Контроль над импульсами

Эмма взгромоздилась на ручку дивана, стоящего в дальнем углу комнаты, поставила ноги на диванную подушку и прислонилась спиной к стене. Она кусала ногти, она ерзала. Она старалась делать вдох на шесть счетов и выдох на восемь. Казалось, что это помогает. Пыталась отвлечься бессмысленными мечтаниями. Чем угодно. Что угодно будет лучше, чем обращать внимание на клубящуюся темноту, растущую внутри нее. Бесконечные воспоминания о скручивающей желудок ярости и темных делах. Убийства, кражи, беспричинное насилие, изнасилования, пытки, кровь – так много крови – свет застилают тысячи взглядов и воплей страха и боли, сливающихся в общий хор внутри черепа Эммы. Не все Темные были столь... сдержанными... как Голд. Эмма резко дернулась вперед, упёрла локти в колени, опустила голову на сжатые кулаки, закрыла глаза. Он никогда даже не намекал, что все... это... было внутри него. Никогда не показывал, что сотни лет воспоминаний других Темных постоянно составляют ему компанию. Никогда не вздрагивал от импульсов, насылаемых этим мерзким месивом, текущим по венам, как это происходит с нею. Вдох на шесть счетов. Выдох на восемь. Взгляд Эммы остановился на Реджине – единственном, кроме нее, обитателе комнаты. Женщина сидит, склонившись над столом, темные волосы падают на одну сторону лица, спина немного изогнута. Шея – о, Боже! Ее шея – голая и гладкая, и буквально приглашает губы, и язык, и зубы Эммы. Эмма сжимает кулаки и прикусывает губу. У нее проблема. У нее серьезная проблема. Эмма помнила шаткую ясность момента, в который рванула клинок вперед. Потрясающую непринужденность, с которой она приняла решение взять на себя бремя темноты, чтобы спасти другую женщину. Они давали и брали друг от друга так много, что Эмма действовала инстинктивно, защищая то, о чем заботилась, – того, о ком заботилась. Она поступила так, как, по мнению окружающих, должна была бы поступать по отношению к Крюку. Но она чувствовала, что должна поступить так по отношению к Реджине. Она любила другую женщину. Осознание этого факта пронзило Эмму, когда черные щупальца боли и власти сплетались вокруг нее, внутри нее. Тысячи разнообразных моментов разом встали на место, и, оглянувшись назад, ей захотелось треснуть себя по лбу. Вдох на шесть счетов. Выдох на восемь. Осознание было прекрасным – Эмма не хотела скрывать, не хотела убегать. Она хотела брать. Вот в этом и состояла проблема – сейчас? Сейчас, когда внутри нее бурлит эта черная похоть? Эмме требовалась вся ее выдержка, чтобы оставаться сидеть, опустив голову на ладони, а не проводить кончиками пальцев по тонкой шее, не запускать руки в эти темные волосы. Вся, чтобы вжимать ноги в диванную подушку, а не стоять позади Реджины, вздергивая женщину на ноги и с силой толкая ее к столу, отшвыривая в сторону стул. Вся, чтобы сжимать зубы на собственной губе, а не на плече брюнетки. Вдох на шесть счетов. Выдох на восемь. Эмма в мольбе посмотрела на потолок, голоса у нее в голове хихикали. «Почему ты не...» Потому что я не вы! Эмма плотно сцепила пальцы, дернула коленом. Она могла бы просто покинуть комнату. Самая очевидная реакция. Не считая того, что ее семья – действительно все – нервно косились на нее. Эмма не могла их винить, не было никакой разумной причины для того, чтобы сердиться, кроме самой эмоции. Она была очень сердита. «Ее родители так сильно старались», – насмехались голоса. Они так сильно старались скрыть это. Но она видела все ясно, как день, – их тревогу, то, как они секунду колебались перед тем, как подойти к ней. Как они почти неуловимо побледнели перед тем, как улыбнуться ей. Генри – благослови его, Боже, – он не боялся, просто неколебимо верил в нее, как всегда. Мальчик беспечно обнял ее и положил голову ей на плечо. Не его страх, а страх Эммы держал Генри вдали от нее. Реджина была единственной, кроме мальчика, кто не вздрагивал. Кому не нужна была эта короткая секунда, чтобы взять себя в руки перед тем, как поприветствовать ее. Кого Эмме не приходилось опасаться. Кто не опасался Эмму. Реджина старательно искала возможность разделить Эмму и Темного, практически заперевшись в кабинете своего особняка. Эмма снова позволила себе пробежаться взглядом по другой женщине. Вдох на шесть счетов. Выдох на восемь. Эта обнаженная шея. Наклон ее плеча. Ее рука, удобно лежащая на столешнице, пальцы, играющие с уголком страницы. Кинжал, лежащий рядом с ее рукой. Поэтому никто из них не боялся. Это было как рокот волны, который почти оглушал Эмму – чистая ярость, горящая в ее груди и в ее голове. Заставляющая ее ногти врезаться в ладони. Заставляющая ее дрожать. Реджина оторвалась от чтения и откинулась на спинку стула, подняла руку к задней части шеи. Стон сорвался с ее губ, когда она потянулась, выгнув спину. Стон, который заставил Эмму задрожать и сжать бедра, скрипнув зубами. Реджина должна издавать такие удовлетворенные стоны гораздо чаще. Эмма могла бы помочь ей в этом. Поможет ей в этом. «Ебатьебатьебать». - Эмма... Эмма вздрогнула, когда голос отвлек ее от этих вероломных мыслей. Усталые карие глаза пристально смотрели на нее. Она даже не заметила, как Реджина встала и подошла к ней, остановившись рядом с диваном. Рука прочно устроилась на ее напряженном плече. - Ты в порядке? – слова Реджины были нежными, а глаза еще нежнее. «Не смотри на меня так, женщина». Эмма сглотнула и попыталась абстрагироваться от ярких образов насилия, которые вспыхивали сейчас в ее сознании. Реджина лежит на спине, Эмма резко раздвигает ее колени в стороны и укладывается между ними, ладонями прижимает ее руки к ковру. Реджина присаживается и проводит рукой от плеча Эммы до побелевших костяшек пальцев. Эмма бешено разрывает ткань, чтобы прикоснуться, испробовать эту гладкую теплую кожу, темные волосы отброшены назад, когда Реджина выгибает спину, приветствуя ее. Хриплые стоны «еще» и «ох», и придушенное шипение «дааа». Общий для двоих, жаркий от их дыхания воздух, Эмма глотает вздохи и крики наслаждения женщины, извивающейся под нею и царапающей ее спину. Трахает Реджину... пальцы глубоко погружаются между влажными, сжимающимися вокруг них, мышцами снова, и снова, и... - Эмма! Ее ноздри вспыхивают при звуке голоса женщины – теперь более низкого и серьезного, – которая наклонилась ближе к ней, все еще держа руку на ее пальцах. Вдох на шесть счетов. Выдох на восемь. - Ты, – выдавливает Эмма, до боли напрягая все мышцы, чтобы сдержаться, – должна отойти от меня. Темнота внутри нее восторженно хихикает, и поток пьянящего возбуждения омывает ее изнутри. «Ты могла бы заполучить ее, она скажет “да”». Реджина поднимает бровь, окидывая напряженную фигуру Эммы проницательным взглядом. - В чем дело, Эм... - Реджина, вот ты где. Ты готова идти? Роланд спрашивал о тебе. «Моя!» И Эмма чувствует только удовлетворяющий хруст хряща и боль, поднимающуюся по руке. Робин лежит на полу, зажимая рукой нос, его удивленный укоризненный взгляд направлен на нее. - Ты недостоин! – кипящие слова текут через ее сжатые зубы. Злорадный восторг пузырится в ее горле, и Эмма смеется над страхом, мерцающим в его глазах, когда она усаживается на его торс. Кулак снова поднимается в воздух, и что-то внутри нее расслабляется и разворачивается. - Темный! Стоп. Эмма ворчит, когда ее тело замирает, невзирая на ее пылкое желание, накал и напряжение, на то, что она всеми фибрами своего существа – нового и старого – так горячо желает сделать это. Она сверкает глазами на лежащего под нею мужчину. Предполагаемая «родственная душа» Реджины. Тот, кого все вокруг определяют термином «истинная любовь», будто ее тут пруд пруди. Мужественный мужчина, которого Реджина целеустремленно искала, и которого Эмма, как преданный щенок, помогла найти. «Она создана не для него!» - Встать! – повелевает королева с непринужденностью, даруемой опытом. Одним плавным движением Эмма поднимается на ноги и отходит в сторону. Ее руки расслаблены, несмотря на то, что все внутри нее вопит: «причинить боль, схватить, убить, взять». Эмма дрожит от отвращения к себе, отводя взгляд от женщины с кинжалом и распростертого на полу мужчины. Она возвращается к дивану и принимается вышагивать перед ним. Вдох на шесть счетов. Выдох на восемь. Стараясь игнорировать шепотки «ты в порядке?», «иди в больницу» и «я не оставлю тебя здесь с этим!». Заслышав последнее слово, Эмма поворачивается, оскалив зубы, и направляется обратно к дерзкому мужчине, сжимая кулаки. Реджина встает между ними, подняв руку и повернув ее ладонью к рычащей блондинке. - Стой там, Эмма. И она слушается, но не потому, что королева просит, а потому лишь, что эти ее темные глаза просят. Реджина отворачивается и твердо говорит Робину уходить, берет его за руку и провожает до двери. Эмма осторожно ступает следом за ними, наблюдая за каждым движением, прищурив глаза и затаив дыхание. Быть наедине с Реджиной – это повышает ее беспокойство и удовольствие. Женщина со щелчком закрывает дверь, прислоняется к ней рукой и опускает голову. Эмма там, за ее спиной, уже через мгновение и Реджина замирает. - Реджина... – мурлычет Эмма, наклоняясь ближе, подобно наркоману, чтобы почувствовать тепло тела другой женщины, вдохнуть ее аромат. Руки ложатся на бедра Реджины еще до того, как она по-настоящему осознает, что делает, до того, как она могла бы злобно одернуть себя, чтобы просто остановиться. Пальцы мягко рисуют узоры на черной ткани – призрачный намек на то, как крепко они могут схватить, на грани чего балансирует Эмма. – Он не подходит тебе, – шепчет она, и голос ее дрожит от желания выкрикнуть это. Она изо всех сил старается сохранять все маленьким, тихим, медленным. Мышцы ее спины и пресса дрожат от усилия, когда она сдерживается, чтобы не вынуждать и не брать. «Но ты можешь, и она не в силах тебя остановить». «Ей это понравится». «Ты можешь ее заполучить». «Ты хочешь ее». «Так возьми ее». Рот Эммы наполняется слюной, которая стекает по ее клыкам, когда она представляет, как вонзает их в место, где плечо соединяется с шеей, представляет ответный вздох удовольствия и то, как рука движется назад, зарываясь в ее волосы. Представляет, как легко было бы поднять темноволосую женщину и разложить ее – открытую, уничтоженную и задыхающуюся, – на столе. Она проводит языком по острым кромкам зубов при мысли о том, чтобы оттрахать Реджину ртом, чувствуя, как дрожат ее бедра, под аккомпанемент криков страсти. Эмма стонет и сжимает пальцы на бедрах Реджины. Она переступает с ноги на ногу, борясь с пьянящим импульсом пересечь эту непреодолимую черту. - Эмма, – снова этот низкий тон, но такой голос отзывается эхом во всем, что Эмма собой являет. И Эмма хочет слышать его каждый день своей проклятой Богом жизни. Вдох на шесть счетов. Выдох на восемь. - Не так. О, слава Богу. Тело Эммы расслабляется, вздох облегчения срывается с губ, руки безвольно падают по бокам. Она закрывает глаза, вдыхая запах Реджины. «Возьми ее». Она держит глаза закрытыми, чувствуя, как Реджина поворачивается, и слыша от нее такой же вздох. Теплые ладони ложатся на щеки, слегка тянут ее вниз. Реджина прижимается губами ко лбу Эммы, и та удивленно открывает глаза. - Не так, – повторяет она. – Не так, – подчеркивает женщина и опускает глаза, встречая взгляд Эммы. Реджина проводит большими пальцами вдоль скул Эммы и слегка кивает перед тем, как отодвинуться. Ее рука возвращается к кинжалу, висящему у нее на поясе, пальцы задумчиво поглаживают рукоять. «Властно». - Вернусь к работе, – шелестит Реджина, странно изгибая губы, перед тем, как возвратиться к столу и снова сесть. Эмма осталась стоять, уставившись на дверь, отслеживая пальцами волокна древесины. Она могла бы разрыдаться. Она могла бы рассмеяться. Она могла бы ничего не делать, а просто ждать и верить в нынешнюю целеустремленность Реджины в деле поиска решения. Эмма разворачивается и снова усаживается на ручку дивана, взгляд ее возвращается к Реджине. Следует за рукой, которая поднялась, чтобы откинуть волосы с плеча, и рассеяно поглаживает эту шею. Эта шея. Вдох на шесть счетов. Выдох на восемь.