Тропой памяти

- Итак, поздравляю, мы дошли – сообщил с рассветом Дагхур, когда потрепанный десяток, наконец, остановился на отдых в прибрежных зарослях ивняка. Строго говоря, до реки было еще с четверть лиги, но ивовые заросли (ах, мечта любого лучника!) окаймляли лес по самому краю, а далее тянулась долгая и широкая песчаная коса, розовый от закатных лучей фон которой не нарушал ни единый кустик или камешек. Ровный слой песка не носил на себе никаких отпечатков, превращая любой след в малоприметную ямку с осыпающимися краями, но зато любое существо или предмет проглядывались на этой прибрежной полосе точно на ладони. Скорее бы уж стемнело, что ли! - Мы дошли – повторил Дагхур. В ровном тоне разведчика слышался некий намек на одобрение. Но, видя, что понимания сего радостного обстоятельства на лицах бойцов наблюдается не более чем восторга на морде маринованного тушканчика, добавил с нажимом: - Можете передохнуть. - Угу, и передОхнуть заодно… - по старой привычке пробурчала себе под нос Шара. Разумеется, все было не настолько трагично, но согласитесь: одно дело – не бояться солнца, и совсем другое – двенадцать часов кряду безостановочно ломить через лес под его лучами. Несмотря на отсутствие заплечного груза, устала орчиха не меньше прочих, и дело тут было вовсе не в силе и выносливости – просто периодически углубляющийся в лес картограф, за безопасность которого отвечала лучница, ухитрялся нарезать вдоль тропы такие круги, что в сумме пройденное расстояние оказалось раза в полтора длиннее маршрута оставшейся группы. Так что повод для вялого возмущения у орчихи все-таки был, хотя и стоявший рядом Багнур истолковал девичье бормотание на свой лад. - До того берега-то – рукой подать. Самое тарочье место – как всегда степенно заметил он. – А ну как в гости придут, а, дзарт-кхан? - Не придут – покачал головой Дагхур. – Опасный рубеж позади, причем довольно далеко. Мобильные отряды противника предпочитают действовать исключительно в лесу, где имеют преимущество. Открытой местности они избегают. А что до мирных жителей, то лично я их здесь уж лет десять не встречал, разве что рыбаки да охотники…Но это – днем. Ночью ни один нормальный человек за реку не сунется, слава у этих мест дурная. - Ох, уллах-тагор’ин нарт! – суеверный Шагрук сделал охранный жест и полез за пазуху в отчаянной попытке нащупать подаренный хар-ману оберег – Почему дурная, дзарт-кхан? Из-за чего? - Из-за нас, дурень! – хихикнул Лугхур и ткнул товарища локтем в бок. Послышалась парочка неуверенных смешков, но вскоре бойцы сообразили, что к чему, и над стоянкой грянул хохот десяти здоровых глоток. Даже невозмутимый как камень командир позволил себе улыбнуться краем губ, и только бесстрастное пергаментное лицо картографа не изменило своего выражения. Веселье изрядно разрядило обстановку, а то обстоятельство, что моргульский десятник не брезгует немудреным солдатским юмором, еще больше подняло его авторитет в глазах подчиненных. Хоть, казалось, больше-то уже и некуда: этот немногословный с проницательным взглядом иртха уже давно успел завоевать среди бойцов если и не восхищение, то безграничное доверие – как минимум. А с таким настроением – что в разведку, что в бой, что к Наркунгуру в пасть – не страшно. Впрочем, подобные героически-хвалебные мысли прятались достаточно далеко, на поверхности же лежали куда более приземленные желания: скинуть проклятый приросший к хребту вещмешок, сесть, дать отдых усталым ногам. Да и пожрать, кстати, не повредило бы. Тем временем, Мулуг отвел командира в сторону. Они пошептались, после чего неспешно направились к берегу. Шара дернулась было следом – приказ есть приказ, но Дагхур отмахнулся от вооруженного сопровождения: сиди. Ивовые заросли раздвинулись, с тихим шелестом пропуская двоих иртха, и тотчас же вновь сомкнулись за их спинами, точно стенка почетного караула на главной площади Луугбурза. Зашуршал песок под сапогами картографа (шаги десятника были, как всегда, совершенно бесшумны) и все стихло. Сказать, чтоб их исчезновение кого-то сильно огорчило, означало бы солгать – во всяком случае, особой тоски в провожающих начальство взглядах не наблюдалось. Успокоенная словами Дагхура разведгруппа, проявив завидное рвение, занялась своими непосредственными обязанностями: сесть на травку и ждать. - Ну как, набросал? – негромко спросил Дагхур, когда они с Мулугом шли вдоль косы. Серые сумерки, промежуточное звено меж яростным харума и благословенной, дарующей покой и отдых глазам нах вступили в свои права, превращая фигуры разведчиков в расплывчатые черные пятна. Впрочем, если бы даже кому-то на противоположном берегу Великой Реки и посчастливилось смотреть в их направлении, он не заметил бы не то что двоих иртха, но даже и самой песчаной косы: ночное зрение человеческого глаза – нелепая выдумка чересчур богатого воображения самих людей. - В общих чертах, - тень ухмылки прорезала сухое выдубленное ветрами лицо увечного картографа. Привычно ловким движением перекинув тубус, он открыл его здоровой рукой и извлек на свет свернутые куски кожи. – На, сам посмотри. Островок, тот, про который ты говорил, как видишь есть… - похожий на высохший корешок палец постучал по пергаменту, - Но все равно посмотри: вдруг забыл чего… Слегка щурясь, разведчик пробежал взглядом изображения, выдавленные острой палочкой на гладкой коже. Хорошо зная привычку сотоварища делать исчерпывающие подписи и пометки к схемам маршрутов, он уже не удивлялся отменному качеству работы, превращавшему даже простейший план местности в настоящую карту. - М-м? – вопросительно протянул Дагхур, возвращая пергаменты исполнителю. Для него было очевидно, что та’ай-хирг-кхан сподобил его на небольшую прогулку вовсе не для того, чтоб наедине похвалиться своим мастерством. Значит, имел некие свои соображения, к которым следует прислушаться. - Кхе… Дагхур… Это все, конечно, очень здорово, но… нам бы еще… - немолодой орк кивнул в сторону темной реки. И, поймав взгляд собеседника, тотчас же согласился: - Да знаю я, что опасно, знаю…с кем другим я бы и говорить не стал. Ну, а иначе как? Может, рискнем, а? - Ну ты-то, Мулуг, предположим, нарисковался уже… - та’ай-хирг-кхан невольно отвел назад левое плечо. – Но вообще ты прав. Я не прочь. - Всем? – уточнил картограф. Дагхур отрицательно покачал головой. - А что? – непонимающе хмыкнул его собеседник, но тут же спохватился: - А… ну, да. Коготь его указательного пальца уперся в карту. - Ты об этом? - Угу. Повисло напряженное молчание. Наконец, Дагхур с видом принятого решения тряхнул головой: - Ладно. Все равно кроме нас некому. Возвращаемся… Момент возвращения командира десятка и его, как не переминул бы зло пошутить Хаграр, «правой руки» на стоянку заметил один лишь Багнур, остальные даже головы в их сторону не повернули. Охотничьи привычки давали о себе знать: при желании Багнур мог расслышать, как мышь крадется под снегом, а уж шаги более крупных живых существ различал запросто. - Ну что, отдохнули? – спокойно, и даже доброжелательно поинтересовался Дагхур у развалившихся на траве ребят. – Шучу, - добавил он, заметив, что кое-кто попытался по привычке вскочить, - отдыхайте. А пока вопрос такой. Умеющие плавать среди вас есть? Народ переглянулся, причем на редкость подозрительно и хмуро, и счел за благо промолчать. - Что, ни одного? Неужели? – разведчик вприщур посмотрел на охотника, - Багнур, я о тебе был лучшего мнения… Сообразив, что отвертеться не выйдет, Багнур смущенно крякнул и поскреб в затылке. - Ну… маленько-то умею. - Ага, как топор! – степенно прогудел Маграт. - О, глянь-ка, камнегрыз наш заговорил… - хмыкнул охотник, неспешно оборачиваясь на голос мастера скважин. – А то я уж напугался: полтора нах-харума про таингур ни слова не слыхать: думаю, помер, что ли… - Не дождешься… - невозмутимо парировал Маграт. – Жадина ты, Багнур, все-таки. Даром, что на суше от тебя зверью спасенья нет, так ты еще и в воду лезешь… Добро бы еще умел… - Не бойся, Маграт. Как надо, так и умею… – проворчал Багнур. – Уж получше прочих…э-э-эм… - тут охотник, наконец, сообразил, что он только что сказал и обреченно покосился на десятника, с интересом внимающего их с Магратом «милой» беседе. - Ну и отлично, - кивнул Дагхур. – Вот видишь, Мулуг, нашелся для тебя провожатый: с настоящим охотником через реку пойдешь. Значит, далее делаем так: часть отряда в составе та’ай-хирг-кхан, Багнур… Охотник пожал плечами: вон, мол, оно как вышло. Вечный оппонент его ухмыльнулся было, собираясь прокомментировать новое назначение, но в этот момент на него указал когтистый, как у всех иртха, палец Дагхура: - …И, пожалуй, еще ты, Маграт… Лицо мастера скважин с такой поспешностью начало менять выражение с на-смешливого на офигело-растерянное, что Багнур тихо хохотнул. В кулак. Учитывая близость начальства. Лицезревшая эту пантомиму Шара тоже улыбнулась было… - Стрелок… - настиг ее скучающий голос. – Я очень рад, что тебе весело, но… ты идешь с ними. После такого оборота истерическое веселье по непонятной причине сошло на нет, и разведчик, как ни в чем не бывало, продолжил излагать план: - Промер глубин, скорости течения и прочего – это тебе, Мулуг, я объяснять не буду, да и помощники у тебя теперь есть, разберетесь. Чтобы дважды не рисковать и не тратить времени на переправу, продолжаете двигаться по правому берегу, по течению вверх. Оставшаяся по эту сторону Бурзугая группа фактически повторяет ваш маршрут. Идем порядка полулиги на северо-северо-запад, ориентир – лес на левом берегу резко обрывается. Это место встречи. В этом течении река сужается, то есть появится возможность навести переправу, мы вас подбираем и возвращаемся. Сигнал о прибытии на место - отраженный свет, блик троекратный. На все даю полтора нах-харума, если по истечении этого времени какая-либо из двух групп не появится – ждать не более трех часов, помните – вы должны вернуться в любом случае. Дымовой патрон отдаю та’ай-хирг-кхану, если что – сигнал тревоги увидят. Вопросы? Нет вопросов? Отлично. В таком случае, у меня – все. Выполнять. Низкий темный правый берег Бурзугая встретил маленький отряд лишь ближе к полуночи, поскольку Мулуг, заполучивший в собственность двух приятелей-спорщиков, развил бурную деятельность по детальному исследованию речного дна. В течение трех часов с островка за мелкой протокой можно было наблюдать пару блуждающих в вечерней мгле силуэтов с длинными шестами в руках. Сквозь тихий плеск воды слышались их голоса, и хотя слов за дальностью было не разобрать, Шара с уверенностью могла бы сказать – эти двое снова выясняли профессиональные отношения. Застывшего сидячим камнем картографа производимый приятелями шум не тревожил нисколько: ну, в самом деле, если с такого расстояния звук с трудом различает ухо иртха, то наблюдатель-сухну с противоположного берега услышит разве что гул дальней шиверы да сонное чириканье ночных птиц. Иногда Шаре становилось даже чуточку жаль того самого «предполагаемого противника», о котором дзаннарт-кхан Удрук с завидной регулярностью распространялся перед строем лопоухих новобранцев – будущих стрелков Нурнена. Лишенные ночного зрения, не имеющие ни острого слуха, ни звериного чутья, сухн’ай в темноте напоминали голых новорожденных волчат, еще не умеющих кусаться. Девушка не очень верила в несметные рати, собранные тарками в столице-крепости, а вот оружие врага ей видеть доводилось: в арсенале пылились целых три клинка - трофеи, надо полагать, еще со времен Дневной Войны. Прямые, с длинной тонкой рукоятью и ржавыми разводами вдоль лезвия, у знатоков они вызывали недоумение: светлая сталь, лишенная присадок и многократной проковки, на поверку оказалась обычной железкой, коей, по утверждению кузнеца Духнура, являлась со дня изготовления. Все это вкупе со слаборазвитым телом, покрытым тонкой, белой, не способной защитить от холода кожей, заставляло думать о тарках не как о грозных и коварных врагах, а скорее – как о жалких ущербных созданиях, которые и так предостаточно наказаны судьбою за идею уничтожения ночного народа. Так думала Шара, сидя на бережке в двух шагах от Мулуга, пока Маграт и Багнур возились с промером глубин на бродах. Причиной столь пассивного участия лучницы в делах разведгруппы был чересчур легкий вес, лезть с которым в бурный поток не рекомендовалось – утащит вместе с шестом. Поэтому Шара нахально предавалась бессовестному отдохновению, размышляла о всякой ерунде, например, пыталась по жестам угадать содержание беседы охотника и мастера скважин, торчащих по колено в воде на отмели шагах в тридцати от островка, и параллельно заглядывала через плечо склонившегося над пергаментом Мулуга. Боясь уснуть, она методично тянула трубку, в которой тлел табак, наполовину размешанный с «настоем лучника» - сушеной смесью горьких трав, дарующих глазам и мозгу преувеличенную бодрость, от которой противно стучало в груди и висках, а язык становился сухим, как песок в пустыне. Ждать пришлось долго, за это время та’ай-хирг-кхан успел изрисовать три шкурки своим мелким почерком и выхлебать принесенную девушкой флягу воды, после чего ее пришлось наполнить вновь, но вот вылезшие на берег Маграт и Багнур, стуча зубами, сообщили последние результаты измерений, картограф невозмутимо занес цифры на пергамент, и вся четверка двинулась через Бурзугай под покровом ночного тумана. - Слышь, девка… Тебе не хватит уже, а? Методично набивающая трубку Шара медленно подняла голову и заметила, что у нее за плечом стоит хмурый и слегка встревоженный Багнур. - А? - Бубхош удра! – беззлобно передразнил охотник. – Не хватит, спрашиваю? - кивнул он на трубку, зажатую в побелевших девичьих пальцах. – Ну-ка, посмотри-ка на меня… У-у-уу… Последнее замечание относилось к глазам Шары: опухшим, с красной сеточкой лопнувших сосудов по краю зрачка, видимой даже при скудном свете ночных звезд. - А че? – туго соображающая лучница потянулась за огнивом, но Багнур без лишних церемоний отобрал у нее кисет. - Сколько нах-харума не спишь уже? – продолжал допытываться пожилой иртха, покачивая кисет на тесемке. - Полтора…два… Не помню – честно ответила девушка, отчаянно растирая веки тыльной стороной ладоней. Постоять, а, точнее «посидеть» в карауле она вызвалась сама, поэтому особой нужды в сочувствии, равно как и желания поплакаться кому-либо в воротник не испытывала. - А четыре – не хочешь? Ты что, от усталости хочешь с копыт свалиться? Учти, на спине не потащу… Дрянь еще эта… - Багнур встряхнул кисет, - кто придумал ее? Спасет разве… - До сих пор спасала… Шара пожала плечами и потянулась за своим имуществом, но охотник молча отвел руку за спину. - Спать иди лучше. Орчиха поджала губы. Спать! Если бы еще можно было…просто упасть и отрубиться, как все нормальные иртха…Не от хорошей жизни она четвертую ночь стережет покой спящих товарищей по оружию. И Мулуг здесь не при чем… - Слышишь меня? Иди. Спать – повторил Багнур по слогам, точно беседовал с глухой. – Иди, иди…я покараулю. Анхур оставь только на всякий случай: мало ли что… - М-м-м… - Шара в задумчивости сжала виски, разрываясь между много-дневной усталостью и страхом потерять во сне контроль над сознанием. Но пожилой иртха, отличаясь редкостной простотой чувств, счел молчание лучницы плодом недоверчивости. - Да уж, конечно, куда нам, серым, до вас! – сварливо проворчал он, - На охоту не ходили, зверя-птицу не били…Прям и не знаем, с которой стороны тетиву натягивать… Шара смущенно улыбнулась, только сейчас впервые осознав для себя, сколь нелепо и смехотворно смотрится в глазах старого охотника отчаянная распальцовка нурненских стрелков. На ум тотчас же пришел Хаграр, имевший моду вместо серьги таскать в мочке уха наконечник стрелы – в качестве опознавательного знака… А то как же: гордость Унсухуштана, а по виду и не скажешь – непорядок… Да уж! Подмастерье гончара, вот уж кому до армии лука в руках держать точно не приходилось ни разу… - Иди спать, незаменимая ты наша! – прервал воспоминания ворчливый голос. – Завтра опять переть под солнцем целый день, а у тебя морда – как государственный флаг: красный глаз в черном поле. - Правый или левый? – вяло пошутила лучница, отчаянно зевая. - Оба! Иди уже… И настойчивость охотника оказалась последним доводом в пользу ночного отдыха. Там, где берег ступеньками обрывался к воде, над самой кромкой нависал широкий поросший травой уступ, на котором уже располагалось два сопящих свертка. Выбранное место оказалось просто отличным, ибо с берега не проглядывалось совершенно, было сухим, ну, и, кроме того, легкий шелест течения в высоких прибрежных травах убаюкивал почище маминой колыбельной. Девушка бросила лархан на землю, подумала и перетащила импровизированную постель подальше от остальных. Спать… наконец-то…Чувствуя, что никакие страхи и запреты уже не могут удержать от настойчивого желания поскорее закрыть глаза, она опустила на лицо нарт’харуму и, завернувшись в толстую двухслойную кожу лархана, мгновенно провалилась в сон. …Зарево вставало под небеса, и в его хищном багрянце замшелые стволы деревьев казались раскаленными докрасна прутьями огромной клетки. В стылом лесном воздухе плывут клочья гари, от вездесущего дыма слезятся глаза, но чуткое обоняние иртха различает еще один, почти неуловимый запах – запах крови. Далеко на полночи горит земля и стонут камни, но даже здесь, в дикой лесной чаще слышны отголоски буйства стихии. И повсюду – этот запах, липкий железистый привкус на губах, жар чужой боли бьет тугой спиралью в кровавые облака. Духи смерти ныне собирают жатву, и звенит израненный, наискось прочерченный сталью воздух. Плеть чужого отчаянья и страха наотмашь бьет по сознанию, и откуда-то со дна поднимаются древние звериные инстинкты: точно сотни близких и далеких голосов на все лады исступленно кричат одно и то же «Беги! Спасайся! Это смерть… Беги!» И повинуясь этому крику ноги делают первый нерешительный шаг назад… А обезумевший северный ветер продолжает хлестать по лицу, обжигая ноздри горячим соленым туманом. Пролитая кровь… прерванная жизнь. Страшная, незнакомая сила, от которой не найти спасения, против которой бессильны клыки и когти, и остается только одно – прочь, как можно дальше от того места, где пируют духи смерти, чтобы не стать частью их трапезы. Темный лес летит навстречу, мелькая стволами, и скрывается позади неверная тропа, а за плечами парит тот безумный слепой страх, что заставляет бежать, не чуя усталости…И только сердце отсчитывает частые, исступленно-глубокие удары: «быстрее… быстрее…». Они были совсем непохожи на иртха, эти странные, призрачно-тонкие создания, в чьих широко распахнутых глазах плясали блики огня, охватившего бревенчатые стены. Рассыпается золой в горсти затейливое деревянное кружево, векам горячо – это неостывший пепел сожженного дома оседает на ресницах… а, может, слезы? А они все идут и идут, и ледяная сталь доспехов вскипает в отблесках пожара…И так странно-бездушны отточенные движения смертоносных клинков: ни ярости, ни мрачного торжества, ни хмельного упоения боем – ничего, лишь молчаливый спокойный расчет, скупые и безукоризненно-точные взмахи, неизменно встречающие каждую новую цель. Алые капли на светлых клинках… Им нечего было противопоставить этой силе. Им, ни разу не державшим в руках оружия, не знающим, что такое причинять боль. Мощный удар, почти ломая пальцы, выбивает из руки неумело сжатый меч и следом – длинный нескончаемо-долгий высверк отраженного пламени и вспышка боли. Тонкая рубашка, косым ударом рассеченная на груди, мгновенно тяжелеет от крови. Тело еще оседает в дымящуюся траву, а безжалостное лезвие продолжает свой путь, подобно порыву ветра в сухих стеблях тростника: падающие изломанные фигуры…искорки жизни, гаснущие в золоте глаз – точно неверное отражение звезд в стылом омуте подергивается рябью…Пепел и кровь… Зарево пожара неровным багрянцем красит мертвые лица, и кажется, что все это – неправда, не всерьез: в широко распахнутых глазах – ни боли, ни страха, лишь непонимание да какая-то полудетская обида…Повисший в воздухе вопрос, так и не высказанное, запоздалое: «за что?». Жаркие веселые язычки пожирают страницы, пляшут в осколках лопнувших витражей… И лишь одно-единственное, пронзительно-яростное лицо, бездонные сухие колодцы зрачков, впитавших чужую боль. Мрак сгущается за спиной и нетронутая кровавыми отблесками тень похожа на сложенные крылья, искаженное мукой лицо – белый клин меж потоков черных волос. Волны силы расходятся от одиноко стоящей на пепелище фигуры, точно во все стороны тянутся нити, пытаясь сплести невидимый щит…уберечь то, что еще осталось… Испуганная малышка посреди разбросанных искалеченных тел прижимает к груди маленькую ручку с не по размеру широким золотым браслетом, точно боится уронить последнюю вещь, что хранит родное тепло… Закованная в сталь высокая фигура склоняется, заслоняя собой свет пожара, и требовательно протягивает ладонь – «пойдем». Безлико-прекрасные черты…упертый в землю окровавленный клинок – всполохи на лезвии. - Не бойся. Я не трону тебя Губы по-прежнему сомкнуты, средний, бесполый голос звучит в голове. - Оставь это… – сильные шершавые пальцы без труда разжимают детскую ладошку, исступленно стиснувшую безжизненно- ледяное запястье молодой женщины. - Оставь. Ей нельзя помочь. Пойдем… Сдавленный крик замирает в горле, когда рухнувший кусок стены, рассыпаясь в уголья, ударяет вверх столбом искорок, осыпая сталь наплечников. Пепел и кровь… Крик рвется наружу, отчаянный детский плач – голос бесконечного, безнадежного одиночества и тоски… Холод… Ледяная вода обжигает лицо, течет за воротник. Сознание врывается в тело внезапно и грубо, точно грабитель – в чужой дом, взгляд расплывчат, как это бывает спросонья. Широкие лапы несколько раз подряд сильно встряхивают за плечи, когти чувствуются даже через толстую кожу рубашки. Встревоженное немолодое лицо с покрасневшими опухшими веками. Фляга в руках. - Замолчи… ох, уллах’тагор ин нарт, тихо… Тихо. Да замолчи же… Ох, да что же это такое… - Багнур? – хриплый голос плохо слушается свою хозяйку. – Что случилось? Тарки? Да прекрати ты меня трясти уже… - Тарки… - охотник, наконец, отпустил мокрую как жабу лучницу. – Будут тебе ужо тарки: звук по воде знаешь как далеко слыхать! Я уж думал – на скорпиона улеглась, а он возьми да и тяпни, где негладко… Че случилось-то? - Не водятся тут скорпионы… - Шара напрочь игнорировала адресованный ей вопрос. – И отродясь не водилось. Ну, я так думаю – неуверенно закончила она, выкручивая мокрые волосы. - Тогда что же? – продолжал допытываться Багнур. Правильно, отвязался один такой! Особенно после всего этого ночного концерта… Влипла так влипла, по самые уши. Нда-а… надо было все-таки соврать, что скорпион. - Ну… я не нарочно. Просто устала, наверное, вот сон плохой и приснился… - Шара ожесточенно накручивала на палец прядь волос, изо всех сил стараясь говорить как можно непринужденнее. – Ну, так получилось… Я… я больше не буду… Видя мелькнувший в расширенных зрачках собеседника суеверный страх, девушка поняла: толку от всех ее хитростей – как из камня воды. Пхут. - Ты… - Багнур сглотнул. – Ты видишь… видишь то-чего-нет? Как ир-гит’ай…ох, уллах’тагор ин нарт… - ладонь вскинулась в охранном жесте. Казалось, еще немного, и узнавший ее тайну немолодой охотник, чего доброго, бухнется перед ней на колени. Надо было срочно как-то выкручиваться. Но как? Честным путем уже невоз-можно, это ясно. Врать быстро и качественно в полусонном состоянии на редкость трудно…Пхут’тха, что ж придумать-то? Так… сны видят иргит’ай, Говорящие-с-духами…духи… трава духов…О! кажется, есть идея…. - Не знаю, что там видят иргит’ай… - старательно имитируя дрожание пальцев, Шара потянулась к фляге, торопливо выдернула пробку и присосалась к горлышку с такой жадностью, точно неделю блуждала в Горгоротских солончаках. Багнур подозрительно прищурился, озаренный догадкой. Он покачал на ладони трофейный кисет, взвесил, затем перевел взгляд на горе-дозорную, что продолжала жадно глотать воду. Нехитрая пантомима сработала – охотник понял все сам, и к тому моменту, когда Шара, наконец, отлипла от фляжки, диагноз уже не вызывал ни малейших сомнений. - Мерзнешь? – на всякий случай уточнил он. - Н-не пойму… Вроде просто трясет… - она плотно запахнулась в лархан, продолжая изображать дрожь. – И сердце стучит как молоток… Хреново… - Ну-ну. – Багнур вытащил из конфискованного кисета маленький сверток, повертел его в мозолистых пальцах. – А я-то уж думал…Вот ведь пакость какая, я всегда говорил – отраву они туда добавляют, хуже вулканического пепла… Ну, и что же тебе привиделось? Девятка уллах’тхар или еще что покруче, а? - Огонь… – бесцветно протянула лучница, кутаясь в плащ. – Много огня… кровь. Не помню, страшно. Очень. - Ясно, короче, - устало вздохнул Багнур, поднимаясь. – Значит так: еще раз вот с этим увижу – башку отверну, ясно? Ишь надумали всякую пакость курить… Если ты после нее всякий раз будешь так орать, то лучше уж в дозоре уснула бы, все тише… И, размахнувшись с берега, он с остервенением зашвырнул на быстроток злополучный сверток. Видевшая это Шара так и подпрыгнула на месте от огорчения, но роль нужно было играть до конца, поэтому она стоически промолчала. - Ты давай обратно ложись, - велел Багнур, зевая. – Да и я, пожалуй, посплю. А вот камнегрыз наш чего-то уже давно в дозоре не стоял, пусть-ка хоть раз зад с земли поднимет….охо-хо… Шара не стала наблюдать за тем, как осуществляется процесс смены ка-раула. Нырнув под лархан с головой, она честно попыталась заснуть, но как назло, после пережитого в голову лезло великое множество мыслей, с которыми не могли совладать даже усталость и неприятно мокрые волосы. Итак, это снова началось. В том, что с ней что-то не так, Шара знала с самого детства. И дело тут было вовсе не в безобразной внешности: научиться не обращать внимания на презрительно-насмешливые взгляды оказалось довольно легко. В различные периоды жизни взрослеющая орчиха с удивлением и страхом убеждалась в существовании множества понятий, вещей и свойств, о которых ей ни разу не доводилось слышать, но которые, тем не менее, казались странно-знакомыми. В основном, это были мелочи, не стоящие размышлений, но в последнее время странное явление начало приобретать все больший размах. Казалось, что сквозь ясную поверхность ее собственной жизни, мыслей и чувств то и дело проступают, поднимаясь откуда-то со дна, чужие воспоминания, лица, обрывки фраз… Порой это были лица совершенно уж непонятных существ, сцены пиров и битв, неизвестные пейзажи. В том, что странные видения – картины давно ушедших дней – Шара отчего-то не сомневалась, хотя сменяющие друг друга расплывчато-бестолковые образы не позволяли угадать ни время года, ни приблизительную давность происходящего. Гораздо забавнее было то обстоятельство, что многие из случайных знаний на поверку оказывались источником получения ответов на вполне насущные вопросы. К примеру, когда мать впервые показала ей руны, маленькая Шара, еще толком не зная, как держать кисть, с минуту сосредоточенно рассматривала знаки, после чего обмакнула в тушь мизинец и вывела на боку глиняного горшка свое имя. О, разумеется, ошибиться в слове из двух рун практически невозможно, но ведь не для трехлетнего ребенка! Еще любопытнее дело обстояло со зрением, даже если отбросить абсолютное отсутствие светобоязни – непременной черты Ночного народа. В том, что черный цвет бывает весьма разнообразен, Шара убедилась тоже в достаточно юном возрасте. Страна Восходящего Солнца скупа на яркие краски, но даже в царстве хмурых скальных хребтов, солончаковых пустынь и вулканического пепла глаз иртха различает множество оттенков красного, оранжевого и желтого цветов, особенно в часы восхода и заката. Тогда оживают даже безжизненные утесы, и лишь непроглядная чернота душистых лепестков гонха’ран на фоне чуть более светлых узловатых ветвей хранит память о цвете ночного неба. И только странно бледнокожая девочка-иртха видела различие между черным цветом распускающейся листвы, черными соцветиями гонха’ран и жирной сажей горящего таингура, изо всех сил тщетно пытаясь придумать названия для столь непохожих друг на друга оттенков: в родном языке Шары таких слов не было – какой прок называть то, чего не видишь? По детской привычке она снова начала перекатывать в уме слова, изобретая новые названия для множества красок, но мысли скакали камешками по склону, и девушка даже не заметила, как сон вновь медленно утянул ее в свой омут.