Take me or leave me

Stanfour – Take Me Or Leave Me - Я люблю свою семью, – грустно произносит Сонгю, обнимая диванную подушку руками и ногами. Ховон, поджимая губы, смотрит на нагретое им место на диване, откуда он встал буквально пять секунд назад, и которое уже занято лежащим тельцем главы Мапхогу. – Правда, я вас очень люблю. - Плохое что-то надвигается? – Ухён вскидывает брови, садясь на пол возле Сонгю и прикладывая тыльную сторону ладони к его лбу. Дону просто перелезает через Сонгю и устраивается позади него, обнимая со спины. - Может, переродится скоро кто-то, – предполагает он и следит взглядом за Ховоном, который тяжко вздыхает и уходит из комнаты. Через несколько секунд хлопает входная дверь, и Дону куксится. - Я за ним пойду. Ухён, подежурь за меня. Когда Ухён укладывается позади Сонгю и накрывает его ладонь своей, Сонгю чуть поворачивается, утыкаясь щекой в холодный нос. - Ты замёрз? Жарища на дворе. - А я не знаю, тебе плохо, и мне плохо, – Ухён целует подставленную щёку, и Сонгю улыбается, закрывая глаза. Становится чуть легче. Очевидно, его вырубает, потому что когда он открывает глаза, солнце в квадрате окна уже переместилось по небу, Ухёна сзади нет, зато есть Сонёль спереди – сидит на полу, навалившись спиной на диван, и строчит кому-то смс. - Я хочу пару, – тихо произносит Сонёль, чувствуя пальцы Сонгю, ерошащие его волосы. – Дону хён написал, что они с Ховоном вернутся поздно. А Ухён ушёл в магазин, чтобы купить тебе чего-нибудь вкусненького. Я тоже так хочу, что я один-то, как лох. - Какая тебе пара, ты же ветер, – Сонгю откашливается, потому что голос хриплый после сна, и ложится на спину. – Тебе ж на месте ровно не сидится. Окажется твоей парой какой-нибудь… голубь, я не знаю. Он птица гнездящаяся. Будет только и делать, что ждать тебя целыми днями. - Есть у нас уже голубь, – Сонёль выкидывает телефон в соседнее кресло, мажет, и телефон падает на пол. - Ну не голубь, так ворона. Не знаю, кто там у нас ещё гнездится. - Когда у меня появится пара, – Сонёль вздёргивает подбородок и становится похож на ершистого подростка, – я от неё ни на шаг отходить не буду. - Ну да, ну да. - Вот увидишь, – кажется, ещё немного, и Сонёль покажет язык. – Буду сидеть дома постоянно. И мы с ним ругаться точно не будем, как вы с Ухёном. - А может, это вообще девочка окажется, зачем же ты так категорич… – Сонгю прерывается и поднимается на локте. – Подожди, что это вообще должно значить? Мы с Ухёном не ругаемся постоянно. - Ага, расскажи мне, – Сонёль фыркает. – Вас мир берёт раз в три дня. Вчера ты обещал ему шею свернуть. - Ну так он меня вывел из себя, – Сонгю падает обратно и складывает руки на груди – с трудом, так как диванная подушка мешается. - А позавчера ты хотел натравить на него Ховона. - Вот позавчера это было в шутку, – Сонгю выставляет указующий перст в пространство. - Пока Ухён не разбил сахарницу. - Ну… да, ровно до этого момента, – Сонгю вздыхает и снова переворачивается на бок. Его всегда поражало, как быстро Сонёль умеет взрослеть – буквально за несколько секунд его глаза наполняются осмысленностью, а на лицо ложится жёсткая печать серьёзности. Сонёлю двадцать – но Сонгю всё время кажется, что тот скачет из десяти лет в тридцать. Постоянно, каждый день. - Я вообще вас не понимаю, – говорит он. Сонгю дёргает плечом – он и сам их не понимает. - Пара – это не только хорошее. И не всегда то, чего ты хочешь. - Бывает по-разному, – начинает Сонёль, но Сонгю обрывает его поднятием ладони. - Вот именно. Никто ведь на самом деле не знает, как справляться со всей этой хернёй. Тут нет законов. Когда человек, которым ты дорожишь сильнее, чем собой, чем всем остальным миром, предаёт тебя… - Ухён ни разу тебя не предавал, – отрывисто бросает Сонёль. Сонгю глубоко вздыхает; одному Богу известно, что творится у него в голове. - Нет. Но если бы ты только знал, сколько раз я видел это в своих снах. И они были живыми, настоящими, и от них становилось так больно, что не хотелось жить. Просыпаясь посреди ночи, я заставлял себя дышать и вспоминать, что всё на самом деле иначе. Десятки ночей, сотни. Лежать в темноте, смотреть в потолок и душить в себе мысль бросить Ухёна, пока он не бросил меня. А после этого стараться жить так, чтобы не ненавидеть себя, и ложиться спать, какой-то частью себя надеясь не проснуться. Они до сих пор порой снятся мне, эти сны. Я боюсь их всей своей сущностью. Так же сильно боюсь, как если бы это произошло на самом деле. Потому что я в них верю. Это происходит на самом деле каждый раз, когда я их вижу. - Ухён любит тебя, – Сонёль выдавливает слова сквозь ком в горле. – Он тобой дорожит. Ты ему нужен. - Я знаю, – Сонгю кладёт ладонь на лоб, закрывая глаза холодными пальцами. – Наверное. Поэтому это как будто я его предаю. В каждом из этих грёбаных снов. Он вообще не знает, зачем начал говорить об этом. Зачем рассказал об этом именно Сонёлю – не Сынхо, не Дону, не самому Ухёну, хотя последнее ему не представляется возможным. Просто Сонёль прав, и их с Ухёном равновесие так неустойчиво, что не знаешь, чем оно обернётся в следующую минуту. - Извини, – произносит Сонгю, видя, что Сонёля едва к полу не прижимает грузом услышанного, – больная тема. - Поговори с ним об этом, – предлагает Сонёль, просто чтобы что-то сказать, и Сонгю усмехается. - Ну да. Двести раз. В принципе, Сонгю понимает, почему всё не так. Нет, не почему Ухён ведёт себя как его пара в двух случаях из пяти – а почему это поведение так на него, Сонгю, влияет. Вероятно, у него слишком низкая самооценка и слишком высокий уровень Нам Ухёна в крови. Шикарный коктейль. - Знаешь, хён, – Сонёль прищуривается, и Сонгю вскидывает бровь, – ты, блин, такой дурак. Сонгю надувается. - Сколько можно загоняться? У тебя есть пара, ты его любишь, он тебя тоже. Но нет, тебе надо страдать… Это хобби у тебя, что ли, блин, такое? Делать всё плохо, когда всё хорошо, чтобы радоваться потом, когда станет лучше? Сонгю прячется за подушкой, но Сонёль подползает ближе и отбирает это слабое прикрытие. - Ты даже не просто дурак, – он ударяет Сонгю подушкой, – ты грандиозный дурак. Тебе надо вазу на голову надеть и постучать по ней, чтобы мозги на место встали. - Йа, Ли Сонёль! – Сонгю садится на диване и начинает отбиваться, однако у Сонёля руки длиннее и удар сильнее. - Вечно нателепатишь себе какой-нибудь херни, а потом страдаешь, – Сонёль валит Сонгю на спину, а потом залезает сверху и придавливает руки хёна к обивке, чтоб не рыпался. – Научись радоваться жизни и брать от неё всё хорошее, потому что… ну потому что дерьма всякого, демонов и прочего в нашей жизни и так хватает. Сам же знаешь, что к людям, которые постоянно ждут беды, она и приходит. Сонгю задумывается над его словами и даже перестаёт вырываться. Сонёль принимает это за хороший знак и садится ровно, надеясь сделать передышку. - Бери пример с Ховона и Дону, – поучительно произносит он. – У них всё так хорошо, что мне иногда кажется, я от сахарного диабета умру. - Это не так легко, – Сонгю вздыхает, продолжая лежать и смотреть на Сонёля снизу вверх. – Они были друг для друга созданы. А мы… - Идиоты, – соглашается Сонёль и вздрагивает, когда входная дверь открывается. - Я верну… Эй! – Ухён засовывает нос в гостиную с огромным пакетом в руках. – Посидеть больше негде? - Всё нормально, – Сонгю улыбается, с облегчением ощущая, что улыбка искренняя. – Я учу маннэ жизни. - Интересный у вас способ, – Ухён подозрительно щурится на них обоих, а потом скрывается в коридоре. - Тебя Хоя хён убьёт за то, что по дому в обуви ходишь, – Сонёль слезает с Сонгю и идёт за Ухёном на кухню. – А что ты купил? Сонгю садится и приглаживает волосы, пытаясь собрать себя в единое целое – ему кажется, что если он сейчас пойдёт на кухню, увидит Ухёна и услышит от него ещё хоть одно слово, он разревётся позорно, как малолетка. Поэтому он дышит и мысленно проводит диагонали в тени, которую кресло отбрасывает на стену. После двадцати семи бессмысленных выдохов он встаёт и всё же идёт на кухню. Сонгю не ошибался – его действительно накрывает, едва в поле зрения попадает спина Ухёна в чёрной майке. Ухён слышит его и начинает что-то говорить, не поворачиваясь – но Сонгю не отражает, он преодолевает расстояние между ними в несколько больших шагов и обнимает Ухёна, крепко-крепко, вжимает его в себя, обхватывая руками поперёк туловища. Ухён от неожиданности роняет кастрюлю, накрывает ладони Сонгю своими и… молчит. Сонёль бочком выскальзывает из кухни, а Сонгю утыкается лбом Ухёну в плечо и пытается утихомирить бурю внутри. Там всё болит и мечется, а ещё очень ноет и тянет, как будто что-то жизненно важное вытащили, вырвали с мясом. Ухён тоже это чувствует и поворачивается в кольце рук, заглядывая в лицо почти с испугом. - Что такое? Кто обидел моего Сонгю? Кто обидел моего хорошего? Что случилось? Сонгю ненавидит, когда Ухён начинает сюсюкаться – это сканает для Усана и компании, а для себя Сонгю хочет искренности. Но сейчас он рад и этому – ведь никогда не знаешь, отреагирует Ухён на молчаливую просьбу о внимании или вывернется под предлогом неотложных дел. Но когда пара орёт беззвучно тебе в плечо, а внутри всё кровоточит и горит… Ухён обнимает Сонгю в ответ, проходясь губами по уху, по волосам, останавливаясь на шее и горячо дыша на холодную кожу. - Ты тоже мёрзнешь, – шепчет он, гладя по голове, и Сонгю вцепляется в его майку пальцами. – Что происходит? - Я люблю тебя, – шепчет Сонгю в ответ, прижимаясь ещё крепче, до боли в рёбрах, которая только усиливает боль в сердце. – Люблю, ты ведь знаешь это? - Конечно, знаю, – Ухён целует закрытые глаза, напряжённый лоб, сжатые губы, гладит по волосам. - Так сильно люблю… Сонёль, прижавшись спиной к стене в тёмном коридоре, думает, что очень хотел бы им помочь – но он не знает, как. Он хотел бы знать, но для него это слишком сложно. Он – вообще – ничего – не знает. Owl City – Lonely Lullaby Когда лето из августа вдруг превращается в ноябрь, небо покрывается слоем глубокой, непроходимой серости, а ветер сносит птиц с курса, Сонёль перестаёт выбираться из дома в свои обычные путешествия по городу. Сонгю мёрзнет ещё больше – у них с Ухёном всё снова нестабильно, а астрал всё сильнее давит неизвестностью и чем-то грядущим, и Сонгю проводит свободное от работы время под одеялом, с кружкой горячего чая с немыслимым количеством сахара, часы высиживая на телефоне с Сынхо до хрипоты в голосе. Сонгю говорит, это Сонёль виноват в том, что погода такая, но Сонёль правда не при чём, честно – он и сам хотел бы последний месяц лета наслаждаться уставшим солнцем и проводить ночи напролёт на крышах, вдыхая свежий воздух и подступающий сентябрь, наблюдая за слабыми звёздочками в дымчато-персиковом небе по утрам. Сонгю так нездоровится, что все вокруг переживают, ходят на цыпочках и почти не дышат. Дону с наигранной уверенностью и отважной улыбкой заявляет, что это лишь знак скорого перерождения – и, возможно, пополнения их семьи – и что Сонгю всегда коротит, когда новый птенец на подходе. Сонёль в глубине души радуется этому, но видеть, как Сонгю болеет, грустно и страшно. Ухён не помогает – они ссорятся с Сонгю, и он уезжает на целый день; Сонёль несколько часов прокручивает в голове разозлённое, на грани истерики «катись ты на все четыре стороны, Нам Ухён!» - он не знает, что делать, и находит у Дону в телефоне номер Кыни хёна. Разговор получается коротким – Сонёль просит Ауру дать трубку Ухёну, объясняя причину, и уже в следующую секунду слышит крик главы Кансогу, приглушённый ладонью, накрывающей трубку. Слов не разобрать, но посыл ясен – Кыни кладёт трубку, а Ухён возвращается домой через полчаса. Он угрюмый и расстроенный, но он идёт к Сонгю и ложится рядом, обнимая. Сонёль начинает сомневаться, что хочет пару. Возможно, это и правда не так прекрасно, как кажется. Ухён не отходит от Сонгю два долгих выходных, которые Сонёль скитается по квартире и натыкается на вещи – Сонгю выздоравливает и начинает улыбаться и разговаривать со всеми, а не только с Сынхо; зато самому Сонёлю внезапно становится хуже. Его ломает какими-то непонятными приступами депрессии, пока нелёгкая не выносит его на улицу, во время сильнейшего ветра и температуры ниже плюс десяти – а потом заносит в какой-то совершенно непонятный заброшенный уголок Сеула, где он оседает на тротуар и начинает тихо подвывать от пустоты, разверзающейся внутри, как чёрная дыра. Грустно, тоскливо, хоть на стену лезь. Сонёль решает добить себя и затыкает уши какой-то очень унылой музыкой, от чего становится в разы хуже. Впадать в тлен – так по полной. После нескольких минут морального разложения Сонёль встаёт и начинает идти – он не знает, куда, ноги просто шагают, поворачивая на углах домов и обходя столбы и мусорные баки. Через третью сотню шагов Сонёль осознаёт, что шагает целенаправленно, хотя всё ещё не знает, куда. Конечная цель в его сознании обозначается расплывчатым, неясным пятном, но его туда словно тянет; с каждой проходящей минутой – всё сильнее. Сонёль почти не удивляется, оказываясь зажатым между заброшенным складом и полуразрушенной опорой моста на северо-востоке Кандонгу; его удивляет то, что там нет людей – там вообще нет живых существ, не считая пары голубей да бродячей кошки. Ни следа демона – хотя Сонёль уже почти был уверен, что именно из-за демона его сюда так тащило. Сонёль чешет подбородок, размышляя, стоит ли отправиться на поиски своего загадочного магнита, или бросить это всё и вернуться домой на вкусный горячий ужин. И тут его ослепляет. Ослепляет почти в прямом смысле – сперва ему кажется, будто рядом взорвали бомбу, и пространство вокруг наполняется чистым белым сиянием, мягким и матовым. В голове звенящая, оглушающая тишина, а внутри тела как будто исчезает гравитация, и органы пускаются в свободный полёт; Сонёлю кажется, что он сам взлетел, не контролируя себя – но тут свет пропадает, и Сонёль понимает, что он наоборот опустился – сидит на коленях, прямо на земле в своих новеньких джинсах. Всё произошедшее как минимум странно, и Сонёль скорее поднимается с колен, планируя осмотреться и, если что, быть готовым к бою – но покачивается и еле успевает удержаться на ногах, когда понимает, что внутри что-то изменилось. И будь он проклят, если это не то, о чём он десятки раз слышал от Дону с Ховоном, от Сонгю, от Джуна и всех остальных крылатых – если это не Связь. Хотя то, что Сонёль чувствует, по сути, сложно вообще описать словами – но пресловутый «канат в груди» подходит лучше всего. Хотя Сонёль скорее назвал бы это клешнёй, которая хватается за грудину, впиваясь металлическими прутьями в рёбра, опутывая их и дёргая вперёд сильным, мощным рывком. Кажется, что ноги должны оторваться от земли, но они всё ещё стоят на ней, а клешня дёргает ещё раз, и вот тогда начинает тянуть, искриться и болеть. По-настоящему. Сонёль поверить не может, что его пара переродилась – хотя он морально готовился к этому всю последнюю неделю – но место выглядит слишком сюрреалистичным, чтобы поверить в происходящее. Впрочем, Сонёль вспоминает, как и где нашли его – на крыше тридцатиэтажки, в сильный ураган; Дону с Ухёном тогда изрядно помотались за ним по всему Йонсангу через ветер и ливень, а когда догнали, их сперва чуть не сдуло с крыши, а потом чуть не долбануло врезавшейся совсем рядом молнией. Сонёль думает, что это очень символично – что теперь он найдёт свою пару под мостом, в ночлежке для бродяг. Символично, но как-то не особо обнадёживающе. За короткую минуту, что он приходит в себя и начинает двигаться в направлении моста, погода меняется радикально – небо очищается от туч, выглядывает солнце, и воздух теплеет на несколько градусов; в груди тянет всё сильнее, и Сонёль оглядывается вокруг, стараясь заметить хоть один след пребывания здесь человека, – но тщетно. Он начинает воображать, как выглядит его пара, какого пола и возраста, роста и внешности, и как у них будут складываться отношения – и ему лицемерно хочется кого-нибудь миниатюрного, красивого и очень милого – хотя он чувствует уже сейчас, что будет любить свою пару любой, он уже её любит очень сильно – или его, что вообще-то не важно. Сонёль замечает какое-то шевеление под мостом, замирает и окликает – он видит там человека, скрючившегося в тени у покосившейся стены. Клешня расслабляется на одну сотую долю процента. - Эй, – зовёт Сонёль и медленно приближается, – привет? Выходи сюда, я… Я не обижу. Он не знает, что ещё сказать, только открывает рот как рыба – но тут подскакивает на месте от неожиданности: человек резко бросается вперёд и скрывается в дверях заброшенного склада. Сонёль успевает различить только мешанину из серого и чёрного – с такой скоростью птенец двигался – но зато он замечает крылья и чувствует, как сердце заходится в рваном ритме. - Ты где? – Сонёль заглядывает внутрь склада – там темно и пахнет сыростью. – Не бойся, я друг. Я тебе сейчас всё объясню, что с тобой произошло, ты только не бойся… Иди сюда. Сонёль находит птенца у самой дальней стены, скрутившегося в клубок и обхватившего себя крыльями. Он садится рядом на землю, уже не заботясь о чистоте своих джинсов. Астрал сегодня очень щедрый, думает он, дотрагиваясь до тёмного оперения ладонями и отводя крылья в стороны – перед ним юноша, миниатюрный и очень красивый, а ещё дико напуганный и не совсем адекватный. Он дышит быстро-быстро, вцепившись побелевшими пальцами в чёрную тонкую вязку своего свитера, и смотрит в пространство невидящим взглядом сквозь тёмные, широко распахнутые от ужаса глаза. - Эй, – тихо зовёт Сонёль, наклоняя голову, и касается подушечками пальцев грязной щеки с красующимся на ней глубоким порезом. Руки у парня все исцарапаны в кровь, джинсы порваны в нескольких местах, волосы спутанные и влажные, на крыльях грязь. Сонёль не представляет, что должно было произойти с птенцом, чтобы он стал так выглядеть. Где он скитался до перерождения? Что занесло его под этот мост? Сколько времени он там просидел? И – самое главное – как помочь ему прийти в себя? - Эй, – повторяет Сонёль и тянет парня за плечи, пытаясь оторвать его от грязной стены. Тот наконец замечает его, вздрагивает, переводит взгляд – и смотрит Сонёлю прямо в глаза. Говорят, если долго смотреть в бездну, она начинает смотреть в ответ. Сонёль видел бездну – он помнит ночь перед своим перерождением, и холодную крышу самого высокого в городе здания, куда он не помнит, как забрался, и за краем которой была только темнота и пустота с редкими проблесками ночных огней... Сонёль видел бездну – но никогда не думал, что она может быть настолько пленительной. Чёрные диаметры зрачков, сливающиеся с радужкой, в обрамлении слипшихся ресниц и глубоко залёгших теней – парень смотрит прямо в душу, будто насквозь, будто сам силится отвести глаза и не может. Сонёль чувствует непреодолимое, неконтролируемое желание коснуться его ещё раз, провести рукой по волосам, огладить крылья, просто прижать к себе и не отпускать. Он понимает, что не отдаёт себе отчёта в действиях, когда щека прижимается к щеке, а губы шепчут в самое ухо: - Как тебя зовут? И только тишина в ответ – долгая и пустая, как из выключенного радио. Сонёль готов ждать, пока он может прикасаться – и он дожидается тихого: - Ким Мёнсу. Голос ломкий и хрупкий, как сухой опавший лист, и всё ещё не до конца осознающий. Сонёль отстраняется, чтобы ещё раз посмотреть в глаза, и Мёнсу вцепляется в его лицо жёстким взглядом, а в руки – ногтями, до боли. - Ты только не бойся, – говорит Сонёль, хотя не уверен, что Мёнсу понимает. – Не бойся, ладно? Я с тобой. Всё будет в порядке, ты мне, главное, поверь. Хорошо? Мёнсу не отвечает, он никак не реагирует, только смотрит всё так же напряжённо. - А я тебя ждал, – тихо делится Сонёль, гладя Мёнсу по волосам, убирая их за уши. – Дону сказал, ты скоро появишься, и я ждал. И вот теперь ты со мной... Я Сонёль, кстати. Ли Сонёль. Сонгю, наверное, ищет его где-то поблизости, думает Сонёль – и, должно быть, не находит. Пора идти домой, там хотя бы есть все остальные, они помогут – Сонёль не уверен, что сможет справиться с Мёнсу в одиночку, в его-то состоянии. Мёнсу вдруг подаётся вперёд и чуть вбок и кладёт голову Сонёлю на сгиб локтя, а потом в какой-то момент прикрывает глаза и обмякает, и из взгляда пропадают даже те крохотные толики понимания происходящего, что там были ранее. Сонёлю становится немного страшно – Мёнсу то ли в отключке, то ли в неадеквате, и чёрт его знает, что делать. Он тормошит Мёнсу с минуту, а потом пытается встать и поставить его тоже на ноги. Мёнсу держится стальной хваткой и поднимается очень легко, хотя стоит неустойчиво – Сонёль не думает, что тот способен идти, и он, подхватив Мёнсу под колени, берёт его на руки – осторожно, чтобы не травмировать сложенные крылья. Мёнсу очень лёгкий, будто в нём килограмм сорок, и он закрывает глаза и отрубается окончательно, голова расслабленно откидывается назад, открывая вид на шею с огромным тёмным синяком. Теперь Сонёль переживает по-настоящему, почти выбегая из склада и материализуя крылья. Взлетать с ношей на руках непривычно, центр тяжести смещён, и Сонёль некоторое время болтается в воздухе, пытаясь удержать равновесие и высоту. Навигатор сбит к чертям – Сонёль понятия не имеет, где находится дом, и куда лететь – поэтому он поднимается вверх, максимально высоко, чтобы город был как на ладони. Даже птицы – настоящие птицы – летают ниже, потому что здесь адски холодно и совершенно нечем дышать. Но зато вид на районы открывается предельно ясный, и Сонёль стартует в нужном направлении. Ветер резкими порывами выбивает из лёгких воздух, а крылья и руки ломит от слишком сильного напряжения – Сонёлю ещё не доводилось летать с подобной ношей. Над Мапхогу он опускается ниже, почти задевая крыши приземистых домов подошвами; а когда приземляется – не слишком мягко, но хотя бы на ноги, – Мёнсу вздрагивает, открывает глаза и сразу напрягается всем телом. Он протестующе стонет, хватаясь одной рукой за голову, и выворачивается всем телом из захвата Сонёля, оказываясь на коленях на асфальте и неосознанно складывая крылья. Там он обхватывает голову уже двумя ладонями и сворачивается на земле в клубок, сжавшись и раскачиваясь из стороны в сторону. Сонёль обнимает его за плечи, когда из дома выбегают сразу все – и Сонгю с Ухёном, и Ховон с Дону – они все бегом направляются к ним двоим, тормозят рядом, проезжаясь подошвами по асфальту, начиная задавать вопросы, опускаясь на корточки, разнимая их, поднимая Мёнсу, заглядывая ему в лицо, делая кучу разных дел одновременно. Такой локализованный хаос – это немного слишком, и Сонёль вырывает Мёнсу из столпившейся в кучу семьи, прижимая к себе. - Он мой, – он говорит без злости или раздражения, только немного устало, просто констатируя факт. – Не напирайте. А ещё почему-то, вопреки тяжести ситуации, очень сильно хочется улыбаться. Ховон помогает Сонёлю довести Мёнсу до дома, поднять его по лестнице и уложить на постель – он даже не ворчит по поводу грязной одежды и обуви, сейчас это волнует его меньше всего. - Почему он такой? – тихо спрашивает Сонгю, пока Дону снимает с Мёнсу обувь и лишнюю одежду, осматривая его на предмет ран и повреждений. - Я не знаю, – Сонёль ёжится. – Он… Он такой был с самого начала. Только назвал своё имя, и всё. Когда Дону заканчивает, Сонёль садится рядом и гладит Мёнсу, завёрнутого в одеяло, по голове. - Всё хорошо, мой маленький, – шепчет он. – Всё будет хорошо… Spica – Painkiller Мёнсу проводит в оцепенении остаток дня и весь следующий. Он не разговаривает, не реагирует ни на что и не спит. Просто смотрит в пустоту, изредка моргая; он не подаёт никаких признаков нахождения в этом мире, даже когда Сонёль укладывается рядом и обнимает его или встаёт и уходит, устав лежать. Сонгю пытается влезть в его голову, чтобы понять, что к чему – но там совершенная пустота, вакуум; даже Чонсу никак не может помочь, разве что погрузить Мёнсу в искусственный сон, чтобы его мозг и тело отдохнули. Так и он делает, раз уж это его единственная посильная помощь. - Он проснётся сам, когда подлатает себя, – говорит Чонсу перед тем, как уйти. – Ну… Разве что его психика не пострадала слишком сильно, но в таком случае бессилен будет даже Хичоль. Давайте просто немного подождём. Ждать Сонёль не умеет и не любит, тем более когда его пара в таком состоянии. Но он не может выйти из квартиры и отправиться куда глаза глядят – канат в груди хоть и появился недавно, но держит очень крепко и причиняет боль. Уйти просто не получается. - Ким Мёнсу, ворона, – бормочет Дону, складывая крылья в десятый, кажется, раз за эти несколько дней. - И что? – Сонёль поднимает голову от постиранного свитера Мёнсу, который мнёт в руках. - Ничего, – Дону устало улыбается. – Просто так. Ким Мёнсу, ворона. Хоть бы он проснулся уже, что ли. Он проводит ладонью по предплечью Мёнсу, где медленно начинает наливаться маленький синячок. К вечеру он разрастётся до размеров здоровенной гематомы, Сонёль знает – за эти дни, что Мёнсу спит, всё его тело уже много раз покрывалось синяками и кровоподтёками. Таким образом его мозг переносит ущерб, нанесённый ему, на тело, объяснил Хичоль. Психосоматическая травма в сильном проявлении. Сделать с этим что-то можно, только пробравшись к Мёнсу в голову – а там безлюдная степь и парочка перекати-поле – или же Мёнсу всё прячет неосознанно, но настолько хорошо, что ни одному сильному менталисту не удаётся пробиться сквозь его блоки. Дайте ему ещё времени, советует Хичоль, и Дону лечит Мёнсу – по два, по три раза в день, заживляет все его ушибы, которые пострадавший мозг наносит ни в чём не повинному телу. Только вот Сонёль ненавидит ждать. Ему кажется, его скоро наизнанку будет выворачивать от одного только слова. Мёнсу просыпается ровно через три дня после своего перерождения и спросонья нечаянно заезжает локтём Сонёлю по лицу. Сонёль охает от боли, а Мёнсу замирает, передумывая поворачиваться на спину, и тихо, но отчётливо произносит: - Уйди, Сонёль. Сонёль даже не находит, что ответить: Мёнсу проснулся, и он помнит его имя, и он соображает, и он… выгоняет его. - Как ты себя чувствуешь? – в итоге произносит Сонёль, не придумывая ничего лучше. - Я себя отвратительно чувствую, поэтому уйди отсюда, – голос у Мёнсу холодный и раздражённый, но сам он тёплый и мягкий, и Сонёль не верит. - Ага, – соглашается он, вопреки своим словам обнимая Мёнсу за талию и прижимаясь грудью к его спине. - Я серьёзно, – Мёнсу пытается вывернуться, но он слабый после сна, и Сонёль держит очень крепко. Минута проходит в молчаливой борьбе, пока Мёнсу не сдаётся и не перестаёт вырываться. – У тебя что, проблемы? - У меня теперь одна единственная проблема, – Сонёль прижимается губами к плечу Мёнсу в своей собственной рубашке, – переродилась вот недавно, всех на уши подняла, спала три дня подряд, а мы понятия не имели, что делать, и выживешь ты вообще после этого, или нет. Такая вот проблема. Мёнсу молчит. Не шевелится, даже почти не дышит, и молчит так долго, как будто снова уснул. Проходит несколько минут, и он наконец произносит: - Что произошло? В этом вопросе так много, и ответ на него равен целой Вселенной, а Сонёлю ещё никому не приходилось рассказывать сказочку – он с трудом может вспомнить, что рассказывали ему – и он не готов к такой большой ответственности. Поэтому он просто вздыхает, устраиваясь поудобнее, и произносит: - Всё будет хорошо, честно. Мёнсу не отвечает и не шевелится пару минут, а потом выворачивается из объятий, слезает с кровати и выходит из комнаты, хлопнув дверью. Junhyung – Slow Первые пара недель – самые сложные, говорит Сонгю. Менталистам всегда нужно время, чтобы адаптироваться, подстроиться, начать функционировать правильно. В том, что Мёнсу менталист, нет никаких сомнений – это замечает даже толстокожий Ховон, который «в деревянном ящике видал всех этих ваших мозгороев». Ховону обычно наплевать на подобное, но от Мёнсу глючит всех, причём не чем-то конкретным, а просто так глючит. Ухён вместо двери из квартиры несколько раз уходит в шкаф, Дону перестаёт спать по ночам, Сонёль вообще ловит приходы в виде рыбьих косяков через всю кухню. Всё нормально только у Сонгю – да и то лишь по той причине, что хуже ему быть всё равно не может. И нет совершенно никакой логики в происходящем, равно как и объяснения – что же всё это значит и когда оно уже закончится. И самое грустное в этом то, что Мёнсу тоже видел их всех в гробу. Он ни с кем не общается, только сидит в углу комнаты, отгоняя злым взглядом любого, что хочет приблизиться. Он ничего не ест, что волнует Сонёля более всего, и отказывается говорить; Сонёль уже успел обсудить с Сонгю, о чём и как нужно рассказывать, но Мёнсу не желает слушать. Сонёль вспоминает те дни, когда у него ещё не было пары, и он мечтал и фантазировал; теперь он даже не знает, хочет ли иметь такую пару. Он ещё надеется, что всё будет хорошо, что Мёнсу придёт в себя; но с каждым днём надежды становятся всё тоньше и прозрачнее, как запястья Мёнсу, который ничего не ест. К концу второй недели Сонёль замечает, что видит Сынхо на их кухне чаще, чем собственное отражение в зеркале. Сынхо ничем помочь не может, но его уверенное спокойствие накрывает всех окружающих толстым одеялом, и паника отступает, дышать становится чуть легче. Поэтому он часами после работы просиживает в Мапхогу, гоняет чаи и то и дело обрывает стандартную мелодию Самсунга нажатием пальца – Чансон очень любит названивать по поводу и без. Ухён ежедневно готовит каши и супы, ежедневно относит поднос в комнату Сонёля, которому туда теперь вход заказан – но возвращается практически ни с чем; Мёнсу едва ли съедает пару ложек. Сонёль поселился на полу у двери, сминая в кулаке ткань футболки в том месте, где появилась «клешня»; она иногда перестаёт тянуть между рёбер так сильно, но лишь для того, чтобы тут же вцепиться в желудок, оплести сердце, взбухнуть между лёгкими. Пара. Связь. Прелесть какая. На третьей неделе Сонёль гуглит, разрешена ли в Южной Корее эвтаназия, Сынхо устало посмеивается над кружкой утреннего кофе, а на пороге кухни внезапно появляется Мёнсу. Это настолько неожиданно, что не получается даже прикинуться, даже сделать вид, что всё в порядке, да и не умел никогда Сонёль вести себя наигранно. Поэтому он замирает с пальцами в сантиметре от клавиатуры ноутбука, а Сынхо с шумом отхлёбывает кофе и под столом пинает Сонёля в лодыжку. Сейчас Сонёль должен что-то сказать; но он понятия не имеет, что. Мёнсу окидывает их обоих насторожённым взглядом, топчется на пороге, а потом открывает холодильник и пропадает в нём. Пока Мёнсу не видно, Сынхо яростно жестикулирует, пытаясь донести до Сонёля какую-то очень важную мысль, в ответ на которую Сонёль не менее яростно отмахивается – не он тут телепат, на секундочку, и непередаваемая мимика ему мало о чём говорит. Тогда Сынхо решает поступить по-другому и смывается из кухни раньше, чем Мёнсу вылезает из холодильника. В руках у него пакет молока и ничего больше. - В шкафу над мойкой есть хлопья, – говорит Сонёль первое, что приходит в голову, но Мёнсу дёргает головой. - Я просто молока выпью. В молчании проходит минут пятнадцать – Сонёль не знает, с чего начать и что вообще нужно говорить, чтобы Мёнсу не сбежал по новой; Мёнсу же просто пьёт из огромной кружки и время от времени облизывает молочные усы. А ещё время от времени дёргается, вжимая голову в плечи и морщась – очевидно, от боли; он никому ничего не говорил, и Сонёль может только гадать, крылья тому виной или неудобная подушка. - Что у тебя болит? – не выдерживая, спрашивает он наконец, когда от особо острой вспышки боли Мёнсу едва не роняет кружку на стол. Мёнсу долго смотрит вперёд, не отвечая, а потом тихо тянет. - Всё. Всё у меня болит. Просто... всё. Сонёль поднимает руку и нерешительно тянется ей вперёд, чтобы накрыть ладонь Мёнсу в ободряющем жесте; но тот вздрагивает испуганно и отдёргивает руку. - Не надо меня трогать. Сонёль откидывается на спинку стула, вздыхая и качая головой. Безысходность ещё никогда не была настолько чётко обрисованной. - Слушай, мы должны уже начать что-то с этим делать, нельзя тебе в таком состоянии оставаться так долго... - То, что со мной, – перебивает его Мёнсу, – это лечится? Он смотрит прямо в глаза пронзительным взглядом, чуть напуганным и чуть злым, и Сонёль снова понимает, снова чувствует, что он может в его глазах утонуть, пропасть, умереть в агонии и не вернуться обратно. И всё, чего он хочет сейчас – это взять лицо Мёнсу в ладони, приблизиться вплотную и... Хотя бы это. Уже хотя бы только это. - Что именно, – Сонёль тяжело сглатывает и еле-еле отрывает взгляд, прикладывая просто гигантские усилия. – Что лечится? Мёнсу прерывисто вздыхает и чуть отворачивается, прикрывая глаза ладонью; это как магнит, это притягивает против воли и в любом случае. - Я не знаю. Это. Та херня, что со мной происходит. Сонёль снова наклоняется вперёд, опираясь на локти; пока глаза Мёнсу вне досягаемости, мыслить получается. - А что с тобой происходит? Расскажи. Мёнсу пожимает плечами и в следующую секунду жалеет об этом, съёживаясь от боли. - Вот это, к примеру, – шипит он. – Всю спину как огромной иглой пронзает. И шею, и плечи, и поясницу, даже в руки и голову отдаёт, но особенно сильно в районе лопаток. И ноет, ноет, ноет целыми днями. А ещё... какие-то мысли навязчивые, как шепотки в голове. Как будто – звучит как бред – предметы со мной разговаривают. И сны странные снятся, – Мёнсу тяжело усмехается и убирает руки от лица, но голову не поднимает. – А ещё меня клинит страшно. Я бы подумал, что схожу с ума, но, беря в расчет боли в спине, могу сразу сделать предположение, что умираю. - Нет, что ты, – тихо тянет Сонёль. – Как раз наоборот. Прямо-таки противоположно. Мёнсу сидит так близко, подними руку – и коснёшься его локтя. Сонёль три с лишним недели учился подавлять в себе это дикое, непреодолимое притяжение, но чем сильнее пытаешься, тем ярче оно потом выстреливает. Сонёль не выдерживает и хватает Мёнсу за запястье – резче, чем следовало бы; Мёнсу ожидаемо вырывает руку, его передёргивает всем телом – Сонёль надеется, что не от отвращения. - Если ты ещё раз ко мне прикоснёшься, я уйду отсюда, – грозит Мёнсу, разворачиваясь на стуле почти спиной к Сонёлю. – Рассказывай. Ты ведь хотел покончить с этим всем, вот и давай. У него голос нервный, на грани истерики, но Сонёль всё равно не знает, с чего начать. - А что ты вообще помнишь? Помнишь нашу встречу под мостом? Помнишь... крылья? Мёнсу молча трёт шею, разминая мышцы пальцами, а потом говорит: - Помню твои глаза. И твой голос. Как ты назвал своё имя. А ещё всё время было очень больно и холодно. И шёпот – он тогда и начался. Шёпот повсюду. А ещё ты, кажется, нёс меня на руках... Не помню, куда, откуда и зачем. Вообще почти ничего не помню. - Крыльев, значит, тоже не помнишь, – подытоживает Сонёль. На пороге кухни появляется Ховон, делает страшные глаза и бочком ускользает обратно в тень; Сонёль слышит его шипение кому-то из домашних – наверное, предупреждает не мешать. - Каких ещё, к чёрту, крыльев? - Обычных, – Сонёль не уверен, что сейчас их стоит раскрывать. – Птичьих. Вороньих. - Я не знаю, о чём ты, – Мёнсу раздражённо поднимается с места, беря кружку и неся её в мойку, и Сонёль совершенно машинально идёт вслед за ним. Встаёт позади, едва не дыша в затылок, и смотрит, как Мёнсу моет кружку под ледяной водой, трясущимися слабыми руками. - Уй-ди, – чётко и раздельно произносит Мёнсу, когда делает шаг назад, чтобы взять полотенце, а натыкается спиной на Сонёля. – Отойди от меня. Сейчас же. - Я не могу, – говорит Сонёль. И не может. Он не может, потому что просто стоять рядом – это в сто раз лучше, чем быть на расстоянии в пять шагов, но и в миллион раз хуже. Потому что тогда клешня ослабляет захват, но внутри всё начинает ломаться, взрываться, искриться, выворачиваться наизнанку и протяжно ныть, а ещё бабочки – эти дебильные доставучие бабочки – они повсюду, в животе, в лёгких, в горле и даже во рту. И Сонёль даже может дать Связи синоним – это необходимость. Жизненная необходимость, если нужно. Жизненно необходимая необходимость. - Я не могу, – повторяет Сонёль и закрывает глаза, кончиком носа касаясь волос Мёнсу. А Мёнсу обхватывает себя руками за плечи и собирается в клубок, пытаясь оградиться, спрятаться от этого чувства, но всё бесполезно. - У меня... не получается... это контролировать, – выдыхает он. – Больше. Не когда ты настолько близко. Отойди, пожалуйста, я тебя очень, очень, очень прошу. - Не могу, – снова произносит Сонёль. – Ты ведь тоже это чувствуешь, ты понимаешь, что я не могу. - Я сейчас сорвусь, – Мёнсу почти плачет, – это сильнее меня... - Ну так не борись, – Сонёль хватает Мёнсу за плечи, и тот поворачивается, пытаясь вырваться, но только оказывается в объятиях ещё быстрее. Сонёль чувствует тепло, светлое и матовое, мягкое на ощупь и ароматно-свежее; и даже звук у этого тепла есть – оглушительно тихий, наваливающийся на барабанные перепонки. А ещё Сонёль чувствует облегчение и лёгкость вместе со щекочущим чувством, бегущим по венам. Наверное, это всё умещается в семь букв – счастье. Мёнсу снова передёргивает. Он покрывается мурашками и начинает дрожать, но теперь Сонёль хотя бы знает – это не от отвращения. - Что же это такое, – шепчет он. – Что за чертовщина... Отпусти меня. - Молчи, – Сонёль утыкается носом Мёнсу в висок и закрывает глаза. – Тебе это нужно не меньше, чем мне. Поэтому просто молчи. Руки Мёнсу приходят в движение только минуте на пятой – поднимаются и неуверенно ложатся Сонёлю на лопатки. Он выдыхает горячим воздухом в плечо и медленно расслабляется, позволяя напряжению в мышцах отпустить. - Ты расскажешь мне всё? – тихо спрашивает Мёнсу. – С самого начала. И Сонёль начинает. - Представь, что у людей вдруг выросли крылья... Sam Smith – Money On My Mind Сонёль был влюблён как-то раз. И даже пару раз. Они были очаровательные, с весёлыми глазами, длинными волосами и красивыми улыбками. Их звали как-то совершенно обычно, они любили совершенно обычные вещи и сами были совершенно обычными девчонками. С первой Сонёль только целовался и держался за ручку, гуляя по парку и возле реки; со второй было дольше и серьёзнее, и они даже ездили в другой город вместе – на выходные. Сонёль был влюблён, и ему нравилось; ему хотелось быть влюблённым, сама мысль об этом была привлекательной. А потом у него появилась пара. Сонёль глухо рыдает в листы с текстом, а потом поднимает голову и рвёт их пополам, и ещё пополам, и ещё. - Интересный способ самокритики, – замечает Мёнсу, сидящий на кровати в позе лотоса и поедающий рис из кружки. – Надеюсь, ты не планируешь это съедать? Я лучше рисом с тобой поделюсь. - Ты не представляешь, какой бред я писал, – Сонёль закрывает лицо руками и утыкается лбом в стол. – Это же ужасно… И я называю себя писателем после этого? - Самое главное – объективное понимание своего таланта, – глубокомысленно выдаёт Мёнсу. – У тебя с этим проблем нет, я вижу. - Но ты только послушай, – Сонёль роется в горе обрывков и выуживает на свет клочок бумаги. – «Он любил её волосы цвета воронова крыла и её розовые губы, похожие на клубничную карамель». Ты серьёзно?! Нет, Ли Сонёль, ты серьёзно?! - Не вижу ничего плохого в волосах цвета воронова крыла, – Мёнсу пожимает плечами. – Наверное, она красивая. - И именно это он в ней любит, – Сонёль кивает, иронично вскинув бровь. - Я не знаю, не я же писатель. - Не нужно быть писателем, чтобы понять, что это бред, – Сонёль достаёт из-под стола мусорное ведро и сметает туда обрывки. – Это фикция. Ни слово из всего этого романа не похоже на правду. - Почему ты так уверен? Сонёль смотрит, как Мёнсу отставляет пустую кружку на стол, облизывая губы, как раскрытой ладонью поправляет упавшие на лицо волосы, как одёргивает рубашку и прячет замёрзшие ступни под одеяло. Он подпирает рукой подбородок и вздыхает. - Потому что человек, который любит, так не пишет. - Ещё как пишет, – Мёнсу откидывается на стену. – Именно так и пишет. Про волосы и про губы. И про глаза и белую как снег кожу. Все авторы только об этом и пишут. О чём же ещё писать? - Человек, который действительно любит, по-настоящему, безумно, всем собой, – Сонёль качает головой, – он не будет писать об этом. Потому что он просто не сможет ничего написать. Потому что слов просто нет. Мёнсу слегка прищуривается, слегка склоняет голову, слегка улыбается – всё настолько легко и почти незаметно, но Сонёль видит это. - Потому что слова не нужны, – заканчивает он. - Тогда к чёрту литературу, – Мёнсу проскальзывает под одеяло и накрывается с головой. – Всю мировую классику в помойку, ведь если автор что-то чувствует, он не сможет это сказать, а если говорит, то ничего не чувствует… Это звучит слишком саркастично, слишком нараспев, и Сонёль вздыхает, улыбаясь, и слезает со стула. - …Завтра же выкину все книги в квартире, и пусть хоть кто-то посмеет возразить – нет, я им скажу, вы ничего не понимаете! Ведь если автор правда чувствует… - Ой, да заткнись ты уже, – Сонёль сдёргивает с Мёнсу одеяло и наваливается сверху. – Нашёлся умник. - Каждый из нас, наверное, автор сотни ненаписанных романов про моменты жизни, когда нам нечего было сказать, – Мёнсу дышит тяжело под весом чужого тела, упираясь руками Сонёлю в плечи. – У тебя их сколько, двести пятнадцать? - Двести восемнадцать, – передразнивает Сонёль. – И они – лучшее, чего не видела мировая классика. Он смотрит на Мёнсу сверху вниз, на его волосы цвета воронова крыла, на его розовые губы, похожие на карамель, и думает, как это всё невероятно глупо. - Но ты хорошо сказал, – произносит он. – Красиво. Поэтично. - Блять, поцелуй меня уже, – отвечает Мёнсу. Это звучит не менее поэтично, и Сонёль не может отказать столь деликатно выраженной просьбе. Мёнсу всё ещё трясёт от каждого прикосновения, как будто его током колотят, и он вздыхает и дёргается, словно от боли, каждый раз, когда заряд попадается особенно сильный. Две недели – а всё ещё как в первый раз. Когда же они перестанут искрить друг рядом с другом? - Пиши про меня, – просит Мёнсу, когда Сонёль дышит ему в плечо; голова кружится от нехватки кислорода. – Напиши роман про меня. Чтобы все узнали, как правильно нужно писать, когда любишь. Сонёль возмущённо поднимает голову. - Ты это серьёзно? Ты меня что, совсем не слышишь? Я же говорю, что не могу! - То есть ты не можешь писать, и всё равно называешь себя писателем после этого? Ещё скажи, что все твои двести восемнадцать несуществующих романов – про меня. Сонёль улыбается и пропускает волосы Мёнсу между пальцев. Чёрные, как вороново крыло. - Да. Все про тебя. Aquapura – Baby, I’m Crazy Уйди. Отстань. Не трогай меня. Сонёль не понимает, что происходит. У них всё было замечательно, и тут Мёнсу резко меняется, почти превращаясь обратно в угрюмого, нелюдимого, только переродившегося себя. Он сидит за кухонным столом, водит ручкой по бумаге, спит только тогда, когда Сонёль бодрствует, и яростно отгоняет от себя любого. Сонёль не имеет права даже находиться с ним в одной комнате, не говоря уже о том, чтобы дотронуться. - У него опять крыша съехала? – Ухён заглядывает за угол кухни, где Мёнсу яростно комкает листы бумаги. Сонёль трёт глаза и раздражённо рычит. - Я уже не знаю, что и где у него «опять». Достало! То он не хочет меня знать, то мы вместе, и всё круто, то я опять ему противен… - Послушай меня, мальчик, – зовёт Сонгю из кресла, где он обнимается с подушкой, пытаясь справиться с ментальными потоками, исходящими от Мёнсу. – Ухён не мог принять меня год, так что помолчи со своими несчастными тридцатью днями, окей? Сонёль вздыхает, качая головой. - Пойду прогуляюсь. Выйти из дома равносильно пытке – на Сонёля теперь действует не гравитация, а Мёнсу, который магнитом тянет назад. Поэтому Сонёль раскрывает крылья и топчется на одном месте с минуту, переминается с ноги на ногу и дышит. Как взлететь-то? Он уже забыл. Он слишком долго не выходил из дома. В воздухе легче. Чем выше, тем спокойнее дышится; полёт – единственное спасение от непрекращающейся боли. Быстрее, выше, холоднее, воздух бьёт наотмашь, глаза слезятся, Сонёль чувствует, как мышцы спины и крыльев напрягаются и ноют. Сонёль чувствует; он чувствует что-то ещё, кроме безысходного желания смять Мёнсу в бумажный шарик, исписанный чернилами, и проглотить, не запивая. Он не первый такой, наверное, да? Вот только непонятно, как все предыдущие выживали. Он не думал, что будет так больно. Он не думал, что будет так. Сонёль приземляется на левую ногу, на голове беспорядок, в голове тоже, и руки замёрзли. Телефон показывает два пропущенных и смс – на высоте не ловит – но ничего смертельного, никаких тревожных посылов, в Сеуле всё спокойно. Это только у него… Личный филиал психушки. И очень хочется домой. А дома светит солнышко, выглянувшее из-за тучи – или точнее, выглянувший из-за двери Мёнсу, решивший сказать «привет». - Привет? – Сонёль не уверен. Но Мёнсу спрашивает – где был? замёрз? в магазин не заходил? – и показывает лист бумаги, непривычно не скомканный, с пляшущими рядами букв. - А я вот… Написал. Это похоже на стихи и одновременно на шараду, на рисунок и вообще на что-то непонятное. Одна строка прямая, вторая закругляется и до конца листа движется перпендикулярно, третья состоит из рисунков, в четвёртой только заглавные буквы… И весь лист измазан кровью – Сонёль вздрагивает, когда осознаёт это, а Мёнсу пожимает плечами – так надо, только так оно будет работать. Должно работать. Сонёль не представляет, как и где этот бессвязный бред может работать, но Мёнсу, наверное, виднее. Это слишком сложно – гораздо проще было научиться управлять потоками воздуха; а способности менталистов – это всегда такой лес дремучий, не суйся – убьёт. А потом Мёнсу откладывает заклинание и говорит – что ему трудно, что он просит прощения, что как дальше жить и что дальше делать. Что он пытался принять и даже вроде бы принял в какой-то момент, но это так дико и так страшно, и поглощает полностью, заглатывает с головой, и контролировать не получается. А Сонёль слушает и понимает, потому что он знает, потому что он чувствует то же самое. - Это не страшно, – говорит Сонёль, но Мёнсу крутит головой и сжимает губы. Он не любит слово «Связь», потому что оно категоричное; он сам слишком категоричен. - Страшно. Оно действует против воли, и ничего сделать не можешь… - А ты не пытайся это контролировать. Дай ему подействовать. Мёнсу маленький в руках и хрупкий, как младенец. Он шепчет «я постараюсь», а Сонёль знает – пока Мёнсу не примет их Связь, всё остальное в мире будет бесполезно. Всё. Остальное. Сонёль собирает семейный совет (Ховон закатывает глаза, а Мёнсу прячется в углу комнаты, завернувшись в рубашку по самые глаза). - Я щас всё скажу, – начинает Ухён, но Дону его обрывает; всем известно, каким прямолинейным может быть Ухён. Сонгю и без слов всё знает, Дону, соответственно, тоже, а Ховону вообще знать необязательно, он бы и ушёл отсюда с радостью. Мёнсу ничего не говорит, Сонёль – пытается, но ему сложно говорить не своими словами; слава богу, Сонгю и без слов всё знает. - Ты должен её принять, – он подчёркивает важность голосом. – Просто должен, иначе никак. Связь никогда и никуда не денется, либо ты её примешь, либо она тебя убьёт. - У тебя типа… выбора нет, – Ухён вздыхает, за что получает локтем под рёбра. - Я мало что помню о прошлом, – подаёт голос Мёнсу. – Но в прошлом я никогда… Ховон фыркает и снова закатывает глаза. - Почему всех это так волнует… - Не всем же быть такими свободномыслящими, как ты, – улыбается Дону. - Вот щас я точно всё скажу! – радуется Ухён, но ещё раз получает в рёбра. - Твоё прошлое с тобой больше никак не связано, отрекись от него. И не воспринимай Сонёля как… – Сонгю мнётся. – Относись к нему как к своему человеку. К члену семьи, если угодно. - Меня к нему так тянет, – шепчет Мёнсу, закрывая лицо руками; Сонёлю хочется улыбаться, но он сдерживается и рассматривает узор на шторах. - Так не противься этому, – произносит Дону, и Ховон отзывается эхом долей секунды позже. - Мы все через это прошли, это нормально, – Сонгю протягивает руку и касается плеча Мёнсу. – Может, и ненормально, но… Это нормально для крылатых. Надо просто смириться. - Но разве… – Мёнсу выныривает на свет; его щёки горят. – Разве Связь обязательно строится на физических отношениях? - Нет, но она подразумевает их. Поскольку стремление стать одним целым слишком сильно, в итоге Связь из духовной всегда перерастает в физическую. Ну, почти всегда, – исправляется Сонгю. – Исключения есть, конечно. - Но мы – не исключение, – тихо произносит Сонёль. Мёнсу смотрит загнанно. У Ховона такой вид, будто он из последних сил сдерживает глаза от финального закатывания. Дону чуть улыбается, тыкая его коленом. - И жили они долго и счастливо, – подытоживает Ухён, нарушая тишину. – И всегда кон… Удушение подушкой – самая щадящая смерть, на которую Сонгю способен; Ухён порой просто невыносим. Сонёль пытается поймать взгляд Мёнсу; тот поднимает глаза, и его улыбка почти искренняя. Stanfour – Take Me Or Leave Me - Что это за заклинание? Как оно работает вообще? – интересуется Сонёль, когда Мёнсу выводит на бумаге символы собственным пером. - От дурных снов. Защитник, – Мёнсу откладывает перо и говорит, улыбаясь, – гляди. Он поднимает ладонь над поверхностью стола, и тонкая полоска бумаги тянется за рукой, как намагниченная, касается пальцев и обвивается вокруг запястья. - Оно будет действовать? – Сонёль трогает бумагу костяшкой указательного пальца; она тёплая и чуть вибрирует, словно урчит как кот. - Будет. Я его улучшил. Перепрошил… Заклинание – как живое, оно вращается вокруг руки, сплетается в тонкий жгут и расплетается обратно ровным гладким листом. - Зачем здесь рисунки? И эта граница… И вот эти символы и буквы, и вообще, что это всё? Мёнсу хмурится, выдыхая, поддевает заклинание пальцем и снимает с запястья, кладя на стол, где оно снова превращается в обычную страницу. - Я не знаю, как объяснить, это идёт вот отсюда, – он показывает на грудь, – а ещё вот отсюда, – касается виска. – Сначала я обозначаю границы – вот эта линия – и вписываю, к чему они относятся. Например, к этой комнате, или ко всему дому… Или к какой-нибудь части тела, например, голове. После как бы приказываю заклинанию, что оно должно делать – не обязательно словами, оно и так понимает. А потом рисунки… Блин, – Мёнсу трёт лоб, – я правда не знаю, как объяснить, что они значат. Я сам не понимаю, просто чувствую. Кыни хён говорил, у него это так же работает – ну, знаешь, эти символы на ауре – ты просто чувствуешь, что должно быть вот так. Будто… сплетаешь узор. Сонёль ничего не понимает, но ему нравится – Мёнсу такой взволнованный и серьёзный, а Сонёль знает, насколько это важно – учиться пользоваться своей силой. И насколько это круто. Сонёль утыкается лицом куда-то в Мёнсу (он такой маленький, там и утыкаться-то некуда – надо откармливать), а тот продолжает что-то бормотать: - Я тут парочку охранных ещё написал, но к ним надо правильно подбирать тип защиты, а то они меня самого… током шибают… ты слушаешь? Сонёль… Поток свежего ветра в лицо, ещё один поток – под крылья, чтобы держаться; Сонёль дышит полной грудью, и голова кружится от обилия кислорода. Ногу тянет ноющей болью, и рука немного кровоточит – но это всё ерунда, Дону подлатает его в момент. Зато как тот демон вопил... Особенно когда Сонёль швырнул в него струёй воздуха, щедро приправленной заклинанием – любо-дорого смотреть было. Мёнсу делает успехи – хотя (Сонёль смотрит на обожжённые пальцы – результат атаки током) в некоторых областях ему предстоит ещё многому научиться. Телефон в кармане оповещает об смс, когда Сонёль спускается в зону доступа; приземлиться на крышу ближайшей кофейни – котов попугать – и улыбнуться, увидев сообщение от своей пары. Где ты пропадаешь, возвращайся скорей, я скучаю. Сонёль расправляет крылья, позволяя лёгким наполниться сентябрьским ветром, запахом кофе и безграничным, невыносимым счастьем. Пора домой. Туда, где ждут. Take me or leave me… cause I can’t let go.