Красное море

1917 год. В тот день, с утра пораньше, я побрел в парк напротив моего дома. Стоял жуткий для Москвы май: духота и жар, стоящие даже утром, заставляли тело страдать самым жестоким образом, высасывая всю жизненную энергию и делая из человека некую влажную мумию, желающею лишь спрятаться туда, куда не касаются лучи солнца и не проникает этот чертовски сухой жаркий воздух. Вот только спрятаться мне было некуда, ибо отойти я успел на приличное расстояние от своего дома. Решено было найти дерево с длинными ветками, а еще лучше скамью, под увесистыми ветками того самого дерева. Честно говоря, это было сложно, учитывая, что этот парк считается самым захудалым во всей Москве, следовательно, тут ни то что целых скамеек, даже простых бревен или пеньков не сыщешь, господа. Еще бы, черт тебя дери, это же окраина города, ей не положено быть приведенной в порядок, видимо. Никогда бы не заселялся сюда, если бы не обстоятельства скудные: меня выселили из комнаты на Малой Бронной, предварительно обобрав как последнего мальчишку (а мне уже, между прочим, двадцать шесть лет!!), сказав, мол: "Не выедешь - милицию вызовем, еще и лекарю-то главному вашему настучим на тебя, что и с работой попрощаешься". Ситуация эта меня, конечно, подкосила, денег у меня совсем не было, но тут на горизонте появился мой давний товарищ, который и подал мне руку помощи, так сказать. За копейки он мне предоставил комнатку на окраине города, с оплатой, мол, могу не переживать, лишь бы устроил к себе в госпиталь его сестренку, Лидочку, медсестричкой. Естественно, дешевое жильё меня не могло не обрадовать, а вот с устройством Лидочки было сложнее - я сам-то еще зеленый, недавно выпустился с университета, по распределению в госпиталь военный попал, а тут сразу на тебе - устрой. Но получилось, опять таки, в мою пользу: Лидочка уж больно лекарю приглянулась и он без раздумий принял её в наш лекарский коллектив, ну а я же, довольный собою, заселился в небольшую, но светлую комнатушку двухэтажного дома, обретя несколько душ соседей. Очутившись на берегу пруда, в котором безмятежно плавали дикие утки, я понял, что забрел уж слишком далеко - в глубь парка. Стоит отметить, что место было потрясающим, будто это была не реальная природа, а прекрасный пейзаж, написанный известным итальянским художником. Изгибы деревьев вокруг пруда были столь изящны, что мне даже пришлось убеждать себя, что деревья живые (я решил постучать по коре), цветы благоухали и имели искусственно приторно-яркий цвет, что было слишком необычно вообще для живого на нашей планете, насколько я знаю из курса биологии. Где-то вдали отсчитывала кукушка свои "ку-ку", которые эхом разносились по всему парку, от чего ощущалось, будто находишься в дремучем лесу. Так и не сыскав хоть какую-нибудь скамейку или ее подобие, я откинулся прямо на траву, ведь она была настолько зеленой, что грех не полежать. А еще она была очень мягкой и теплой, было настолько уютно и комфортно на ней лежать, что веки плавно стали опускаться, а мозг медленно погружаться в фазу сна. *** Я проснулся от внезапного похолодания. Когда взор немного прояснился ото сна, я понял, что уже смеркается и пора выбираться отсюда, пока не стало совсем темно. Весной всегда так: утром и днем - жара несусветная, а как только солнце прячет свои лучики - чуть ли не поздняя осень, как по ощущениям. Выбрался я довольно быстро, при том, что много раз оборачивался и запоминал путь - я намерен приходить к пруду каждый день. Окончательно я понял это, когда увидел целое, по всей видимости, семейство белок. Каждый день заходить к ним на огонек и приносить угощения - будет моим новым хобби, так сказать. Теперь я понимаю, почему вспомнил именно этот день. Если бы я не встретил на своем пути пруд, не решил подкармливать маленьких рыженьких зверьков, которые, кстати, могли и без меня обойтись в своем пропитании, я не стал бы каждый день после работы приходить туда с барсеткой в руках, наполненной орехами, хлебом и... бумагами, исписанными словами отвратительного и любимого Маяковского.