его получше, — приказал обладатель драгоценностей. В результате последних приключений одежды на Энифе практически не осталось, так что на ноги его подняли просто-напросто за волосы. Чиркнула зажигалка, и кто-то ткнул болезненно яркое пламя к самому его подбородку. Эниф испуганно зажмурился, кусая губы. Усталость, слабость и страх... и великолепный курс обучения в Академии не позволяли и думать о том, чтобы сопротивляться. — Может, и он, — после некоторой паузы неуверенно предположили из темноты. — Это уже четвертый. Ошибемся еще раз, клиент будет очень недоволен. Он и так уже вполовину снизил плату. Зажигалка с шипением потухла, дыхнув тонким ароматом газа ему в лицо — Да, детка, лучше бы тебе понравиться нашему заказчику, — громко выдохнул Энифу в ухо тот, что держал его за волосы, и жесткие пальцы бесцеремонно ощупали его ягодицы. — Или тебе придется очень постараться, чтобы компенсировать нам неудачу. — Нашел, чем его пугать, Бобби, — фыркнул еще один незнакомый голос. — Да он же прямо сейчас только и мечтает, что о твоем члене в его заднице. Кто-то засмеялся, и державший его с силой оттолкнул Энифа в темноту. Он запнулся, понял, что падает, но в тот же момент другие руки толкнули его обратно. Теперь смеялись уже все, за исключением разве что типа с драгоценностями, который, кажется, был за командира. — Ему, наверно, лет двадцать уже. Его снова толкнули. И снова. Он не видел их лиц, только чувствовал прикосновение обжигающе теплых ладоней на своей коже. — Да, хорошо попользованный товар. Ни в один бордель уже не возьмут. — Оно и понятно. У меня на такого тоже не встанет. У него подкашивались ноги и сильно кружилась голова, одни руки отбрасывали его с полной силой, другие уже готовы были отправить дальше. Но их слова делали больнее, много больнее, чем их руки. Глупо и бессмысленно, но вдруг отчаянно захотелось плакать... Остановил все это опять-таки человек с драгоценностями. — Хватит ерундой заниматься. Покажем его клиенту. Ему заломили руки за спину, чья-то затянутая перчаткой ладонь легла сзади на шею. — Давай-давай, шагай, дрянь. И он пошел. Он настолько привык подчиняться, что где-то в глубине души даже испытывал невольное облегчение от того, что кто-то снова принимает за него решения. В конце концов, что он еще умел, кроме как беспрекословно повиноваться? Холод обжигал босые ступни, улица вокруг подозрительно плыла и расплывалась, но он покорно шагал, крепко зажатый между двоими из ночных боевиков — редом и сильвером. Где-то на краю сознания было немного стыдно за то, что его вели по освещенной улице полуголым, принуждая показывать позор этого ужасного, слишком взрослого тела, где-то на другом краю сознания — немного страшно от того, что с ним могут сделать, потому что какие радости можно получить от некрасивого пета кроме его боли? Но надо всеми чувствами низким осенним небом давлела безбрежная усталость. И он просто шел, сосредоточившись на том, чтобы передвигать ноги. "Клиент" ждал их в машине. Чуть приоткрылось тонированное стекло, и у Энифа глаза защипало от хлынувшего из салона едкого сигаретного дыма. Почувствовав паузу, тот, что держал его сзади за шею, повертел голову Энифа из стороны в сторону, показывая его во всей красе еще не подживших синяков и кровоподтеков. И все же молчание тянулось достаточно долго, чтобы Эниф успел ощутить растущее беспокойство своих сопровождающих: рука у него на шее угрожающе сжалась, давая ему желудком понять, что бить будут по страшному. — На заднее сиденье, — наконец приказал невозмутимый безликий голос. И мир завертелся вокруг растерявшегося Энифа. Ему открывали дверь, нагибали в талии, засовывали в салон, в тепло и едкий дым, в обманчивый уют кожаного сиденья. Он еще успел коротко удивиться тому, что кроме него на этом сиденье никого нет и сидящий на месте водителя высокий ред сам расплачивается с обладателем красивых драгоценностей, а потом тепло и слабость накрыли его единой волной, и Эниф просто забылся... — Поднимайся, — вывел его из дремоты все тот же голос. – Приехали. Эниф повиновался, со всем возможным проворством выбираясь из машины. На улице, похоже, только что закончился дождь, так что даже в нижних районах воздух стал приятным и свежим. Недокуренная сигарета упала к самым его ногам, заставляя Энифа трусливо попятиться. Рыжий огонек зашипел, подмигнул и потух на влажной земле. — Сегодня твой счастливый день, бывший пет Эниф, — прозвучало сверху и, подняв лицо, он встретился взглядом с сияющими по-звериному желтыми глазами. Темно-рыжая челка ниспадала до подбородка, почти скрывая половину тонкого строгого лица. Энифу показалось, что он уже видел этого человека где-то раньше, но, спасибо добрым генетикам, хорошей памятью на лица он никогда не отличался. К тому же выражение тщательно заглушаемой, но такой глубокой и искренней тоски и осуждения в этих глубоких янтарных глазах заставило его отвести взгляд и тихо прошептать: — Да, господин. Конечно, Вы правы, господин. Рыжеволосый молча повернулся и пошел внутрь мотеля, на заднем дворе которого собственно и стояла машина. Эниф послушно последовал за ним. Уже внутри, поднимаясь по лестнице вслед за изящным силуэтом реда, он все пытался понять, зачем он мог понадобиться этому человеку, пугающему и привлекательному одновременно. Он не понимал. Он вообще ничего не понимал... Номер, дверь которого рыжий отпер своим ключом, оказался маленьким и довольно скромным, но в сравнении с тем, чего Энифу довелось навидаться за последний год, вполне даже приличным. — Прими душ и хорошенько вымойся, — односложно приказал рыжий и, не оборачиваясь, прошел к компьютеру у дальней стены. Эниф нерешительно помялся с ноги на ногу, оглядываясь по сторонам и боясь пискнуть, чтобы не рассердить клиента. Наконец, увидел дверь в ванную и проворно юркнул туда. Горячая вода была невыразимо прекрасна, и он сидел под жаркими струями и отчаянно мылился, пытаясь хоть немного очистить себя от наслоившейся грязи, промыть свалявшиеся волосы и, вопреки обжигающей боли в многочисленных мелких ранках, чувствовал себя несказанно счастливым. — "Глупый пет", — обругал он себя, и вскоре обругал себя еще раз, поняв, что провел в ванной не меньше часа. Когда он, наконец, выбрался обратно в комнату, там было уже порядком накурено, и свет от монитора (единственного источника освещения в номере) падал на журнальный столик, освещая поднос с тарелкой риса и чашкой еще горячего супа. — Ешь, — не отрываясь от клавиатуры, бросил рыжий. Эниф вздрогнул, как от удара, напрягся, а потом бросился к еде, словно животное. Даже поблагодарить забыл. Забыл даже испугаться, что его могут наказать за то, что не поблагодарил. В тишине, нарушаемой лишь стуком клавиш и звуками его собственной жадной трапезы, он мгновенно расправился с пищей, расслабленно откинулся на диван и принялся разглядывать реда. Теперь, сытый, вымытый и хоть немного прикрытый полотенцем Эниф уже не казался себе таким уж ни на что не годным и вышедшим в тираж. Он отблагодарит этого человека, чего бы тот ни пожелал. Нет таких вещей, которые он не мог бы делать в постели! Собственные самоуверенные мысли заставили Энифа невольно поморщиться. Он ведь и раньше считал, что знает о сексе все, но бордель и Церес научили его тем вещам, к которым петов не готовят даже и в академии. Как обслуживать пьяную компанию из 20 и более монгрелов, в промежутках между сексом развлекавшихся тем, что избивали его ногами до полусмерти. Как принимать в себя самые разные предметы: от бутылки и до ботинка. Каков вкус мочи и как выносить, когда о самые чувствительные места твоего тела тушат сигареты... Энифа невольно передернуло, и он встревожено покосился на огонек сигареты в зубах реда... Впрочем, он почему-то всерьез сомневался, что нужен этому типу для секса. Не хватало для этого какого-то то ли запаха, то ли ощущения, по которому экс-пет всегда умел определять нарастающее в другом человеке желание... Эниф вообще не мог понять, что он здесь делает? Зачем он здесь нужен? Однако, даже несмотря на ослепляющий позор двух последних лет его жизни, Эниф всегда считал себя очень смелым. Ну, дерзким, по меньшей мере. Мягко переступая босыми ступнями по ковролину, он приблизился к сидящему за компьютером реду. Умелые пальцы дразнящей лаской пробежались по толстой ткани длинного джемпера, от локтя и к плечу. — Мой господин? — со всей почтительностью выдохнул Эниф. Рыжий обернулся, и всего лишь на мгновение свет от монитора лизнул его по скрытой прямыми прядями щеке, бесцеремонно проявляя длинный уродливый рубец. Эниф обмер, только нелепо хлопая ресницами. Он, наконец, вспомнил этого человека. Катце — бывшая мебель самого Ясона. Катце, который чем-то провинился перед хозяином, но умудрился искупить вину и стал его доверенным человеком. Среди мебели часто шептались о нем, передавая из уст в уста самые немыслимые и нелепые сплетни. Поговаривали даже, что Ясону нравилось касаться этого непригодного для подобных забав тела. Но все ведь знают, что Ясон был извращенец... Катце остался совершенно безразличен к его потрясенному взгляду, просто поднялся из-за компьютера и, отодвинув Энифа в сторону, прошел к шкафу. — Одевайся, — и на диван упал стандартный наряд пета. Пока Эниф дрожащими руками исполнял приказание, свет монитора потух, звякнули ключи, и Катце кивнул ему на дверь. Через пару минут, они уже снова сидели в машине. Где-то в недрах ее заурчал мотор, и Катце раскурил новую сигарету. — Ты так много куришь. Знаешь, это ведь вредно, — бледнея от собственной дерзости, пискнул Эниф. Катце только как-то на удивление горько хмыкнул, и машина рванулась с места. Разговаривать он явно не собирался. В костюме пета было довольно-таки прохладно, и Эниф забрался на сиденье с ногами. За темными окнами плыли огни: сначала довольно редкие — Цереса, затем все чаще, ярче и богаче — Мидаса. Прохожих на улицах становилось все больше, а сами они — все прекраснее. Сердце защемило от ностальгии, и пришлось прятать лицо в коленях, чтоб не заплакать Ему уже никогда не вернуться сюда... Но тогда, куда же везет его Катце? Ответ пришел сам собой, когда машина остановилась в Эосе. Входя в здание, как оценил его Эниф, явно принадлежащее кому-то из высокопоставленных Блонди (ему, кажется, даже случалось когда-то здесь бывать вместе с Кайру-сама), Эниф не смел поднять глаз, неосознанно пытаясь спрятаться за спиной Катце. Прекрасный дом должен быть полон юных прекрасных петов, зачем его привезли сюда? Разве что на посмешище... Но он не осмелился приставать к Катце с вопросами. В сияющем зеркалами лифте Эниф смотрел в пол, чтобы не видеть все прелести своего не столько прикрытого, сколько открытого костюмом пета, вытянувшегося, побитого и жалкого отражения. На нужном этаже услужливый мальчик-мебель проводил их в просторную гостиную, где Катце поджидал сам хозяин. Эниф точно помнил, что видел этого Блонди раньше, даже знал его имя. Но теперь после всех ужасов нижнего Мидаса и Цереса, он мог только онемело пялиться на неземную красоту длинных медового оттенка волос, на совершенство аристократичного лица и сияние бледно-зеленых глаз. — Здравствуй, Катце, — произнес Блонди глубоким мягким голосом. — Я привез подарок, Рауль, — ледяная рука Катце крепко сжала запястье Энифа, и он уверено подтолкнул бывшего пета вперед. — Как обещал. В твою коллекцию. Прозрачные глаза Блонди скользнули по нему, вопреки обыкновению задержавшись почему-то не на теле, а на лице, затем потемнели. — Значит, ты все-таки нашел его? Эниф скорее угадал, чем увидел, как Катце пожал плечами. — Благодарю тебя, Катце, — лицо Рауля мягко просияло. — Я компенсирую все твои затраты. — Не стоит, — невозмутимо ответила бывшая мебель Ясона. — Я рад внести свой вклад в это дело. — Благодарю тебя еще раз, — Рауль поднялся и подошел ближе к ним. — Не желаешь ли присоединиться ко мне? — Именно на это я и рассчитываю, — с тонкой улыбкой ответил Катце. Вдвоем они снова направились к лифту, и Энифу не осталось ничего другого кроме как последовать за ними. — Значит, теперь не хватает только той девушки-пета, Мимейи, так? — заключил Катце уже в лифте. — Мимейи не будет, — невозмутимо возразил Блонди (“Рауль” напомнил сам себе Эниф). — Она умерла при родах. Вместе с ребенком. — Понятно, — просто кивнул Катце. Эниф, естественно, промолчал. Он даже не знал, жалко ли ему было Мимейю. Он никогда не знал ее особенно хорошо, да и не стремился. А в последние месяцы своего пребывания в Апатии и вовсе почти враждовал с ней, если честно. Но, в любом случае, подумал он, смерть для пета лучший финал, чем Церес. Занятый своими мыслями, Эниф не сразу и заметил, как они спустились в подвал. Салютовали, пропуская хозяина, сверкающие металлом андроиды, и по белому больничному коридору все трое прошли к запертой двери. Рауль набрал код, кликнул замок, и вместе с движением открываемой двери, Эниф понял, где они находятся. Накатившая волна отчаяния обожгла его, как кнутом. Захотелось метнуться назад, но рядом возвышался Катце — он успеет перехватить, поймать, не дать вырваться... Да и куда бежать? И, главное, зачем? Конечно, это была комната для воспитания непослушных петов. Впрочем, ни в одной комнате для воспитания его никогда не заставляли проходить через ужасы, подобные тем, что он пережил в борделе и на улице. И все равно на обычных комнатах для воспитания не бывает таких сложных замков... Видимо почувствовав, что он запаниковал, Катце крепко сжал его предплечье и подтолкнул внутрь. Позади бесшумно следовал Блонди. Внутри помещение опять же не вполне соответствовало тому, что ожидал видеть Эниф. Короткий хол с двумя дверями, только левая из которых имела блокирующее устройство и замок. — Сам справишься? — спросил Рауль, и его мягкий голос прозвучал неожиданно сколото и очень сухо. Катце просто кивнул. — Ты единственный образец мебели, пусть и бывшей, кому я могу доверять в этом вопросе, — Рауль удивительно ласково улыбнулся и, передав ему кодовые ключи, сам прошел к правой двери. Волной колыхнулись длинные волосы, причудливыми птицами взметнулись за ним шелковые рукава одежды. Тем временем Катце одной рукой открыл дверь, а другой подтолкнул Энифа внутрь. Бывший пет тихонько ойкнул от боли в слишком крепко сжатом предплечье, но тут же затих. В помещении царил мягкий искусственный полумрак, и у Энифа сразу же мурашки побежали по коже. Тот час же, будто подтверждая его опасения, откуда-то из темноты звякнула цепь, и он невольно подался к Катце, опасливо прячась за высоким редом. Катце только коротко хмыкнул, но и это тоже подействовало. Во всяком случае, он тут же уловил еще один звук — на самом деле, первый, поприветствовавший его в этой страшной комнате — уже знакомый стук клавиатуры. Как ни странно, этого оказалось достаточно, чтобы Эниф немного успокоился и даже смог осмотреться. Помещение, куда Катце привел его, было круглым по форме и достаточно просторным, что, впрочем, скрадывалось высоченным потолком, неизбежно создающим ощущение узости пространства. Все стены — из затемненных зеркал. И в отличие от обычных комнат для воспитания, там имелась кое-какая обстановка. У дальней стены, напротив них с Катце, был оборудован целый рабочий уголок и мягко мерцал компьютер, у которого, спиной к ним, сидел какой-то почти невидимый в темноте человек. У правой стены стояло драпированное охровым шелком, низкое широкое ложе, и на нем, забившись в самый дальний угол, сидел прикованный за шею пет. Из-под вьющейся темной челки за вошедшими внимательно следили испуганно-потерянные глаза… разного цвета. Дорогая, наверное, игрушка. Цепь от его ошейника ленивой змеей сползала с кровати и стелилась по полу к массивному кольцу посередине комнаты. К нему же были прикреплены еще несколько таких же длинных цепей. Одна из них уходила в самую темноту, к левой стене, и, как всегда любопытный, Эниф невольно проследил за ней... чтобы, затравленно пискнув, снова схорониться за Катце. Там, в темноте, между кожаным диваном и таким же кожаным креслом, прямо на полу сидел... монгрел! Он не смотрел на вошедших, но от мрачной подавленности всей его позы, от исходящего с той стороны ощущения тоски и утраты Энифу сделалось жутко. У монгрела были длинные орехового цвета волосы и фиалковые глаза. Запястье правой руки крепко облегал широкий наручник. Левой руки у монгрела не было. Эниф что-то жалко и бессмысленно пискнул, но Катце не удосужился реагировать и просто подвел его к кольцу в полу. — Полюби меня, — услышал он сбивающийся молящий шепот. — Пожалуйста. Ты ведь будешь меня любить? По кровати к ним на четвереньках полз тот самый хорошенький пет. Он жалобно-просяще смотрел на них своими золотым и сиреневым глазами и тянул бледные тонкие руки. "Секс-долл", — понял Эниф. Прицепленная к ошейнику пета за ним тащилась и звенела его цепь. И неожиданно Энифу сделалось до дурноты жутко от этого места. Мурашки волной побежали по спине, а в горле комом поднялся ужас. А в следующее мгновение он увидел, как ред склоняется и подбирает последнюю свободную цепь, и снова запаниковал. Запаниковал так, что не мог даже пошевелиться. Он не хотел так! Он не хотел здесь! Он... Он так и стоял покорный и послушный, позволяя закрепить замок на своем кожаном поясе. "Это лучше, чем помойка, — тупо повторял он самому себе, переводя взгляд с монгрела на секс-долл и обратно. — Это — сумасшедший дом, но все что угодно лучше, чем подыхать экс-петом в Цересе". Эниф заметил, что у него дрожат руки, и отчаянно сжал их в кулаки. — Здравствуй, Эниф. Звук нового голоса заставил его буквально подпрыгнуть на месте. Стук клавиатуры прекратился, и, повернувшись к ним в своем вращающемся кресле, им приветливо улыбался последний обитатель загадочной комнаты. — Даррел... — потрясенно и затравленно пробормотал Эниф, бессмысленно глядя на тянущуюся от ноги мебели точно такую же цепь. — Добро пожаловать в наш музей, — со своей обычной ласково-угрожающей обходительностью приветствовал их Даррел.

* * * Горчащий мед

Если посмотреть отвлеченным взглядом, убранство зазеркальной залы будет наводить на мысли о маньяке. Да, наверно, таким я и становлюсь. Тебя уже нет, но ты не оставляешь, не отпускаешь меня… Узкая ладонь, не касаясь, скользит вдоль безголовых манекенов, горделиво облаченных в твои одежды. Все стены, кроме зеркальной, густо завешены фотографиями и портретами, вся немногочисленная мебель привезена из твоих покоев. Опускаюсь в твое кресло. Не знаю, любил ли ты сидеть в нем, никогда не придавал значения таким мелочам, пока ты был жив… Не знаю, любил ли ты в нем Рики… Время сглаживает углы воспоминаний, и теперь уже почти не больно думать об этом, вспоминать, представлять вас вместе. Как ни обидно, но в моих воспоминаниях этот монгрел постепенно становится частью тебя, позволяя вам быть вместе хотя бы в смерти. Любовь обходится дорого? Не так ли, Ясон? И бьет не только по самим любовникам, но и по окружающим. Их я тоже коллекционирую. Мои рыбки в аквариуме, мушки в смоле, люди, покалеченные твоей любовью, Ясон. Гай, Даррел, Килли… Катце закрепляет цепь на поясе Энифа. Эта цепь – последняя из тех, на которых ты держал Рики. Эниф – последняя деталь в коллекции. Не спорю, можно было бы, конечно, доставить сюда еще и троих оставшихся “Бизонов”, но, в конце концов, это же не музей памяти Рики… Гай, Даррел, Килли… Эниф и Катце. И я сам, прилипший к обратной стороне зеркала. Я не могу их видеть и не могу не смотреть, в качестве компромиссного варианта прячась за волнами волос. Да, жалок, как никогда. Да, знаю об этом. Мне никогда не стать таким, как ты, Ясон. Я не хочу даже пытаться… Ты мог бы сказать, что я никогда не страдал тщеславием. Да, улыбнуться своей тонкой, чуть надменной улыбкой, с легким осуждением выдыхая: “Рауль…” Стыдно признать, но я испытал такое облегчение, когда узнал, что не попал в списки кандидатов на твою должность. Правда. По-прежнему, возглавляю лабораторию нейрогенетики, по-прежнему, редко появляюсь в свете. По-прежнему, регулярно посещаю Юпитер. Теперь она проводит со мной чуть ли не в половину больше времени, чем раньше: и ей нужны утешение и поддержка. Мне тоже. Я… Мне нужен твой Катце. Мне… необходимо поговорить с ним. Знаешь, Ясон, он ведь тоже не так легко перенес твою смерть. Как он ни пытался это скрыть, боль просачивалась в его взгляде, в его жестах. Будто вместе с щекой, ты когда-то рассек и панцирь на его душе. Ты умел наносить такие раны, Ясон, которые будут тяжело и долго заживать. Или не заживут вообще никогда. Я питаюсь его болью. Стал почти наркоманом этих эмоций. Мне надо знать, что я страдаю так не один. Поэтому я хочу видеть Катце сейчас. Немедленно. Юпитер, как глупо пялиться на него, прильнув к стеклу, будто желая передать ему мои мысли. Конечно, Катце не может ничего знать. Стоит рядом с Даррелом, закуривает, маленький огонек бросает длинные острые блики на его рыжие волосы, наполняет глаза хищной звериной желтизной. Твои лица смотрят на меня со всех сторон, будто ожидая, что я сделаю. Ясон, мне так… плохо без тебя. Ясон. Чертов Катце! О чем можно трепаться столько времени, когда он мне срочно нужен? Продолжение следует