Bipolar disorder 1:0 Mickey Milkovich

«Ты можешь оставаться безучастным зрителем столько, сколько потребуется. Молчаливо сидеть в лодке, несущейся по бурному течению жизни. Сопротивляться ему бессмысленно, не так ли?» — Эй. Чей-то оклик вынудил замереть, дрожащей рукой выведя вопросительный знак, и вскинуть взгляд. Йен несколько раз моргнул, прежде чем вернуться к прерванному занятию. Лип поёрзал в кресле, бегло осматриваясь и, поморщившись, вновь обращаясь к Йену: — Ты как? Порядок? «Бессмысленно. Без смысла. А что придает вещам осмысленность? Почему для кого-то иметь в кармане толстую котлету нала имеет больше смысла, чем носить с собой биту? Ведь, как говорится, дай человеку удочку…» — … какие-то пьяные идиоты сожгли наш дом. Резко, едва ли не со свистом рассекая воздух, Йен вскинул взгляд на брата, впервые за их разговор выглядя осмысленно. Лип изогнул бровь, проговаривая: — Теперь, раз ты обратил на меня внимание, может, ответишь на вопрос? — Что с детьми? — голос Йена сух. — Бля, всё с ними хорошо, — Лип осмотрелся. — Ты в порядке? Йен больше не слушал, мелко, из-за недостатка свободного места, записывая в блокнот: «Одиночества не существует…» Сколько правды в этом блокноте, не знал сам Йен. *** — Здравствуй, дорогой, — Фиона стиснула его в объятьях. — Как ты? Он отвел взгляд, заплетающимся языком проговаривая: — Где Микки? — Я не знаю, — сестра нахмурилась, поглаживая его по плечу. — Ты в порядке? Если хочешь домой, то мы можем уехать хоть сейчас. Йен рассеяно кивнул, разворачиваясь и пытаясь уйти, но Фиона схватила его за рукав, заглядывая в глаза. — Куда ты? Передернув плечами и мягко выпутавшись из захвата, он покинул её. *** — Как настроение, Йен? Спишь лучше? Он устало прикрыл глаза, а затем кивнул, глядя в пол. — Хорошо, это хорошо, — врач черкнула что-то в его больничной карте. — Ну, а как чувствуешь себя в целом? Порядок? Йен, сощурившись, поднял на неё глаза, проговаривая кое-как онемевшими губами: — Что? Она даже не оторвалась от бумаг, повторяя: — Ты в порядке? Усмехнувшись, он сжал зубы до скрежета. Когда он только оказался здесь, накачанный седативными, Микки обнял его. И Йен ощутил, впервые за долгие месяцы, что в его руках – целый мир. Полностью ебанутый на голову, больше чем он сам, вечно пьющий, матерящийся и дающий пизды всем, кто ему не по нраву, Микки Милкович. Он стал его миром, хотя не должен был. Это было настолько противоестественно, что Йен пытался бежать, куда глаза глядят, но всегда возвращался. Словно гребанный Милкович стал центром всего мироздания, распространяя вокруг себя волны магнетизма, притягивающие разного рода пиздец с Йеном во главе. Он отпустил его, на прощание скользнув пальцами по коже. Микки ни разу не навестил его. В этом не было ничего необычного. Ничего пугающего и несвойственного. Йен довел Милковича до ручки, в который раз, и он сдался. Ничего страшного. Ничего ужасного. Кроме отвратительного осознания, что рад этому. Чертовски, сука, рад. Ему нужно лечиться, однозначно. Йен горько усмехнулся, хрипло признаваясь: — Нет. Я не в порядке. *** Затхлый воздух помещения врывался в легкие рваными вдохами. Йен остановился, прекратив наматывать круги по периметру комнаты, спиной прижался к стене, убирая с глаз влажную от пота челку. Боже, он так ослаб здесь, что, казалось, не смог бы поднять настоящую, а не пластиковую ложку. Громкий смех заставил его вздрогнуть, оглядываясь, сердце затрепетало где-то под кадыком. Чертова паранойя. Прижимая ладонь к груди, с трудом переставляя слабые ноги, Йен дошел до двери, но отпрянул, когда в неё вошел охранник, сопровождая кого-то. Теперь Йен готов был выплюнуть сердце – так настойчиво оно клокотало в горле. Перед ним стоял Микки. Вместо приветствия вскинув бровь, качнул головой в сторону диванов и Йен покорно поплелся следом, как зачарованный изучая затылок Милковича и испытывая, в равной степени, желание зарыться в волосы пальцами и разбить стул о его череп. Где же ты шлялся, ублюдок хренов? Когда охранник, убедившись, что всё в порядке, вышел, Микки подался вперед, упираясь локтями в колени и цедя сквозь зубы: — Какого хуя твоя злоебучая сестра врывается в мой дом, требуя, чтобы я вытащил тебя отсюда? Я тебя сюда притащил, что ли? Йен молчал. Микки пришлось повторить громче: — Я тебя сюда притащил? — Нет. — Тогда какого черта? Передернув плечами, Йен уставился в пол. Ни к кому, никогда в своей жизни, он не испытывал такой жгучей ненависти. За все вытраханные нервы, за погони и избиение Липа, за идиотизм, граничащий с возможным получением премии Дарвина в будущем. Микки был беспросветным кретином, не знающим ничего за границами Саут-Сайда. Сраным гопником. Сейчас он был другим. Более спокойным, рассудительным. Всё еще не умел зарабатывать деньги законными способами, но всё реже брал с собой пистолет, собираясь на бизнес-переговоры. Но Йен всё так же его ненавидел. И с каждым днем все чаще спрашивал себя: а что было между ненавистью к прошлому Микки и ненавистью к настоящему? Может, именно так начала проявляться его болезнь? Любовью к - Боже упаси - Микки Милковичу? — Йен? Задрожав, он поднял взгляд на Микки. Тот заметно нервничал, губы дрожали, а руки… руки, оказывается, сжимали его собственные. — Прекрати, Йен, — горячая ладонь скользнула по щеке, вырывая из груди хриплый вздох. — Йен. Боже, какие у него глаза. Боль прошила руку, Йен вскрикнул, выпуская из пальцев осколки невесть откуда взявшейся ручки и ошарашенно оглядывая глубокую рану на предплечье. — Эй, — Микки потряс его за плечо. — Пойдем, крутой парень, это нужно обработать. — Я разлюбил тебя, — Йен посмотрел на него, впервые, чистым, ничем не замутненным взглядом. Милкович растерялся на мгновенье, тяжело сглатывая, а затем потянул Галлагера за локоть здоровой руки, вынуждая встать. Осмотревшись, выхватил из рук какого-то старика пирожное, обернутое в салфетку, и забрав её, вернул лакомство, бросив, словно оскорбление: — Спасибо. Приложив салфетку к ране Йена, наконец, поднял на него взгляд, роняя негромко: — Я помню. Но ты мог найти место и получше, чтобы спрятаться от меня. Идём. — Нет, — Йен потянул его за плечо. — Ты не понимаешь. — Да всё я понимаю, Галлагер, ебаный ты в рот! — сорвался он, отшатнувшись. — Не заводи старую песню. — Я разлюбил тебя, — твердо продолжил Йен, а Микки закатил глаза, отворачиваясь. — В какие-то моменты в голове щелкает, и я начинаю… Сука, —зашипел он, усмехнувшись, — я начинаю презирать тебя. Ненавидеть. Как-будто ты вырезал всю мою семью у меня на глазах. Но я не прячусь. Я лечусь, мать твою. Понимаешь? Микки молчал. На скулах гуляли желваки, в глазах плясало пламя. — Я болен. Острый, словно нож, взгляд стал рассеянным, а затем Микки посмотрел на него с той оторопелой нежностью, что смотрел обычно. Словно перед ним нечто, не существующее в природе, только то, что может видеть только он. — Я болен, Мик, если часть меня считает тебя врагом. Милкович, пустым взглядом смотря в пол, двигал нижней челюстью из стороны в сторону. — Мик? — Если ты, — он прочистил горло, говоря тверже: — если ты из-за этого считаешь себя больным – то не стоит. Серьезно, Йен, просто прекрати. — Но… Неожиданно Микки оказался так близко, что у Йена перехватило дыхание. — Не надо делать это для меня, — он рычал, вскинув брови и напряженно смотря в сторону. — Поверь, я не испытываю никакого восторга от твоего жертвенного пребывания здесь. Йен ошарашенно моргал, приоткрыв рот, а затем протянул уничижительно: — Я готов на всё, чтобы держаться от тебя подальше. Микки горько усмехнулся, делая шаг назад. Облизнув губы, обронил: — Вот и замечательно. Бывай, Галлагер. Он стремительно покинул комнату. Ебучий Галлагер. В глазах дрожали слезы, он шел вслепую, по наитию. Расписавшись на проходной, выскочил на улицу, затягиваясь спасительным сигаретным дымом и выпуская его в сумеречное небо дрожащими губами. Ебучий Галлагер. Плюнув на автобус, Микки отправился в Алиби пешком. «Посетитель?» - удивился Кев, а он только вспомнил о бейдже на груди, срывая его и заказывая стопку водки. Ебучий Галлагер. Пойло обожгло глотку алкогольными парами, а Микки уже заказывал следующую стопку. Ебучий Галлагер. Разлюбил? Отлично. Но быть нерешительным в этом вопросе? Да не пошел бы ты нахуй? *** Что он забыл здесь? Воспоминаний и на подрочить не наберётся. Микки обвел поле взглядом, сплёвывая на руки и, подпрыгнув, вцепляясь в турник. Может, сердце? Хотя какое, к черту, сердце? Даже мать говорила, что у него его нет, когда он отказывался бежать ночью за очередной дозой к барыге на другом конце района. Он подтянулся на руках, выдыхая на спуске. Нужно убираться отсюда. Бежать, до самой, мать его, Мексики. Потому что даже если признать, что сердце – всего лишь орган, души не существует, то разум так легко из списка не вычеркнешь. Хотя, в конце концов, не только Галлагерам можно быть психами. Йен был частью жизни – не поспоришь, но не стена, что перешагнуть нельзя, так? С глаз долой – из сердца вон. Или, как в случае Микки, вон из головы. Да, точно, в Мексику. Вступить в наркокартель. Придется изрядно попотеть, конечно, но спустя несколько лет и пары сотен убийств он сумеет подняться. И развеется заодно. Подальше от всяких рыжих мудаков, оправдывающих болезнью своё равнодушие. Сердце, которое так наивно посчитали безучастным, кольнуло болью и затрепетало в грудной клетке. Нет, ну в самом деле. Тыльной стороной ладони утерев лоб, Микки поднял с земли бутылку, жадными глотками допивая и отшвыривая в сторону. Распахнул калитку, широким шагом выходя в центр поля. Он спрашивал у Фрэнка - вот идиотизм - о биполярке. Ненавязчиво поинтересовался. Галлагеру было насрать на чувства Микки, как и всем, в принципе, и он спокойно рассказал, как вела себя его жена: про все загоны, депрессии и попытки самоубийства. И про то, что вылечиваясь, она переставала их любить. Как-будто любовь к детям была последствием заболевания. И осознание этого убивало Микки. Остановившись в центре, Мик откинул голову назад, смотря вверх – звёзд не видно, искусственный свет Чикаго высветлил небо. — Какого хуя? — он развел руками в стороны. — Какого хуя, я спрашиваю? Сначала ты впихнул нас в этот дерьмовый район, потом забрал мать. Дал отца-обмудка и сестру-идиотку. Но хер с ним! — крик разнесся по полю. — Я смирился с этим дерьмом! Смирился со всем дерьмом, что ты мне подкидывал! Со всем, что ты отбирал! Но его? — голос осип. Ветер растрепал волосы, высушивая влажный блеск глаз. Микки устало опустился на землю, подтягивая ноги к груди. Винить некого. Йен болен. Он и сам, наверное, не знал, что чувства к Милковичу грозят психушкой и приемом пилюль до скончания века. Благодаря божественному вмешательству или взмаху крыла ебучей бабочки на другом конце земного шара, их любовь – причина, а не следствие. Биполярное расстройство – не человек. Ему не пригрозишь пистолетом, не расстреляешь дом из автомата и не вышибешь мозги арматурой. Увы. Микки громко расхохотался, откинувшись на спину. Хрипло, лающе смеялся, пальцами зарываясь в густой газон, в попытке удержаться на бренной земле. Ну за что, ебаный в рот? За что ты забрал его? За что ты дал мне его?