Мертвее мертвого

Всегда есть ноль. Отметка на координатной прямой, с которой ты начинаешь свой отсчет. Иногда ты сбрасываешь результат, не возвращаясь назад, просто перечеркиваешь прошлое, малюешь в начале координат свой новый ноль и продолжаешь движение вперед. Я любил так делать. Я обнулял себя. Придумывал нового Микицуги Айкуро и шел дальше, насвистывая модный на тот момент мотивчик. Иногда я падал – гораздо чаще, чем мне хотелось. Жизнь перебрасывала меня через ноль, запирая среди отрицательных чисел, но я всегда был достаточно упрям для того, чтобы продолжать движение. В очередной раз для меня все началось в июле 202* года. Я только-только поступил в университет. В венах текла лава, разумный подход увяз в неясной дымке. Одинаково сильно хотелось обниматься со стволом сакуры и трахать все, что движется, одним словом – то была юность, прекрасная и жестокая. В этот период я представлял себя кем-то вроде нью-эйджевого Оды Нобунаги, ну или хотя бы Бэнкея. Чаще всего я был одет в свободную хлопчатую рубашку размера на два больше, чем нужно, простые рабочие джинсы и замызганные старые ботинки. В общем, как вы догадались, я не особо заморачивался насчет первого впечатления. Я был молод, горяч. Мне только-только стукнуло восемнадцать. Меньше года с тех пор, как я выпустился из старшей школы. И Апокалипсис случился две весны назад. Но он мало что изменил: немного подправился ландшафт, были переделены территории, как будто кто-то навел порядок в кладовке. Людям такого склада ума и характера, как я, всегда хочется чего-то, только мы и сами не знаем, что нам нужно. Вся жизнь в поиске Нарнии – не так уж и плохо. Некоторым везло влезть в старый шкаф, набитый молью и прошлым, и найти там что-то – а потом спрятать и беречь до самой смерти. Маленький грязненький скелет в шкафу. У меня был свой собственный – самый настоящий. Пришлось повозиться, чтбы заполучить это сокровище. Никогда не знаешь, какой из твоих секретов вырастет настолько, чтобы стать полноценной тайной – и я много то перебробовал в поисках главного. Это того стоило – но тогда я, разумеется, просто не мог знать, как мне повезло. Я даже помню тот вечер. Вечер, конечно, не был примечательным. Ведь все чудесное в твоей жизни всегда происходит в то время, когда ты это совершенно не ждешь, даже не думаешь, что сейчас тот момент, который изменит твою судьбу. В переломную минуту своей жизни я пытался выпить ром с колой, такой горький, что во рту все сводило, и сделать больше одного глотка в пять минут я никак не мог. Это несколько раздражало, так как я все еще был трезв, циничен и недоволен. Я знал причину этого недовольства – мне не хватало доказательства того, что я все еще существовал в этом мире. Мне нужно было обратить на себя внимание – о, как я наслаждался вниманием! – желательно, целого мира. Но сошел бы и кто-нибудь один, если бы дальше внимание мне уделяли уже в более интимной обстановке. Я развернулся к залу, опираясь локтями на барную стойку, сделал очередной глоток и оценивающе посмотрел на публику. В основном тут заседали студенты вроде меня – бар был довольно-таки маленьким и захудалым, даже вывеска уже давно висела над входом, держаясь на паре креплений. Найти нужный подвальчик среди множества однотипных домов тоже было сложной задачей. Почему при такой политики бар все еще работал? Все просто – студенты. А еще хозяину бара принадлежала трехкомнатная прямо над баром, которую он разделил на семь комнат (по перегородке в две маленькие комнаты и две перегородки в залу), и сдавал на час. Если везло, можно было занять тот закуток, где у тебя был только один сосед за стенкой. Мне не везло никогда, хотя я был там, наверху, уже бесчетное количество раз. Вообще это было что-то вроде нашего посвящения в студенты – снять комнатку у Одноглазого Ирландца и трахнуться там. Если было не с кем, то за углом всегда тусовались парочка накрашенных девиц облегченного поведения – с ними секс не особо отличался от того, что был с ровесницами, только профессионалки стонали уж слишком ненатурально. Я зажимал им рты и платил потом вдвойне, как извращенец, а на моей ладони оставалось нанесенное яркой и дешевой губной помадой клеймо. Я смывал его, даже лил на ладони алкоголь, чтобы окончательно уничтожить запах. Я сделал еще глоток и начал выбирать себе пару, рассматривая посетителей. Почему остановился на этом – не знаю. Наверное, потому что у него был мертвый взгляд. Мертвее мертвого. Я был такой же – под кожей и плотью, под рубахой и бравадой, глубоко внутри я был мертв и опустошен. Мы с ним смотрели друг на друга, не отрываясь, а потом я отошел от стойки и подсел за чужой столик. Он даже пил ту самую невозможную колу с ромом – но отпито было чуть больше, чем у меня. – Микицуги, – наконец представился я и протянул руку. Он отвлекся от созерцания стаканов и сжал мою ладонь. – Соичиро, – сказал он. Это было имя – и это было странно, но мне понравилось. После рукопожатия я дотронулся до его ладони пальцами, провел большим вдоль линии жизни. Она была не особо длинной – но кто в наше время верит во всю эту ерунду типа гадания по линиям на ладони. Кроме естественных линий, ладонь Соичиро расчеркивали другие – покрытые коричневой корочкой полукруглые ранки. Похоже, он часто сжимал кулаки. Но не для драк – костяшки были чистыми. Он сам был такой… чистый. И как будто выгоревший изнутри, и я не смог устоять перед соблазном заполнить эту пустоту собой. Я развернул его руку ладонью вверх и поцеловал оставленные ногтями следы. – Не знаю, что ты забыл в этом баре, – прошептал я, задевая губами кожу – удивительно нежную, как сейчас помню, – но ты только что обрел меня. Когда-то я был уверен, что умею читать людей. Конечно, это был юношеский максимализм и ничего большего, но моя наглость была моим оружием. До сих пор я уверен, что Соичиро просто зашел в первое попавшееся заведение, где было более-менее тепло, и ничего прочего он делать не собирался. Но коварный ром с колой сыграл с ним злую шутку – думаю, первую порцию он проглотил в попытке согреться. А потом заказал еще. Когда я подсел к нему, Соичиро рассматривал свой третий стакан. Для непьющего человека это было много, даже слишком много. Я видел это – вот на степень опьянения собеседника чутье у меня было – и если бы я был честным человеком, я бы даже не подошел. Но если не я, его мог бы увести кто-нибудь еще – уверен, на Соичиро нашелся бы любитель. Так что я оказывал ему услугу. – Что ж, – сказал вдруг он, глядя на меня заблестевшими глазами – я не обольщался, ведь это был всего лишь алкоголь. – Раз я тебя обрел, тогда хорошо. Пойдем куда-нибудь? Почему-то мне казалось, что мы с ним ровесники. Ну, если не смотреть в глаза, но кто в наше время вообще смотрит в глаза того, с кем собирается хорошо потрахаться? Нет уж, переглядки тут только лишние. Я повел его к бармену, держа за рукав пиджака – только когда Соичиро поднялся на ноги, я осознал, что он одет в брючный костюм-тройку, потрясающе странная вещь в наше дикое время. Мы поднялись по скрипучей лестнице на второй этаж, не говоря ни слова. К ключу был прицеплен брелок с цифрой один – надо же, иногда мне и везло. Ну, или не мне, но я был рад, что этот удачливый человек сейчас идет рядом. Когда дверь распахнулась, Соичиро только хмыкнул, а я вдруг понял, что сейчас развернусь и сбегу. Уши заполыхали – и куда я только полез и зачем? Мы стояли на пороге, мешая друг другу, ни один из нас не решался зайти. Впрочем, уходить мы тоже пока не собирались. Комната была пустой – почти все пространство занимал брошенный на пол пружинный матрас. Я вспомнил, что за простыней можно сходить на балкон и если повезет, даже найти там чистую, поэтому предложил своему спутники располагаться, пообещал скоро вернуться и удрал. На балконе было холодно – ром выветривался из моих мозгов и я начинал сомневаться, правильно ли я все делаю? – поэтому я не стал тут задерживаться. Дернул первую попавшуюся тряпку – ткань опасно затрещала под пальцами – и направился обратно. Соичиро успел разуться. Носки у него были разные, и он с сокрушенным видом рассматривал свои ноги. – Бывает, – оценил я, накидывая безбожно маленькую, но вроде бы чистую простынь на матрас. Стащил собственные кроссовки, надавливая на задники, и шагнул прямо на простынь. Матрас прогнулся подо мной так, что я чуть не упал, но все же сохранил равновесие. Мои носки были одинаковыми, только рваными, но я был уверен, что ничего такого в этом нет. Соичиро разгладил край простыни и присел на матрас. Я плюхнулся рядом – пружины колыхнулись, и нас обоих чуть подбросило. – Скажи, Микицуги, – сказал вдруг он, даже не глядя на меня. – Зачем ты ко мне подошел? Я пожал плечами. Подумаешь, захотел – вот и подошел. Но он ждал ответа, и снова сжимал кулак – наверное, ковырял ранки. – Подумал, что ты хочешь забыться, – попробовал я сказать более благозвучно то, что меня заинтересовали его мертвые глаза. – Разве это не так? Соичиро прикрыл лицо руками. Мое колено упиралось ему в бедро, а я смотрел на его пальцы, длинные, наверняка ловкие, красивые. Моя ладонь – я накрыл его руку своей – по сравнению с ним выглядела отвратительно мужланской. А я, между прочим, считал себя достаточно изящным человеком. – Я бы хотел забыть, но вряд ли получится надолго, – признался он. – Скажи, ты когда-нибудь думал о том, что чувствует муха? Та, которая попала в паутину? – Это же муха, – я представил себе паутину с бьющейся в ней черной точкой и жирного паука, медленно направляющегося к ней. – Да что она чувствует. – У нее так же есть нервная система и понятие о боли, – отстраненно сказал Соичиро. – А если смотреть в микроскоп, муха в разрезе прекрасна так же, как и всякое живое существо. Наверное, я позволил брезгливости отразиться на моем лице – Соичиро заметил и замолчал. Смущенный и пытающийся не думать про разрезанных мух, я огляделся по сторонам. Стены, покрытые простой штукатуркой и краской поверх, все были исцарапаны и исписаны. Под потолком болталась энергосберегающая лампочка – свет был больнично-холодным. Я решил, что мы сможем обойтись и без него, и нащупал выключатель. Это было правильным решением. – Я женат, – вдруг сказал Соичиро. В этом не было ничего странного, если вдуматься – он производил впечатление человека, у которого должна быть жена. – И моя жена – паучиха. Сегодня я понял это как никогда отчетливо и так же понял, что я – муха. Только в разрезе я буду смотреться далеко не так красиво – хотя что брать для препарата, вот это вопрос. Думаю, его третий стакан был лишний. Алкоголь развязывает язык. Ну или же ему в самом деле было необходимо поделиться. Это было намного приятнее, чем секс – я купался в чужом доверчивом внимании. Правда, не особо слушал – в то время я совершенно не ценил разговоры, слова не задерживались в моей памяти и покидали ее в течении нескольких минут. – Когда ты в паутине сам, ты чувствуешь, какое оно – противное, вязкое и холодное – и как оно обнимает тебя со всех сторон, притворно и ласково. Гадко, – продолжил Соичиро. – Скоро она меня убьет. Хотя я и так… считай что мертв. Он взял паузу. Моя ладонь лежала на его лбу, и я ощутил, как он хмурится. – Я тоже мертв, – сказал я, решив все-таки привлечь его внимание. – Да, – согласился Соичиро. Это слово я запомнил – такое оно было холодное и увесистое, как камень. – Ты еще не родился. – Отличная из нас парочка вышла, – я почувствовал, как мои губы сами собой кривятся в усмешке. – Уже подохший и еще не родившийся. Знаешь, ты говоришь как старик! Он не стал спорить. Он отвернулся от меня, укладываясь на бок, и заснул. Мгновенно – так умеют совсем пьяные люди и дети. Я так не умел. Наверное, стоило разбудить его тогда, продолжить наш странный разговор, разговор двух мертвых людей, но я не стал. Я тоже лег, спина к спине – он был горячий, а одеял тут никто не предусматривал – и закрыл глаза. Наверное, я тоже был пьян. Или был ребенком. Темнота под веками ласково хлопнула меня по голове и отрубила. *** Судьба – интересная штука. Мы столкнулись с Соичиро снова в середине июля. Обон, фонарики, все дела – романтичная встреча с запахом мертвечины. – Давно не виделись, старик, – сказал я, хотя прошла всего неделя. Соичиро казался еще более мертвым, чем во время нашей встречи в баре. Он не ответил на мое приветствие, только посмотрел, пристально, будто это уже мне предстояло сыграть роль мухи под микроскопом. Но он пошел рядом со мной – хотя у меня не было четкой цели и я просто шел, куда глядели мои глаза. Видимо, у него тоже. – Опять сбежал от женушки? – мы вышли на набережную и остановились на небольшом мосту. В небе медленно проплывали фонарики – в воде они отражались. Казалось, будто они тонут. – Она услала меня вон на сегодня, чтобы не мешался под ногами, – Соичиро смотрел только в воду. Я видел его отражение в ней – казалось, что он уплывает следом за фонариками. – А теперь мне снова попался ты, Микицуги. Надо же, он помнил мое имя – а не сказать было по тому скомканному утру, когда мы проснулись в одной постели, обнявшись. Впрочем, я тоже запомнил его – не мог сам точно сказать, почему именно он, что зацепило меня в этом странном человеке… потом я вспомнил его мертвые глаза и все понял. Мы были сделаны из одного теста. Не смотря на все наши различия, мы понимали друг друга. – А пошли ко мне? На этот раз никаких гостиниц, честное слово. Его отражение и он сам повернули головы в мою сторону. Сквозь отражение просвечивал фонарик. – Веди, – и вдруг Соичиро улыбнулся. В его глазах что-то блеснуло – и я почуял то же, что и он. Мы оба ощутили потребность в авантюре. У нас вышла замечательная авантюра в итоге. Соичиро целовался так, что я думал, что моя крыша вот-вот сорвется с черепушки и улетит в дальние дали, разбрызгивая во все стороны мой несчастный вскипевший мозг. Мой центр удовольствия не был рассчитан на такие нагрузки в самом начале пути, все ресурсы уходили на него, и мысленный процесс стух, как будто его и не было. Я путался в маленький пуговицах его дурацкой строгой рубашки, а потом вырвал парочку из них с мясом. Кожа Соичиро оказалась на ощупь горячей и гладкой – и я не мог остановиться и перестать его трогать. Как будто подарок, который мне подарили на неправильный праздник. Как древний воин, уходящий в могилу, я забирал с собой все жертвы, в том числе и человеческую. Я всегда был жадным. Я тянулся к людям, питался их вниманием, их теплом, и мне было мало. Видимо, в самом деле из-за того, что я так толком и не родился, все еще не понимания, для чего я пришел в этот мир. Я сам чувствовал себя пауком, когда касался Соичиро в первый раз. Мы разделись, упали на мой небольшой диван, жалобно скрипнувший при этом, и снова поцеловались. Целоваться у нас выходило лучше всего – пока. Чувствовалось, что Соичиро было непривычно – я едва ощущал его прикосновения. Но сам не сдерживался, сжимая и оглаживая его тело. Ему нравилось – в доказательство этого его твердый член упирался мне в бедро. На пробу я провел по нему ладонью – застонали мы оба. Он, понятное дело, от ласки, а я от того, какое у него стало лицо. Ему было очень плохо, моему мертвому другу. Я видел, как он теряется в эмоциях – так необычно и красиво. Тогда, в наш первый раз на продавленном диване в моей гостиной, мы подрочили друг другу – сначала я, потом он опомнился и вернул услугу. Я помню его жаркое дыхание на своей коже, его волосы, щекотавшие мне шею, его горячую ладонь на своем члене – помню, что он что-то говорил, но я напрочь забыл, что именно. Мне было слишком хорошо. *** Мы встретились на следующих выходных. И на следующих. Почти не разговаривали, не тратили время зря, а сразу добирались до дивана. Похоже, секс с его женой не мог называться «удовлетворительным» даже с натяжкой – иначе я не могу объяснить тот его голод. Хотя всегда есть вариант, в котором он потерял голову от моей неземной красоты и прекрасного характера и упал к моим ногам, сраженный стрелой купидона в район ягодиц. Я бросил ходить в универ, пять дней в неделю я наслаждался жизнью и свободной, лениво читая книжки и изредка выбираясь на кухню, чтобы приготовить что-нибудь на скорую руку. Мне было хорошо и пусто. Нас похоронили в одной могиле и никто не подумал, что трупы могут трахнуть друг друга. В идеи одной могилы было что-то пошлое. Скорее даже, мы бы лежали в одном гробу. Я представил это наглядно, когда в четверг вечером загнал себя под холодный душ. Соичиро должен был прийти завтра днем, поэтому стоило заняться собой. Из-за душа я не услышал звонка. Только ощущение неясной тревоги не давало мне расслабиться – и в итоге я закончил с душем минут на двадцать раньше чем планировал, высунулся из ванной и услышал звонок. Это была попсовая мелодия, что-то танцевальное и легкое, но сейчас она звучала тревожно. Или мне так кажется – мои воспоминания, как хочу, так и меняю. В трубке молчали, когда я принял вызов. Я тоже молчал, не зная, должен ли я что-то сказать, чтобы разбудить человека на том конце провода. Что-то подсказывало мне, что я знаю, кто это. – Соичиро? – наконец спросил я. Тишина разбилась. – По тебе пока не заметно, но ты умный мальчик, Айкуро, – сказал он в ответ. Надтреснутый голос дрожал, и если я и разобрал слова, то их смысл дошел до меня не сразу. Соичиро был беспросветно пьян, куда больше, чем в нашу первую встречу. – Знаешь, старик, бухие обычно звонять бывшим, а не нынешним любовницам, – сказал ему я, думая, что надо бы повесить трубку. У меня было не очень хорошее предчувствие насчет этого звонка. Соичиро проигнорировал мою прекрасную остроту. – Я устал, – доверительно признался он. Как и всегда, его доверие вызвало во мне дурацкий трепет. Все дело было в том, что мне не доверяли никогда. Я читал про травмы детства в интернете и считал себя вправе рассуждать о своей психиатрической картине. Так вот, мне никто и никогда раньше не доверял, кроме этого странного мертвого человека. Я уже знал, что он ученый, но не мог выспросить, чем конкретно он занимается. Хотя я бы вряд ли понял – мы, гуманитарии, должны держаться особняком и не забывать показать свое превосходство над прочими. – Думаю, что стоит закончить с этим, – продолжил Соичиро. Что-то в его голосе было сломанным. Я знал, что он не шутит, что он в самом деле что-то задумал, и я прекрасно знал, что это задуманное мне не понравится никоим образом. – Старик, ты там руки на себя накладываешь? Брось, это я должен накладывать на тебя руки! – я преувеличенно весело фыркнул. Соичиро замолчал. Я прямо слышал, как вертелось огромное количество шестеренок в его голове, те, то отвечали за работу мозга, только алкоголь работал на них как песок, и быстро думать не получалось. – Спасибо, – нелогично поблагодарил Соичиро. Я не смог понять, за что. – Это наш последний разговор, так что прощай. – Эй! – его голос напугал меня – таким он был мертвым. Куда там мне. – Соичиро! Мне нужно было придумать что-то, что остановило бы его от следующего шага – я знал, чувствовал, что где-то там у него припасен пистолет, или таблетки с ядом, или петля, или теплая ванная – фен или нож, он бы выбрал первое – и так же я знал, что должен помешать. – Зачем тебе умирать по-настоящему? – спросил я. Это было наитие, багаж прочитанного и увиденного наконец зашевелился и напомнил мне старый, как мир, сюжет про поддельную смерть. – Ведь можно все выдумать. Соичиро потерянно вздохнул в трубку. А я уже чувствовал, как меня несет свирепое, бешеное вдохновение, которым явно передавалось половым путем. – Итак, кого ты хочешь забрать с собой в могилу? – спросил я светским тоном. Между тем я вскочил и забегал по комнате – давно я не чувствовал такого эмоционального подъема. – Детей? У тебя вообще есть дети? – Я же старик, конечно, есть, – по голосу Соичиро я понял, что он готов остановить пока гильотину и подставлять голову под нож. – У меня жена и две дочки. Я должен забрать младшую. – Я отлично могу поладить с детьми, – я поспешил уверить его. – Всегда мечтал стать учителем в школе! Соичиро хмыкнул – он тоже успел меня изучить и теперь не верил – а потом даже рассмеялся. – Как ты хочешь убить меня, Айкуро? – спросил он. Люблю пьяных. Не настроение, а маятник. – Так, чтобы ты стал мертвее мертвого, конечно, – немедленно ответил я. У меня было много идей. К тому моменту, как я высказал их все, Соичиро успел протрезветь. Мы выбрали любимый мною за кинематографичность вариант смерти в автомобильной катастрофе. Мы назначили время – до этого времени было еще долго, потому что Соичиро, когда передумал умирать вот прямо сейчас, решил, что ему стоит закончить один эксперимент. Странные они люди, эти сошедшие с ума мертвые ученые. Я же решил потратить время продуктивно – найти Соичиро. Глобальные сети, не смотря на выставленные большей частью стран железные занавесы, все еще содержали множество полезной информации. Особенно если знать, где искать. Мне повезло в том, что первый же найденный Соичиро оказался моим – и мне не пришлось пытаться взломать хитроумные базы данных закрытых научных центров. Было достаточно посмотреть сегодняшнюю газету. Причем любую. Репортаж о Кирюин Раге и ее муже и так занимал целую полосу. Раге была красивее меня раз в сто – но в том, что у Соичиро нет вкуса, я уже и не сомневался. Вкус и чувство меры, да где настоящий ученый в наше время может взять такие странные вещи? *** Автокатастрофа у нас вышла просто заглядение. Я бы поверил, будь я простым незаинтересованным зрителем, а не сидящим в кустах сообщником. Я потом смотрел новостные сюжеты – красиво так сняли, в лучших традициях артхауса, все эти кишочки, намотанные на руль – старая добрая школа. Соичиро сидел рядом со мной, с дочерью на коленях, и выглядел довольным и умиротворенным – а я смотрел на его лицо и понимал, что что-то не так. Он был неправильным. Он не стал еще более мертвым. Наоборот. Он как будто ожил, и при этом стал совсем другим человеком, которого я не знал и которого опасался. Мы сменили Токио на Осаку – я купил нам там на его деньги уютный ангар в промзоне, теряющийся на фоне других таких же ангаров. И во время изматывающего переезда – мы все молчали, только машина нервно взрыкивала – я вдруг понял, что катастрофа действительно удалась. Потому что мой Соичиро умер. Вот парадокс – по сути дела, это было самоубийство при моей посильной помощи. Или же убийство, в котором я был полностью виноват. Однако мое мышление сделало неожиданный вывод – я не хотел винить себя, я слишком любил себя для этого – и я возненавидел ту, о ком мне было опасно даже думать – я ненавидел Раге Кирюин за то, что она убила Соичиро. Рядом со мной в машине сидел доктор Матои Ишшин. *** Когда я смотрел на Ишшина, мне хотелось плакать. У меня язык не поворачивался назвать его старым именем. Соичиро умер. Я всегда думал, что смерть – не повод останавливаться. Я ошибался. Я даже не мог обнулить свой жизненный путь, не хватало сил. Я стоял на месте – потерянная на прямой точка, даже не имеющая представления о том, какие у нее сейчас координаты. Все вокруг было покрыто туманом неизвестности. Я попытался вспомнить, вылетел ли я из универа, но не смог. Мои мысли больше занимало беспокойство о том, не пора ли поменять капельницу для Ишшина и есть ли еще памперсы. Ишшин зависел от меня полностью в то время, пока его спина не пришла в норму – я так и не понял, что он с собой сделал, как надругался над трупом Соичиро, но итоговый результат первое время меня пугал. Еще больше от меня зависела крошка-Рюко. В итоге я поклялся себе, что у меня-то детей никогда не будет. Если бы у Рюко были зубы, она бы отгрызла мне пальцы в попытке насытиться, я в этом даже не сомневался. Ишшин умилялся этому маленькому монстру. Он мог смотреть на нее часами. Он не смотрел на меня. В те редкие периоды, когда Ишшин и Рюко спали, я курил. Сидел на полу в огромном ангаре, который служил нам убежищем, и я прятался в самом углу, чтобы курить самые отвратительные сигареты, которые только удалось найти. Я купил целый блок. Сигареты были моим оправданием на тот случай, если бы кому-то стало интересно, почему я так хреново выгляжу. От терпкого дыма слезились глаза, а кашель хватал меня за горло. Я смотрел в дым, смаргивая влагу с ресниц, и видел там Соичиро. Это было настоящей пыткой. Особенно когда лаборатория заработала, а Ишшин превратился в доктора Матои. Он завел даже лаборантов. Им повезло, ведь они сразу узнали Ишшина, и не имели представления о том, каким он был до своей смерти. А потом я обнаружил, что Соичиро просыпался во время экспериментов. Как будто из тела Ишшина Матои вылезал вдруг Соичиро, изнеможденный, но глаза его сверкали – он был живее меня во сто крат. Я заставлял свой мозг сделать меня инженером, чтобы я мог хоть в чем-то помочь Соичиро. Он рассказывал мне свои планы, а я смотрел на его пальцы, которые порхали по чертежу, и на его губы, когда он выговаривал очередную формулу, и тонул в его образе. Голова кружилась. – Ты слушаешь, Микицуги? – время от времени спрашивал Соичиро, и я послушно кивал, зная, что ему понравится именно положительный ответ. Пожалуй, он был немного предсказуемым, мой Соичиро. Но рано или поздно он снова превращался в Ишшина, и я не знал, что делать. Возможно, подсказывало подсознание, нужно перестать дрочить на Соичиро. Отпустить его. Я как-то ведь сказал ему про свое отношение к смерти и вечному движению – и что он мне сказал? Что надеется, что я не остановлюсь после его смерти. Потом он взял с меня обещание – которое я, видимо, не смогу выполнить никогда. Я не смогу двинуться вперед, пока у меня есть возможность видеть Соичиро. Пожалуй, мне стоило снова порыться в медицинских справочниках насчет моих психозов. Впрочем, я прописал себе лоботомию и назначил ее лет через двадцать – тогда, думал я, я стану достаточно стар и безболезненно уйду из жизни. *** Я приговорил к смерти сам себя, и приговор надлежало привести в исполнение. До назначенного тогда срока осталось немного времени, а я все никак не могу выбрать, кого я должен просить помочь мне с последним желанием. У кого не дрогнет рука вогнать мне в голову железный штырь? Или, может, я справлюсь и сам.