Lost in the sun. Затерянные в солнце

Сосновые поленья тихонько потрескивали в небольшом костре, шипя и разбрасывая во все стороны алые искры. Костер протопил в снегу глубокую круглую ямку, снег по краям плавился, застывая рыдающей ледяной коркой, и капли воды стекали на сухие иголки, устилающие землю. Языки огня танцевали, яростно взметаясь вверх над почерневшей древесиной, кое-где еще покрытой тонкой розовато-рыжей корочкой, чем-то похожей на человеческую кожу. Пламя тянулось вверх, выше и выше, словно стремилось разогнать беспросветный мрак чернильной зимней ночи, колыхало низко склоняющиеся к земле разлапистые ветви древних елей. Только ночь была слишком черна, и этого крохотного огонька было недостаточно, как и редких булавочных головок звезд, что едва-едва проглядывали сквозь затянувшее небо марево туч. Черно было и в душе Леды, что молча сидела у костерка, немигающими глазами глядя в рыжее пламя. Она уже и не помнила, сколько времени сидит так, казалось, что вся вечность сжалась до этого крохотного огонька света, нестерпимого яркого, режущего замерзшие, иссохшие от слез глаза. Пламя кувыркалось, будто дурашливый щенок, смеялось, назойливо и весело, яростно стремилось вверх. И в нем Леде виделись рыжие кудри, пылающие на солнце ярче полированного золота. - …Смотри! – Эней хватает старую деревянную раму, оставшуюся от чьего-то окна, что они нашли на свалке за становищем. Вид у нее хитрый, Эней держит ее прямо между собой и Ледой и очень серьезно говорит: - Представь, что это зеркало. Спорим, мы одновременно сделаем следующее движение? - Спорим, - кивает Леда. Она знает, что сделает Эней: как всегда скорчит рожу и высунет язык. Эней так и делает, но Леда, вместо того, чтобы повторить ее жест, отвешивает ей крепкую затрещину. Вид у Эней словно у бестолкового пса: глаза круглые, волосы взъерошены, лицо вытянулось. - Ты чего дерешься?! – обиженно рычит она, а Леда заливается хохотом. – Ах так! – Эней отбрасывает прочь оконную раму и прыгает вперед, врезаясь головой Леде в грудь. – Ну я тебе сейчас!.. Костер выплюнул большой сноп искр, одна из них упала прямо на белые штаны Леды чуть ниже колена, почти что над самым краем сапога. Леда досадливо наклонилась вперед, стряхивая с ноги уголек, и он с шипением упал в снег. Боли или ожога она не чувствовала: Каэрос и пламя руками загребать могли, но вот ткань штанов портить не хотелось. Ей только-только выдали новый комплект зимней формы, в котором впервые за долгое время было тепло. Не следовало портить его сразу же, как только получила. … Теплое лето, яркое, солнечное. Трава в полях напитана солнцем и упоительно пахнет, а прикосновения знойного ветра баюкают, словно руки мани. Но Леде не до того: она убегает. Садовница застукала их с Эней, когда те воровали сочную спелую клубнику прямо с грядок, и теперь приходится уносить ноги, чтобы не получить трепку. В спину несутся разъяренные крики Садовницы, угрозы, что она найдет их и взгреет так, что мало не покажется. В лицо бьет горячий ветер, вперемешку с крохотными жуками, что с громкими щелчками отскакивают от носа и щек. Ноги глухо стучат по сухой пыльной земле, и высокие травы хлещут голые коленки. Бежать неудобно: Леда обеими руками прижимает к груди туесок с клубникой, стараясь не сжимать его слишком сильно, чтобы не подавить ягоду. Впереди, буквально в шаге от нее, бежит сестра. Рыжая коса словно бешеная змея колыхается в разные стороны. - Скорее! – орет Эней во всю глотку. – Скорее!.. Потом она вдруг с громким криком падает и кубарем катится по земле, рассыпая во все стороны алую клубнику. Нога зацепилась за жесткую щетку мышиного горошка, запуталась в ней, но Эней только стискивает зубы и встает, чтобы кое-как ковылять дальше. - Цела? – на бегу оборачивается Леда. - Бхара!.. – ворчит в ответ Эней. В волосах ее запуталась солома, а все форменное платье в пятнах от клубники. – Больше половины рассыпала! Теперь Эрис не смогу угостить!.. Пламя слегка спало, и Леда, не отводя от него глаз, вслепую зашарила руками по снегу. Где-то здесь должны были еще оставаться поленья. Одно из них попало в руку, и она бездумно сунула его в костер, отстраненно слыша, как шипит на коре талая вода. Ей не было холодно, казалось, она просто не способна уже ощущать холод или забыла, что это такое. Внутри стало слишком пусто, чтобы оставалось место на что-то еще. … За окнами стучит дождь. Серые тучи заволокли все небо, затянули его без конца и края. В их небольшом домике на плато Младших Сестер уютно потрескивает печка, ее бок совсем теплый, и Леда блаженно приваливается к нему спиной, завернув плечи в теплый шерстяной плед. Напротив нее на кровати, подложив одну ногу под себя, а другую спустив на пол, сидит Эней. На ее коленях – книга о приключениях царицы Крол, а на лице – восторженное, детское выражение, будто и не читала она ее сотни раз подряд, будто не затерла страницы почти что до дыр так, что бумага пожелтела и пошла пятнами. - Болота все не кончались, трясина медленно засасывала маленький отряд, что ковылял по ней на юг. Тучи комаров кружились над их головами, от болотных испарений тяжело было дышать. По ночам их донимал холод, а днем душный зной, и не было конца и края этому топкому мареву. Но царица Крол вела их вперед, без устали, без отдыха, все вперед и вперед следом за зовом, что звучал в ее сердце, доверяя лишь золотой длани Великой Мани, осеняющей ее с небес… У ног Эней, привалившись спиной к кровати, сидит Эрис, и рука Эней рассеяно поглаживает ее волосы, перебирает их в пальцах. Эрис тоже почти что дремлет, прикрыв глаза и закутавшись в плед. Сейчас их здесь только трое, остальные ушли купаться в горячие источники, и Леде так хорошо, так уютно. Она тихонько улыбается под нос, думая о том, что они сейчас, будто совсем маленькие, как в далеком детстве, сидят и читают сказки, что читали уже столько раз подряд. И внутри от этого тепло и нежно, а еще – грустно почему-то. - За спиной царицы лежали остатки великого города, чьи небесные башни подпирали самые облака, впереди – неизвестность и бескрайние болота. Но она вела своих дочерей вперед, наперекор всему, вела их к их великому будущему и бесконечной славе. – Эней замолкает, чему-то тихонько улыбаясь, потом вскидывает взгляд на Леду и заявляет: - Я вот всегда мечтала увидеть Кренен. Никогда не поверю, что он разрушен до самого основания. Скорее всего, там что-то осталось, и было бы крайне любопытно на это посмотреть. - Ты прекрасно знаешь, что ждет дуру, рискнувшую хоть одним глазком взглянуть на эти развалины, - в полудреме бубнит Эрис, поглубже пряча нос в теплый плед. – В худшем случае – изгнание. - Да знаю, - отмахивается Эней, - но помечтать-то можно! - Нет там ничего, - вяло бурчит Эрис, сладко зевая и прижимаясь поближе к бедру Эней, - камни одни, да болота, камыши да утки. Не на что смотреть. - А мне бы все равно хотелось хоть одним глазком взглянуть! Хоть разочек! – отвечает Эней, с невероятной нежностью на лице глядя на Эрис. Эта нежность сквозит в каждом ее жесте, когда она осторожно и легко-легко перебирает темные прядки Эрис и словно боится пошевелиться, чтобы не потревожить ее. – Хоть разочек, - тихо шепчет она уже почти что себе под нос, и в глазах ее – нежность. По щекам вновь побежали горячие струи, и Леда отстраненно удивилась этому. Казалось, она уже выплакала все слезы, всю свою кровь, всю себя, а ведь все равно еще что-то осталось. Вокруг нее никого не было, смущаться было некого, а на обморожение ей было плевать. Поэтому она просто позволила слезам течь. Это было единственное, что она еще могла сделать в память о своей сестре. Только это. Горная долина, которую буквально пару дней назад покинула армия анай, казалась пустой и вымершей. Лишь ветер негромко пел где-то в скалах на противоположной стороне, да шелестел оставшимися на тяжелых еловых ветвях иголками. Перекопанное тысячами ног снежное плато застыло неровным ледяным настом, и темные тучи, что медленно ползли над ним с востока на запад, грозили буквально с минуты на минуту просыпаться снегом и полностью скрыть под его толстой шапкой все следы пребывания здесь анай. Леда подняла голову и взглянула сквозь толстые еловые лапы на темные подбрюшья туч. Первые несколько секунд вверху не было видно ничего: свет костра полностью перебил ночное зрение. Но почти сразу же глаза адаптировались, и она смогла разглядеть над тревожно качающимися остроконечными верхушками елей волнистые темные перекаты, холодные и одинокие. Ей так хотелось, чтобы наконец уже пошел снег. Чтобы он засыпал все эти белые сугробы, а вместе с ними – и ее саму, чтобы стало чисто и тихо, и можно было просто лежать, раскинув руки, мягко засыпая в этой сладостной дреме, и вновь видеть зеленые луга сочных трав с жужжащими над ними насекомыми, и смеющуюся Эней, что катается по траве будто щенок и захлебывается хохотом, а облака над ними белые-белые и такие мягкие, что хочется упасть в них на спину, будто на перину… Костер затрещал, и она опустила голову, глядя на плюющиеся искрами поленья. Прямо в его сердце бесновалась и рычала Огненная Богиня с прекрасными глазами цвета солнца. - Тебя нет, - тихо сказала Леда костру, ощущая внутри тупую колющуюся злость. – Лэйк сказала, что тебя нет и никогда не было. Что ты – лишь бред обезумевшей Крол и ничего более. А если даже ты и есть, то я проклинаю тебя за все, что ты сделала. За то, что отняла у нас наш дом, нашу веру, нас самих и даже саму себя. И я больше не верю тебе. Она ждала, возможно, даже, в тайне надеялась, что прямо сейчас с неба ударит молния и спалит ее дотла, так, что и пепла не останется. Или что земля разверзнется, и огненные кипящие валы глубин поглотят ее. Она ждала, что случится хоть что-то, но ничего не произошло. Костер продолжал все так же тихо трещать, а ветер – трепать бурые гривы елей, хлопать стенкой сиротливой палатки Леды и резать ее мокрые опухшие глаза. И никакая Огненная не пришла, чтобы покарать ее за клеветнические слова. Не пришла, потому что ее не было. Леда грустно шмыгнула носом, закусывая губу и давясь солеными слезами. Внутри вдруг стало больно, до такой степени больно, что впору было кричать. Впрочем, она уже кричала, кричала до тех пор, пока не сорвала себе глотку, и голос теперь был надломанным и хриплым. Она уже металась по лесу, рубя и кромсая ни в чем не повинные, молчаливые, уснувшие до весны стволы елей. Она падала в снег и в ярости била и пинала его ногами, словно хотела причинить боль самой земле, что поглотила тело ее сестры, ее отражения. Только все это не помогало ей, совсем не помогало. Леда ведь чувствовала, все это время чувствовала, что что-то не так. С какого-то времени внутри образовалась странная сосущая пустота, которую не могли заполнить ни мысли о Фатих, ни мечты о будущем и том, что ждет их после того, как война закончится. Леда знала все, почувствовала в тот самый миг, когда все случилось, но не хотела верить, не желала слышать, гнала от себя прочь так, как только могла. Вот только это не меняло самого факта, это не могло ничего изменить. Зло шмыгнув, она все-таки утерла лицо рукавом, не обращая внимания на жгучую боль в обмороженной коже. Все это не имело больше никакого значения, ничто не имело значения. Вдруг сзади хрустнула ветка, и Леда, скорее по привычке, чем по желанию, обернулась через плечо. Прямо под раскидистыми ветвями елей стоял громадный волк и молча смотрел на нее глубокими синими глазами. Языки костра отражались в них, танцевали на выпуклых радужках, и в нем сейчас было что-то демоническое. Вот только Леде было все равно. Она просто отвернулась к пламени, заворачиваясь глубже в свое пальто и вновь шмыгая носом. Несколько секунд было тихо, потом чуткое ухо Леды уловило шелест снега и едва слышный шорох больших лап, проламывающих намерзшую на сугробах ледяную корку. Волк медленно обошел костер и лег на другой его стороне, не сводя своих синих глаз с Леды. Она прекрасно знала, что это Сейтар, чувствовала это где-то глубоко внутри себя. Огромная голова волка едва ли не размером с голову лошади возвышалась над маленьким рыжим огоньком, отсветы пламени танцевали на его серебристой шерсти, отсвечивали на большом мокром носу. Только вот глаза его пристально сощурились, будто у человека, и он, слегка склонив голову набок, смотрел на Леду, почти не мигая. - Ну и что ты пришел сюда сейчас, царь гор? – хрипло проговорила Леда, отводя взгляд и вновь глядя в пламя. – Мы с тобой уже обо всем договорились. Как только придет время ударить по ондам, сюда прилетят гонцы, и мы с тобой отправимся в Рощу Великой Мани, чтобы делать свое дело. Но они еще не прибыли, и сказать мне тебе нечего. Сейтар просто смотрел на нее, и Леда усмехнулась сквозь слезы. Она была в таком ужасающем состоянии, когда умоляла Лэйк отправить ее одну в эти горы, к сальвагам, что забыла обо всем на свете, в том числе и о том, что говорить с ними она не может, и вряд ли они поймут хотя бы одно ее слово. И теперь оказалось, что она подвела всех вокруг, ровным счетом всех, взяв на себя ответственность за дело, выполнить которого не могла. Да к тому же, еще и в тот момент, когда от каждого решения зависела судьба всего ее народа. Сальваг лежал рядом, и от его огромной морды в воздух валил пар. Леда слышала его шумное раскатистое дыхание, словно кто-то качал кузнечные мехи. Ей подумалось, что в сущности из сальвагов вышли бы отличные собеседники: существо вроде бы и разумное, а вот ответить на ее реплики никак не может. - Ая говорила, ты понимаешь наш язык, поймешь, если я просто буду говорить, - звук собственного голоса как-то согревал Леду. Ей одновременно и хотелось выговориться, и хотелось не произносить ни слова. – Ты мне теперь вроде как брат, - горло вновь стиснуло болью, но она изо всех сил прогнала прочь спазм. – А раньше у меня была сестра. Вот точно такая же, как я, веришь? Рыжая, как подсолнух, конопатая, будто перепелиное яйцо, смеющаяся так звонко, что даже глухари от ее гогота в испуге срывались с ветвей. – Леда громко всхлипнула, давясь слезами. – И вот теперь ее нет. Эти дрянные мелкие черные мрази застрелили ее, и мое отражение теперь высоко в небе, точно так же гогочет, словно гусь, прямо между звезд, и распугивает кометы своим голосом. Знаешь… Горло перетянуло окончательно, Леда согнулась вперед, содрогаясь в глухих рыданиях. Они все рвали и рвали грудь, и казалось, конца края этому нет. А потом вдруг в голове что-то сместилось, поменялось… Леда была так удивлена, что на миг позабыла обо всем, когда перед глазами возникла картинка: осенний ветер срывает с деревьев золотые листья, стаи диких гусей клиньями тянутся на юг, и подросший щенок, подняв нос, нюхает несущий зиму ветер. Видение схлынуло прочь, оформившись, сжавшись в несколько слов, произнесенных бестелесным голосом, похожим на тихий шелест трущихся друг о друга сухих камышей. «Все щенки когда-нибудь вырастают. Для каждого из волков, которыми они стали, однажды наступает осень». Мир вновь покрылся рябью, и перед глазами вспыхнула другая картина. Влажная, теплая земля, от которой поднимаются испарения. Снег почти стаял, лишь в низинах еще тянутся длинные белые полосы, никак не желающие уходить. Серое небо кажется мокрым, а в нем, словно в зеркале, отражается серый мир. В чаще леса, в густом ельнике, в полумраке с запахом иголок и прелой земли, тяжело дыша и вывалив язык набок, скулит волчица, а возле нее копошатся мокрые, слепые, только что рожденные комки, тыкаясь мордой куда-то ей в брюхо. И она выворачивает голову и вылизывает их горячим шершавым языком. «Однако для каждого из них приходит и новая весна, когда он вновь может вернуться, чтобы охотиться среди своих братьев». Способ общения был странным, и Леда помотала головой, чтобы немного прийти в себя. Когда Лэйк разговаривала с ней в теле сальвага, от нее приходили скорее ощущения, чем образы, ощущения, несущие смысловую нагрузку. Сейтар же общался вот так: посылая ей в голову объемные картинки, имеющие вкус, запах, цвет, наполненные жизнью. - Вы верите в возрождение? – Леда осторожно взглянула в его синие глаза. Разговаривать со зверем было странно, ведь ее голос был единственным звуком, что нарушал ночную тьму. Вот только Сейтар зверем и не был, он был чем-то гораздо большим. Вместо ответа сальваг сощурился и взглянул в пламя костра. Перед глазами Леды понеслись видения, и каждое из них что-то означало, а все вместе они складывались в расплывчатые фразы, произнесенные бестелесным голосом в ее голове. «Мы не верим, мы слушаем. Весь мир год от года засыпает, чтобы потом проснуться уже другим. У него есть песня, и он поет ее, песню о будущем, песню жизни. Все, что когда-то было, вернется вновь, но уже другим. Мы слышим это. А что слышите вы?» Сейтар вновь поднял на нее глаза, большие и широко открытые, которые с пристальным вниманием изучали ее лицо. Совсем человеческие глаза, но какие-то другие. Умиротворенные, полные внутреннего света. Леда пожала плечами, отводя взгляд. - Я уже и не знаю, Сейтар, - она криво ухмыльнулась, глядя в пламя. Потом подалась вперед, поймала на ладонь язычок огня и принялась рассеяно перекатывать его между пальцами. – Раньше я верила в Огненную, что восходит на небо каждым день с огненным щитом в руках, чтобы согревать мир. А мои сестры, они верили в Синеокую, что звенит весенней капелью, в Среброкрылую, что носится над миром с хохотом, клоня к земле травы и деревья, в Хлебородную, что каждую весну наполняется влагой и рождает посевы в полях. И в Их Мани, Великую и Всеобъемлющую, что создала всех Их. – Леда опустила руку в костер и выпустила маленький язычок пламени на волю. Он крохотной капелькой упал вниз, слившись с ревущим огненным танцем. – А теперь, кажется, я не верю уже ни во что. «Но солнце ведь существует не потому, что ты в него веришь. Как и ветер, и вода, и земля. Они просто есть». – От Сейтара исходило ощущение удивления и смятения. «А их сплетение и порождает песню, которую мы слышим. Зачем же тогда верить в них?» - Ты не понимаешь, - поморщилась Леда. «Что такое: верить?» Сейтар смотрел на нее заинтересованно, слегка склонив лобастую голову набок. Он чувствовался мягким и совершенно спокойным, и Леда вдруг ощутила, что хотела бы ответить на его вопрос. - Верить… - повторила она, крутя в голове слова. Вот только все они не имели никакого смысла и не отражали того, что ей хотелось сказать. Леда старалась снова и снова, и снова, вот только нужного объяснения подобрать не могла. Да что же я, в самом-то деле! Не могу такую простую вещь объяснить! Нахмурившись, она сосредоточилась. – Это такое чувство, когда ты точно знаешь, что ты в безопасности. Когда ты твердо стоишь на ногах, и ничто не может сбить тебя на землю. Это внутри, прямое, теплое, сильное и при этом твердое, как стальной прут. Оно никуда не денется, оно не подведет. Оно – и есть ты. «Так почему же ты говоришь, что больше не веришь, если оно – и есть ты? Ты – больше не ты?» Леда с удивлением взглянула на сальвага. Глаза его смеялись, искрились, рассыпались звездочками, и это было так странно. Она видела, как улыбались и даже смеялись собаки: их пасть вытягивалась в подобии человеческой улыбки, а глаза становились лукавыми. Сальваг же так и сидел с закрытой пастью, не двинув ни единым мускулом, но что-то такое теплое и мягкое было в его глазах, что Леда готова была об заклад побиться: он смеется над ней. Вдруг, ей и самой стало смешно, и она фыркнула. Впрочем, надолго этот слабый лучик света не задержался. - Не знаю, Сейтар, - покачала она головой. – Я уже ничего не знаю. «Просто вы, двуногие, слишком много думаете. Вы делаете вот так». Образ, который прислал Сейтар, включал в себя человека, который стоял на земле и полосовал ножом тушу оленя. Без всякой видимой цели он резал ее на полоски, потом их – на еще более мелкие полоски, те – на совсем крохотные кусочки и так до бесконечности. Вместе с образом пришло ощущение полной бессмысленности и глупости этого занятия. «Вы режете мир, чтобы уложить его в свои глаза. Вам все надо потрогать и порезать для того, чтобы убедиться в том, что оно есть. И себя тоже. Но это ведь не так». Сейтар вновь показался Леде улыбающимся и теплым. Его смешила людская глупость. «Все существует само по себе, как и вы. Все это – часть песни. Ее просто нужно услышать». - И как мне услышать твою песню? – горько усмехнулась Леда, глядя на него. – Если я только и умею, что резать. «Тебе надо стать четвероногой, как мы. И тогда ты поймешь». - Ты хочешь, чтобы я стала сальвагом? – вздернула бровь Леда. Сейтар моргнул, на морде его отразилось недоумение. «Стала сальвагом?» - Да, как ты, - кивнула Леда, указав на него пальцем. – Ты хочешь, чтобы я обросла мехом, носилась по лесам и выла на луну? Ты думаешь, мне это поможет? «Зачем тебе мех, маленькая сестра? Тебе холодно?» Внутри вновь стало как-то легче, и Леда услышала свой тихий смех. Сейтар смотрел на нее, подняв уши и часто моргая. Судя по всему, он находился в состоянии крайнего недоумения. - Так, давай-ка разберемся, - Леда подбросила в костер еще полено и взглянула на сальвага сквозь поднявшееся пламя костра. – Ты сказал, что мне нужно стать четвероногой, так? «Да». - Ты имел в виду, что я должна перекинуться в тело сальвага? Стать такой же, как и ты? «Зачем тебе менять шкуру? Ты и так сальваг». Леда посмотрела на него, чувствуя, что сама окончательно запуталась. Сейтар с точно таким же выражением в глазах смотрел на нее в ответ. - То есть как это: сальваг? – изумление было таким сильным, что даже боль отошла на задний план и уже не так тревожила ее. Леда подалась вперед, вглядываясь в темно-синие глаза волка. – Ты же сказал, когда мы менялись кровью, что со мной ничего не случиться; что я не смогу оборачиваться, у меня не будет шерсти и всего остального. «Так и есть, маленькая сестра. Но это же не значит, что ты не сальваг?» Видимо, лицо Леды показалось ему слишком уж удивленным, потому что Сейтар слегка подобрал лапы, усаживаясь удобнее. Все терпение мира теперь было на его морде, а в голове Леды мелькнул образ несмышленого щенка, которому отец показывает, как кусать зубами мясо. «Мы смешали кровь. Теперь в твоих жилах течет капля крови сальвагов, а в моих – капля крови анай. Так что тебе незачем менять шкуру, чтобы что-то понять». - Тогда что же мне надо сделать? – Леда обескуражено взглянула на сальвага. «Слушай песню». - Я слушаю, Сейтар, но я ничего не слышу. Только тебя, да шелест ветра, - устало вздохнула Леда. «Это потому, что ты не стараешься». Волк выглядел недовольным. «Ты все еще режешь. Все режешь, все на кусочки, ничего целого. Потому и сама такая же – из кусочков. А нужно, чтобы было целое». Навязчивый образ охотника, который полосует оленя, опять возник перед глазами, и Леда, поморщившись, отогнала его прочь. - Хорошо, тогда просто скажи мне, как это сделать, - сдалась она, глядя на сальвага. – Я вот вся из кусочков и хочу снова стать целой. Объясни, что для этого нужно. Сальваг молчал, глядя на нее, и Леда чувствовала от него затруднение. Словно он изо всех сил пытался мыслить как она, пытался подобрать хоть какие-то объяснения, чтобы она поняла. Волк беспокойно перелег с лапы на лапу, потоптался в снегу, дернул ухом и почти что по человечески тяжело вздохнул. «Ты слышишь, как я говорю?» Леда кивнула на эти слова, Сейтар выглядел довольным. «Когда я говорю, я не режу. Когда ты говоришь – ты режешь. Говори так, чтобы не резать». - Богиня, я не понимаю, что ты от меня хочешь! – устало всплеснула руками Леда. – Как мне это сделать? Как? Сальваг вновь недовольно затоптался в снегу. Леде вдруг показалось, что он насупился и смотрит на нее из-под нахмуренных бровей. «Как глупый щенок, которого учат, а он артачится». В голове возник образ волчонка, который сует морду прямо в иглы дикобраза, несмотря на предупреждение старших, а потом с громким воем и визгом принимается скакать на месте, зализывая поврежденный нос. «Перестань резать. Смотри целиком. Целиком. Все – одно, и ты тоже часть этого. Двуногие забыли, порезали на кусочки, разложили вокруг себя и успокоились, а только это грызет их изнутри, как червяк дерево. Нужно, чтобы ты стала целой. Тогда ты почувствуешь и поймешь». - Целой, - проворчала Леда, глядя на настойчивого волка, не спускавшего с нее глаз. – Я не могу уже стать целой, потому что часть меня умерла. «Глупая. Ничто не умирает. Смерть – это когда ты все режешь. Она есть только у двуногих. Для нас ее нет». Что-то шевельнулось внутри, и Леда взглянула на Сейтара по-другому. Маленькая золотая щекотка прямо в середине груди, хотя Леде казалось, что боль давно уже разворошила там все так, что этого золота больше никогда не будет. Сейтар говорил что-то верное, очень верное, только она никак не могла понять, в чем же там дело. «Не режь. Не суй нос к дикобразу, не режь! Слушай!» - настойчиво повторил сальваг, и Леда вновь ощутила, что ухватила суть, но на этот раз не стала об этом думать. Глубоко вздохнув, она прикрыла глаза. Он сказал ей слушать, а для этого нужно было расслабиться. Золотая пульсация Роксаны в груди стала сильнее, совсем чуточку, но сильнее. В этом было что-то правильное. Леде казалось, что она уже никогда не вернется, да и не хотелось, чтобы возвращалась. Все так давило на нее, так гнуло к земле! Словно каменный склон упал на плечи, а она едва держалась, чтобы… «Прекрати резать! Сколько можно тебе говорить?» - на этот раз голос Сейтара был уже сердитым, словно у потревоженного ежа в норе. Леда кивнула ему, соглашаясь. В конце-то концов, попробовать стоило. Она вновь замолчала, прогоняя все мысли. По-видимому, Сейтар хотел от нее именно этого. Избавиться от назойливого шума в голове было сложно, так сложно, что Леда даже удивилась этому. Словно полные уши ос, которые жужжали ей на разные лады ее же собственным голосом столько всего, что запросто можно было сойти с ума. Отбросить это совсем у нее так и не получилось, но она смогла сосредоточиться на золотом клубочке огня Роксаны в груди, а потом принялась раздувать его, будто бы держа в ладонях. Это было так же, как когда их только учили летать. Комочек казался слабым и израненным на ощупь, больным, едва отзывался, мерцал и почти что гас, но Леда осторожно накрыла его обеими ладонями и грела, грела своим дыханием, посылая ему волны чего-то, что можно было бы назвать успокоением. В ответ он доверчиво прильнул к ее пальцам, а его тепло стало ощутимее, пульсация – сильнее. «Вот так, маленькая сестра!» Судя по ощущениям, Сейтар был доволен. «Давай. Еще немного, и ты уже сможешь услышать». Леда отбросила прочь взметнувшиеся вдруг в голове вопросы о том, что именно она должна услышать. Они поколебали ее спокойствие, волны добежали до маленького огонька в груди, и он вновь в страхе сжался, но на этот раз успокоить его было проще. Леда обняла его и прижала к себе, как прижимала Фатих, как прижимала маленькую Эней, как когда-то ее саму прижимали к груди теплые руки мани. Что-то изменилось. Она не могла бы сказать, что именно, но что-то ощутимо менялось. Стало физически легче, с плеч словно медленно сваливалась тяжесть, камень за камнем, ухая в черную пустоту вокруг. Стало как-то светлее, и голова стала почти что прозрачной, как тонкая корочка льда, сковавшего в предрассветном сумраке стоящие с ночи лужи. «А теперь слушай. Я помогу тебе». Леда ощутила, как сознание Сейтара мягко обволакивает ее, словно накрывает сверху прозрачной тканью. Это было так же, как когда он посылал ей свои образы, только теперь они исходили не снаружи, а отовсюду сразу. Они поднимались изнутри самой Леды и разворачивались, направляемые тонким потоком сознания Сейтара, который очень осторожно подталкивал их, указывал дорогу, как отыскивает дорогу первый ручеек, бегущий вниз с холма. Все стало еще мягче, легче, прозрачнее. Леда поняла, что улыбается, как ребенок, светло и глупо, и что ей плевать на то, как это выглядит. «Открой глаза», - тихо приказал сальваг. Повинуясь мягкому толчку его воли, Леда очень осторожно приподняла веки и начала оглядываться. Вокруг нее была все та же ночь: все тот же костер танцевал на земле, искрился снег, и елки слегка трепыхали темными ветвями. И в то же время: все изменилось. Леда будто полным ртом, оголенными нервами, открытым мясом чувствовала все вокруг. Словно в ледяной поток прыгала, словно с немыслимой высоты падала, закрыв крылья. Мир втек в нее через каждую пору, через каждую крохотную клеточку ее тела, и теперь плескался внутри, мощно перекатывался золотыми волнами ряби прямо по ее телу. Огонь танцевал перед ней, сильный, мощный, ревущий, своевольный и не подчиняющийся ничему. Его пляска никогда не повторялась, он был легким, он не был физически твердым, он не был предметом, но Леда все равно могла его потрогать, и теперь на ощупь он ощущался иначе, едва ли не как ее тело. Маленькое чудо, танцующее само для себя между небом и землей. В абсолютной тишине немого удивления, будто заново рожденная, ничего не знающая и чистая, как горная роса, Леда вскинула голову, широко раскрытыми глазами глядя на мир. Черные лапы елей задумчиво покачивались в темноте под мягкими прикосновениями теплых струй воздуха, и Леда почти что ощущала, как им сонно просыпаться от вязкого зимнего сна, как медленно ворочается внутри них жизнь, едва-едва доставая до самых кончиков иголок, и глаза их налиты сонливой дремотой. А пушистый снег, веселый, как щенок, серебристый, как маленькие светлячки, лежал на каждой крохотной иголочке, на каждой сухой чешуйке коры. Он жался к елям, словно ребенок льнул, смеялся и хотел играть, только им было лень, им было неохота… - Что это?.. – дрожащими губами прошептала Леда, чувствуя, как слезы бегут по щекам, и золотая радость переполняет всю ее, не дает дышать, опьяняет. – Как это?.. «Это песня», - тихо ответил ей Сейтар. «Так поет мир. Но пока ты режешь его на части, ты не можешь ничего услышать». Порывы ветра пронизывали насквозь холодный воздух. Леда чувствовала, как ветер гневается, как рычит и кусается, словно потревоженный барсук. Он только слетел с высоких горных пиков, сварливый и не желающий никого пощадить, он подхватил с земли полные пригоршни колючих снежинок и в ярости расшвырял их вокруг, бесясь еще больше, что никому до этого не было дела. Сверху на него смотрели тучи. Их неповоротливые брюха тянулись, словно черепахи, они ползли и трудно думали о том, что ветер слишком быстро подгоняет их вперед, слишком сильно пихает, маячит и скачет вокруг, мешая их теплым мокрым снам. А еще выше искрились звезды. Там было совсем тихо, там замирало даже время, и сквозь невероятную опустошающую черноту вниз падали серебристые копья тонких лучей, разбиваясь об искристую поверхность снега, что так хотел играть с ними, так хотел… - Богиня… Богиня… - шептали губы Леды, а она не могла начувствоваться, не могла насмотреться, не могла надышаться. Она жила, впервые в жизни, всей собой, до самого донышка и еще глубже, туда, где была лишь едва дрогнувшая мысль о ней самой. Она жила. Могучий ритм проходил через все это, необъятный, глубокий, как река, тихий, как семя одуванчика, которое несет в своих смеющихся ладонях летний ветер куда-то в сторону заходящего солнца. Леда даже не могла бы объяснить, она лишь чувствовала. Огромное сердце мира билось где-то в немыслимой глубине, гигантское, сильное, и мощь текла по его золотым венам. Эта была Песня, самая прекрасная Песня без слов и музыки, величественные перекаты цветовых волн, что несли в себе нечто большее, чем сам звук. Мир пел вместе с ней, он был ей, он плыл по ее волнам, словно крохотный золотой листок на поверхности пронзенной солнечным лучом воды. И каждая волна, накатывая издали, умывала Леду такой силой, такой жизнью, такой правдой… Все рухнуло, все обрушилось прочь. Как шелуха с нее слетело все, рассыпавшись карточным домиком, высохшим в труху стволом дерева, пыльной ветошью, распавшейся без следа. И золотое сердце в ее собственной груди пылало и пульсировало в одну ноту, в один звук с тем, что приходило издали, с великим Обещанием, с бесконечным, непрекращающимся Движением, с Загадкой, лежащей где-то на глубине, словно легкая улыбка, хранящая в себе все. Леда чувствовала, как эта улыбка согревает ее своим прикосновением, она ощущала себя так, словно кто-то бережно хранил ее за пазухой, и ей было так нежно, так трепетно, так надежно… - Богиня… - вновь прошептала она, дрожа всем телом. А потом это огромное отступило назад, медленно сворачиваясь внутрь самого себя. Затихали волны, успокаивались цвета, и пульс, что до этого громыхал, подобно разрывающим небеса пополам копьям молний Роксаны, стих до простого и казавшегося таким плоским сердцебиения Леды. Но где-то далеко позади, в самой глубине ее груди, осталось воспоминание. Она не смогла бы и словами передать, о чем было то воспоминание. Обещание. Великое Обещание. Костер выбросил сноп искр, и Леда вздрогнула, приходя в себя. Все так же раскачивались ветви елей, и холодный ветер за спиной хлопал боком ее палатки. Напротив нее в снегу лежал Сейтар, далеко вытянув лапы, и на этот раз улыбался, а его большой красный язык свисал из пасти на бок, и над ним курился парок дыхания. «Хорошо, маленькая сестра! Очень хорошо! Ты услышала!» - Богиня, спасибо тебе! – Леда взглянула на сальвага совершенно по-другому, совсем иначе, чем смотрела раньше, и задохнулась, потому что слов не было. А он только улыбался в ответ, и глаза его были синие-синие, как летнее небо. – Спасибо тебе!.. – вновь слабо повторила она. – Я никогда не испытывала даже капли, даже крохотной капельки чего-либо подобного… Даже в Источнике Рождения, даже там… «Спасибо тебе, маленькая сестра, ведь я пережил это вместе с тобой. Благодарю тебя. А теперь, кажется, мне пора идти». Сейтар осторожно поднялся на ноги и отряхнул шкуру. Серебристые сполохи снежинок брызнули во все стороны. «Позови меня, когда снова захочешь поговорить». На прощанье он бросил на нее лукавый взгляд и медленно потрусил прочь между деревьев. Леда проводила его глазами, испытывая нестерпимое желание поклониться его следам, до самой земли поклониться. То, что сделал для нее сальваг, было самым драгоценным даром из всех, что когда-либо кто-либо ей преподносил. В груди тихонько золотисто пульсировала Роксана, и Леда прижала обе ладони к сердцу, прикрывая глаза и от всей души прося прощения у Огненной за те слова, что были брошены ей в запале. Теперь вся ее ярость и боль казались черным покрывалом, смрадным тяжелым дыханием, что окутало всю ее и мучало, рвало, тащило из стороны в сторону. Ощущение было чем-то похоже на то, что вызывали черные сущности за Гранью: то же давление, та же тяжесть. Но все это было позади, и теперь Леда чувствовала себя обновленной, такой спокойной и мягкой, что хотелось танцевать. А потом во тьме сверкнула серебристая вспышка, и Леда повернула голову, глядя на поляну, где раньше располагался лагерь анай. Видно было плохо, но она различила маленькую фигурку, что стояла посреди этого поля и озиралась по сторонам, выискивая кого-то глазами. Ветер донес слабый тихий оклик, в котором Леда услышала свое имя. Но ей не нужно было подходить ближе, чтобы понять, кто это. Она знала – это Фатих. - Благодарю Тебя, Огненная, за каждый миг этой невероятной, бесконечно красивой, ослепительной Жизни! И за каждую ноту в Твоей Песне! – голос Леды дрожал, когда она кланялась танцующему перед ней пламени, а по щекам бежали слезы, но теперь это были слезы радости. Поднявшись и утирая рукавом вновь мокрое лицо, Леда нетвердой походкой поковыляла в сторону Фатих. От долгого сидения ноги совсем свело, и они почти что ее не слушались. Фатих заметила ее и побежала навстречу, а Леда только тихонько улыбнулась блекнувшей среди темных облаков серебристой звездочке. Ты всегда со мной, мое отражение, всегда со мной, потому что теперь я знаю: смерти – нет.