Gift

– Тихо. Говорили они, смотря на него сверху вниз. Ему оставалось молчать, да и сказать он ничего не мог, как бы ему ни хотелось. Они наслаждались происходящим, провожая взглядом короб черного цвета, который медленно опускался вниз. Он был не в состоянии двигаться. Видимо, в той инъекции было не только снотворное. Глаза медленно закрывались, нахлынуло приятное, легкое тепло, расслабляющее мышцы. И вот уже через мгновение свет исчез — вместо него теперь сплошная тьма, пропитанная вонью морилки по дереву. Самое время начать молиться под шум падающей земли, с приглушенным звуком ударяющейся об корпус прекрасного, роскошного лакированного гроба. Но он не верил в Бога. Если бы тот действительно существовал, то он бы не дал подобной ситуации воплотиться в реальность. А факт остается фактом — уже можно было отсчитывать минуты своей жалкой, никчемной жизни. Взгляд уперся в темноту. Теперь она - единственный друг. – Эй, Клаус, включи свет, а то ничего уже не видно! – А чем ты тут занимаешься, м? – Да так. Очередной заказ на эскизы дизайна. Дали целый месяц, но почему-то идеи появились именно сегодня. – А дизайн чего? – Сада на заднем дворе, вроде. В общем, растительность, все как обычно. Теплые руки легли на хрупкие ссутулившиеся плечи сидящей за рабочим столом девушки, чьи глаза просматривали одну картинку за другой. Каждое изображение каких-то цветов, камней, деревьев, веток, порой даже простой уличной плитки. Черные, словно художественная тушь, волосы были собраны в аккуратный высокий хвост при помощи светло-серой резинки, несколько прядей выбилось из общей прически, прикрывая аккуратные уши. Из-за тона волос кожа казалась совсем бледной, невзрачной, а очки в темной оправе так и вовсе завершали сей образ некой слабости и хилости. Клаусу нравился этот образ. Словно хрупкий, не очень роскошный кусочек цветного стекла, хорошенько отточенного морской водой. – А что именно ты ищешь? – Нужны цветы, которые можно было бы посадить в большие горшки, при этом они должны сочетаться с древесной гаммой красного дерева, точнее, цвета красного дерева. – Возьми пеларгонию. Она довольно пышная, в горшках растет хорошо. Спустя несколько щелчков мышкой, на экране появилось множество изображений с махровым цветком всевозможных расцветок. – Наверное, подойдет. Добавлю несколько в портфолио, покажу заказчику, вдруг ему не понравится. Маргарет довольно промурчала, почувствовав нежное прикосновение губ в районе правой щеки и протягивая руки в сторону сзади стоящего Клауса. Тот лишь лишь улыбнулся. – Мари. – Мм? – Прозвучало довольно мычание, и два голубых светлых огонька взглянули на улыбающееся лицо сквозь стекла очков. В ответ лишь счастливая ухмылка. – Как насчет того, чтобы сходить куда-нибудь? – Можно. А у тебя есть что-то на примете? Или опять будешь импровизировать, чертяка? – Может быть, может быть. – Все утихло. Видимо, они закончили закапывать гроб. Тишина. Тишина и холод, пронизывающий до самых костей. Клаус закрыл глаза, стараясь дышать, как можно реже и глубже, изредка задерживая дыхание. Очень хотелось верить, что все это — один большой неудачный сон, кошмар, захвативший разум до такой степени, что грань между реальностью и иллюзией была потеряна. И скоро будет утро, он проснется, повернется и увидит рядом с собой лежащую, все еще спящую Мари, прижавшуюся к его спине. «Прости меня, пожалуйста...» – За что прощать? – Я... я... – Клаус, успокойся, все хорошо. Я рядом, видишь? – Угу-м. Тихие всхлипы. Клаус впервые разрыдался, как какой-то подросток. Тело пробирала дрожь. Маргарет прижала лохматую голову к своей груди, осторожно перебирая пальцами рыжие патлы, поглаживая ладонями трясущиеся плечи. – Н-н... не уходи, пожалуйста, я не хочу, чтобы ты уходила. Я был не прав, я... – Клаус, успокойся. Видишь, я здесь, так? Я не злюсь на тебя. Клаус резко распахнул зеленые глаза, а затем вновь зажмурился, ощущая, как жжение в районе переносицы вновь давит на лицо. Мари лишь вздохнула. Она не знала, что сказать. Ведь впервые видела в живую самого настоящего наркомана, который разболтал лишнего, когда был под кайфом. – Давай, ты мне пообещаешь, что обратишься к врачу, ладно? Я не хочу, чтобы ты был зависим от этого, ведь ты можешь пострадать. – Я говорил такие ужасные вещи... говорил... говорил их тебе прямо в лицо. Это все неправда, Мари, нет... – Я верю тебе. Прошу, хватит рыдать, это немного вгоняет в тоску. – Обращусь к врачу, я перестану, обещаю, д-да. Неожиданно теплые, мягкие ладони обвили заплаканное лицо, с некоторым мягким рывком подняв и заставив Клауса посмотреть прямо в голубые глаза Маргарет. – Перестань, ты же не тряпка, Клаус, чтобы сопли распускать. Я не брошу тебя одного, только успокойся, ладно? - Мари лучезарно улыбнулась, на румяных щеках появились маленькие ямочки. Несмотря на общую черно-серую гамму внешнего вида, всегда казалось, что от Маргарет исходит некое солнечное удивительное и жизнерадостное тепло. Ее лицо было усыпано веснушками, которые покрывали переносицу и частично скулы. Клаус знал каждую веснушку на моське Маргарет. Даже сейчас он резко умолк, замерев на месте, словно завороженный, всматриваясь в улыбающуюся физиономию. Тонкие пальцы осторожно стерли прозрачную каплю под левым глазом. – Вот видишь. Ты не... - Мари не успела договорить - Клаус прижал худощавое тельце к себе, нежно прильнув к бледным улыбающимся губам. Маргарет оставалось лишь сжать пальцами ткань на спине парня, ощущая солоноватый привкус. – Ты... это было слишком неожиданно для первого поцелуя, знаешь ли! - Уткнувшись носом в плечо Клауса, смущенно пробормотала Мари, вдыхая аромат близкого человека. «Уж лучше бы я оказался наркоманом...» С некоторой усмешкой произнес в мыслях Клаус. Ведь если бы он был простым наркоманом, то этого бы всего не произошло. Но уже ничего не изменишь. От него избавились, как от ненужной вещи. Темнота... Мари никогда не противное покалывание. Теперь уже он не сможет наслаждиться тем, как Маргарет прижимается к его широкой груди, прося включить свет. Теперь он сам в оковах темноты, которая уже поджидает будущий труп. Погребенный заживо за свою работу... прелестно, просто прелестно. Клаус даже не мог раньше предположить, что дело дойдет до подобного. Наверное, Мари никогда не узнает, что с ним произошло. Исчез, пропал без вести. Самая простая версия. Ужасная смерть — медленная, с осознанием своего положения, с полной палитрой ощущений, как тупые лезвия ножниц медленно, мучительно пытаются обрезать надоевшую кому-то жизнь. Лезвия настолько тупые, что оставляют неприятные повреждения, недостаточные для смерти. Держащий ножницы лишь ехидно улыбается, повторяя раз за разом попытку разрезать черную ленту. «Прекрати, пожалуйста...» Клаус уже ничего не слышал. Лишь какой-то неприятный писк, закладывающий уши. Страх. Жадный дикий пес, с каким-то особыми наслаждением обгладывающий кости своих жертв. Кажется, что Страх — это кличка верной псины смерти, которая уже напала на след погребенного заживо. Вынюхивая, она приближается, уже с полной слюны мордой, снабженной рядом острейших, словно иглы, зубов. Чувствуешь, как сквозь покровы страх проникает все глубже, переворачивая все, что собиралось в одно целое, в твою личность. Все это ломает ценности, предрассудки, желания. Все затмевает боль, пропитывающая душу. «Фас». Клаус был готов кричать, бить кулаками по внутренней стороне крышки гроба, но сил не было ни на то, ни на другое. Перед глазами все мутнело, уходя куда-то на задний план, отдаляясь от парня, которого стремительно покидало сознание. «Подонок. Ублюдок. Лжец. Урод...» – Зачем ты так о себе отзываешься, Клаус? – А кто я, по-твоему? – Уж точно не тот, кем ты себя считаешь. Пустая комната. Даже окон нет. И лишь лампочка едва освещала помещение. Это уже было не воспоминание. Бред, ложь, иллюзия, но точно не то, что помнит Клаус. Мари стояла возле двери, прислонившись плечом к дверному проему и скрестив руки на груди. – Ты всегда думала лишь самое хорошее обо мне. Я это очень ценю. – Нет. – Что? – Я не думаю о тебе все самое хорошее, Клаус. – Так скажи же, кто я? – Человек. Человек, который просто... запутался. Голос звучал спокойно, даже как-то холодно, равнодушно. Непривычная для Маргарет манера речи. Клаус стоял, опустив руки. Холод, пронизывающий сердце, сжимал в стальных тисках едва дышащую грудь. – Ты бледен, Клаус. Сам он лишь пожал плечами, отведя в сторону взор зеленых очей. Вот что, что, а сейчас в глаза Мари смотреть он совершенно не хотел. – Посмотри, у тебя что-то в кармане, - Прозвучало словно приказ. И Клаус послушался, засунув руки в оба кармана и принявшись искать то, о чем говорит Мари. И действительно, в левом кармане оказалась какая-то скомканная бумажка, которая тут же была вытащена узловатыми пальцами. Бумажка-самоклейка, желтого цвета, на которой было выведено черными чернилами: «gift*». Удивительно, как двусмысленно это слово. На английском это связано с чем-то приятным, радостным, некий дар, подарок. На немецком же изничтожающий тело и душу, яд. Интересно, что именно сейчас это значило? Но Клаус точно знал значение этого послания. – Так ты знала? – Конечно, нет. Ведь ты мне врал. Врал всю дорогу. Хоть имя настоящее сказал, уже радует. – Я был вынужден, иначе бы ты попала под удар... – Удар со стороны тех людей, которым ты верой и правдой служил все последние 7 лет? Работал, душу вкладывал, стирал руки в кровь, буквально жил в этой лаборатории, да? Но как только ты сделал все, что не могли сделать другие, они отправили тебя в утиль, как простой инструмент, которому уже не поможет заточка. Потому что ржавчина проела металл насквозь, та-а-ак ведь, мой милый Клаус? - Мари медленно подошла к Клаусу, ладонь легла на грудЬ, скрытую под аккуратной рубашкой. Клаус лишь вздрогнул, внимательно слушая женский леденящий душу голос. – Наверное, мне стоило последовать их примеру. Избавиться от тебя еще тогда, в тот вечер, когда ты проболтался, надышавшись какими-то парами в своей злосчастной лаборатории. Ненужный, бесполезный паразит. – Это не так. – Мм? Твое сердце еле бьется, Клаус. Слышишь? Человеческий организм всегда замедляет все процессы жизнедеятельности, когда чувствует приближение смерти. Таким образом он цепляется за жизнь, стараясь как можно дольше прожить, протянуть на тех ресурсах, которые остались. Видишь, ты еле дышишь, медленно, размеренно, стараясь делать минимум лишних движений. Ты хочешь жить. Это так забавно. Хочется взять... – Рука резко сжала ткань, надавив на бледную грудь. – И раздавить ту жалкую мышцу, которая в страхе гоняет алую жидкость по твоим сосудам. – Мари бы так никогда не сказала. – Ну да. Теперь-то я ничего не скажу, - Женственное, красивое веснушчатое лицо искривилось в змеиной ухмылке, облизывая подсохшие бледные губы. – Ведь милая Маргарет Адельштейн теперь спит, словно затонувший корабль на дне океана, с дырою прямо... здесь, - Сложив пальцы левой руки в подобие пистолета, «Мари» прицелилась Клаусу прямо в лоб, надавив на череп. – Бах! И то, что некогда излучало теплые чувства по отношению к жалкому токсикологу, теперь является прекрасной картиной, исполненной в оттенках красного цвета, впитываясь в бетон. Какая чудесная ка... гх... - Крепкая рука резко сжала тонкую шею. На удивление, «Мари» была еще холоднее, чем сам Клаус. Приподняв девушку над полом, сильнее сдавливая тиски, Клаус взглянул в светло-голубые глаза, которые когда-то у него ассоциировались с трепетом, счастьем, добротой, жизнерадостностью. – Отпусти, противная лабораторная шавка. – О, как мы заговорили. А где же та улыбка, с которой ты так прекрасно повествовала о своей очень хорошо продуманной лжи? – … Гх... так ты не веришь, что Мари мертва? – Она ни в чем не виновата, зачем ее было убивать? – Скажи это своему пропитанному ядами мозгу, который решил провести задушевную беседу под действием одного из препаратов. Да, видимо, ты недооценил действие этой штуки, раз уж побочные эффекты так расплавили тебе мозг. – Лживая упертая шлюха, -«Мари» была повалена на пол, не успела та как-то сориентироваться, как тут же была прижата ногой к полу. – Доброе утро, Дебора, - С ехидной усмешкой прошипел Клаус, давя на хрупкую женскую грудную клетку. Девушка схватилась обеими руками за штанину сдавливающей ноги, вновь улыбаясь, как ни в чем не бывало. Черные волосы, словно по ним пустили краску, постепенно, начиная с корней, наливались золотистыми, блондинистым цветом, голубизна глаз померкла, на ее место пришел янтарно-карий, черты лица, словно после косметической операции, медленно изменялись: лицо слегка вытянулось, заострились скулы, губы налились ярко-алым цветом. Фигура также изменилась: грудь под давлением ноги увеличилась, девушка прибавила в весе. – Что, проще говорить с врагом, нежели с любимым человеком, а, Клаус? – Нет, просто только ты меня обзывала лабораторной шавкой. Как там директор поживает, мм? Все еще спишь с ним ради своей должности, а? – – Что, решил перевести стре... агх... – Тс-с. Тихо, - Клаус приложил к улыбающимся губам указательный палец, расплывшись в довольной ухмылке. – Что, убьешь меня? Это всего лишь иллюзия, твой предсмертный бред, шавка подзаборная. – А кто сказал, что я собираюсь умирать? - За дверью послышался приглушенный скрип половиц. Дебора покосила взгляд в сторону выхода из комнаты. – Хочешь сказать, что у тебя есть план, который поможет преодолеть 6 футов перегноя, именуемого землей? – Т-с-с. Ти-хо. – Ты все равно уже будешь мертв. – Leb wohl, meine liebe Deborah**. Встретимся, когда-нибудь. Надеюсь, ваша компания будет рада встрече. – Черт, как вообще так можно было заживо закопать человека? – Не знаю. Думаю, это меньшее, на что способна эта организация. Давай, нужно вытащить этот чертов гроб. Гулкий удар, и тросы резко сбросили на землю лакированный «сундук» с человеком. – М-да уж. Слушай, а ты точно уверен, что он все еще жив? – Прошло не так много времени, чтобы успеть задохнуться. Где-то чуть меньше часа, думаю, сейчас он без сознания. Открывай гроб, Джон. – Черт, и правда, без сознания. – Плевать, главное, что он жив. Загружайте его, разберемся, когда приедем. – Есть, сэр! * (нем.) "Яд", (англ.) "Подарок" ** "Прощай, моя любимая Дебора". (нем.)