Живи и помни

Звонить ментам было, конечно же, весьма глупо — слишком уж хорошо знал Володя сию когорту. Да и прекрасно понимал он, что с Беловым вопрос уже порешен. Пусть мальчик оторвется напоследок. А квартиру он все равно менять собирался. То и дело недобро скалясь, Каверин вышагивал по огромной гостиной, оглядывая следы от пуль в светло-сиреневых стенах и переступая через мелкие обломки расстрелянной мебели авторской работы. Дорогого барахла было, несомненно, жаль, но думал сейчас Володенька, мягко говоря, немного о другом. А сзади, то и дело прикладывая чуть запылившийся носовой платок к влажному лбу, пошатывался перепуганный до полусмерти Артур. — Что, Артура, страшно? — на мгновение обернувшись в сторону Лапшина, пропел Володя и откинул мыском ботинка не убранный осколок вазы. — Нормально. Ты когда палача этого выпускать собираешься? Каверин ответил не сразу, словно то ли оттягивая момент, то ли и впрямь призадумавшись. О Максе он, разумеется, думал, но думал вскользь, не серьезно. Да, Карельский сослужил отличную службу, но теперь-то он, по большому счету, не особенно был нужен. Свою партию он сыграл, и теперь его можно было бы даже в расход пустить, чтобы перед глазами не маячил… — Пускай посидит еще, для надежности. Белов точно еще вылезет, рано пока дергаться. А уединение ему только на пользу пойдет. На определенной фразе Артур нервно передернулся — правда-матка не особенно его обрадовала. — Усложняешь ты, Володя. Я бы Белого сразу грохнул, с ними же вместе, и все. Зачем нам подставляться лишний раз? Володя спрятал уцелевшую руку в карман брюк и повернулся к Лапшину. — Ты на Канарах был? Вопрос из серии «совсем уж не в кассу» заставил Лапшина изумленно глянуть на собеседника и наклонить голову чуть вбок. — А причем здесь Канары? — Я тебя спрашиваю: ты на Канарах был? — Ну, был, разумеется. Я, когда отсюда свинтил, я полмира объездил, — неспешность Каверина с легкостью вывела Артура из себя. Ему хотелось получить ответ на свой вопрос, а не играть в загадки. — Так у них там были кто-то типа аборигенов местных, потомков испанцев — гуанчи. Экскурсовод рассказывал. Короче суть в том, что у этих гуанчей закон был мудрый: сосед там, ну, соседа грохнул, к примеру. Они что делали? Они не убийцу наказывали, они сына казнили, там, или брата. Преступника приговорить — это туфта, это я тебе как мент говорю. А вот заставить человека помучиться, чтобы ему самому жить расхотелось от горя и тоски — вот, это дело, это тема. — Ага. Только вот Белов — это тебе не абориген какой, — Артур оглядел изуродованную гостиную и подошел к Каверину вплотную, кивнув в сторону одного из расстрелянных пулеметными очередями окон. — Он, вон, как грохнет из гранатомета — и все. — Не боись, Артура, не успеет, — казалось, именно похожей фразы Володя и ждал, чтобы поиметь возможность смаковать удовольствие от осознания собственного превосходства над давним врагом. — Саша Белов уже не жилец. И потом — ты же сам не против был. Так чего сейчас задергался? — Конечно, не против, — огрызнулся Артур, спрятав платок в карман пиджака. — Я на все был согласен, лишь бы этого ублюдка со света сжить. Самому только подыхать неохота, знаешь ли. — Ну, ты, вообще-то, сам виноват, — протянул Каверин, взглянув на «напарника» и проигнорировав его крайнюю фразу. Кого именно Лапшин величал ублюдком, было ясно, словно божий день. — Уж забрал бы девку с собой и проблем бы не было. Каверина эта тема никак не касалась, и это вывело Артура из себя. Но сказать это в открытую Лапшин, разумеется, не решился. И потому ограничился попыткой защититься. — Куда бы я ее забрал? Ни кола, ни двора, ничего. Я же несколько лет по свету мотался, устраивался. — Но получается, что это ты сам ее ему оставил. Сам и виноват. — Пусть так, — Артур отмахнулся от режущей глаза правды и отошел к камину, в котором прятался от обстрела всего пару часов назад, — главное, что с этим покончено. Так ему, падле, и надо. Володя дернул плечами и ничего не ответил, а Лапшин призадумался, покусывая губу. Мечту, которая заключалась в мести за Лизавету, он лелеял с девяносто первого. Пусть весьма смутно, но до сих пор он помнил, как связался с ним тогда Каверин и передал роковую весть. Прилететь на похороны было равносильно подписанию самому себе смертного приговора, потому-то Артур и бесился, запертый в Германии, словно в огромной клетке. Убить. Разорвать. Заставить мучиться. Вот, чего желал Артур своему сопернику больше всего на свете на протяжении восьми лет. И даже не задумывался, соглашаясь сотрудничать с Кавериным и выступать на его стороне в предвыборной гонке, прекрасно понимая, что интересы их совпадали. Пусть действующие лица и ситуации разнились, но вот конечная цель была одинаковой. Она его не любила никогда. Артур прекрасно знал это и чувствовал. Принять только никак до конца не мог, и понять не получалось: почему она так к этому Пчёлкину привязана была? Почему даже после всего, что пережила из-за него, из-за этого недоноска, не сумела переключиться и забыть? Ну ведь он-то, Артур, он бы в лепешку бы расшибся, чтобы ее осчастливить! Это ведь он вернул ее к жизни. Из-за чертового Пчёлкина она саму себя потеряла, а он выдернул из депрессии, дал работу, помог с институтом… а она даже с проклятым браслетом расстаться не могла, врала, что замок заклинило! С запозданием в восемь лет догадка пронзила острой иглой и даже заставила испытать прилив жара и передернуться, на мгновение обернувшись в сторону изучавшего остатки некогда дорогой хрустальной люстры Каверина. Ведь он оказался прав. Чертов Володя оказался прав даже здесь и сейчас! Ведь забери Артур Лизу тогда с собой, все же было совершенно иначе. Ведь медицина в Германии была, есть и будет на множество шагов впереди. У Лизки был реальный шанс оправиться, более того, вдали от пресловутой и вшивой Родины она бы уж точно сумела забыть проклятого Пчёлкина раз и навсегда… только вот бежавший в спешке Артур до этого не додумался тогда. А потом она умерла, и все возможные размышления на эту тему отошли на второй план. А теперь получалось так, что и он был завязан во всем случившемся; получалось, что и на его совести смерть этой молодой девчонки… — Слушай… — Артур дернул шеей и повернулся к Каверину. — Когда глотку режут, это как вообще? По ощущениям. Володя гадко рассмеялся и пошевелил протезом. Искусственные пальцы с тихим и противным жужжанием медленно сжались и разжались. — Уж точно не щекотно. Кровью собственной харкать, сам-то представь. Вопрос и впрямь был глуповатый; но очень уж хотелось Лапшину убедиться в том, что Пчёлкин достаточно помучился перед смертью. Когда Володя делился с ним своими планами, Артуру было, в общем-то, наплевать на судьбу всей четверки. Он и слушал-то его вполуха — ему хватило услышать, что дни Пчёлкина уж точно сочтены. И что Макс по просьбе Каверина постарается на славу. А теперь выходило, что он, Артур Лапшин, был причастен к убийству того, кого Лиза любила с подросткового возраста. По-хорошему, Лапшин должен был бы испытывать муки совести перед покойницей, но их не было. Было лишь успокоение — справедливость наконец-то восторжествовала, пусть и с запозданием. А вот о том, что где-то на том свете он их свел, Артур как-то не думал даже. Не верил он никогда во все эти штучки; не верил, крещеным не был, и потому считал, что в могилу врага свел совершенно справедливо. Собаке собачья смерть. … — А мы с тобой, Артура, такие дела забабахаем, мама, не горюй, — размышления и фантазии Каверина о скором будущем, высказываемые вслух, заставили Артура вынырнуть из собственных мыслей и прислушаться. — Двадцать первый век на носу, новые веяния, новые перспективы. Конец приходит этой вонючей эпохе, этому дерьму. Впереди у нас столько возможностей, ты себе и представить не можешь! Лапшин промолчал. Перспективы казались ему чересчур размытыми и неясными, и прекрасно понимал он, что ни выбора, ни иного, отличного от Володиного, пути, у него не было и быть не могло. Что он понимал в здешних устоях, почти десяток лет проведя за границей? Да и, соглашаясь на сотрудничество с Кавериным, он осознавал, что подписывал себе кабалу на многие года. — Ты что там встал-то? Примета плохая, — Володя рассмеялся, и Артур непонимающе взглянул сначала на него, а потом прямо перед собой. Взгляд уперся в собственное отражение, искаженное осколками некогда цельного, во весь рост, зеркала в резной оправе. — Херня это все, — Лапшин отмахнулся от осколков и отошел чуть в сторону. В приметы еще верить, глупость какая. Да и не случится с ним ничего. — Странный ты все-таки, Артура, — Каверин хлопнул здоровой рукой Лапшина по плечу и оскалился. — Сам же за баб пить отказывался, потому что «они все суки», видите ли. Артур дернул плечом, скидывая руку бывшего мента, и провел большим пальцем по нижней губе. Ответ напрашивался сам собой, и ответ этот был для Артура самой настоящей правдой. Правдой, которую он носил в себе больше восьми лет. И сколько еще будет носить, было неизвестно. Только правду эту озвучил он словами совершенно иными. Более подходившими для разговора с Кавериным. — А она и не баба.