Драконье завещание

Он жил в горах, высоких, неприступных, покрытых белой шапкой снегов. Таких острых даже издалека, что самый отчаянный путешественник предпочитал идти неделю обходной дорогой, чем лезть напролом, рискуя свергнуться вниз, в непроглядную тьму, из которой тянулись к небу серые камни. В самом их сердце и обитал дракон. Вход в его пещеру — огромная, зияющая пустотой дыра, — был с двух сторон, а внутри, подобно муравейнику, сотни и тысячи туннелей, и в каждом из них дракон ориентировался даже с закрытыми глазами. А зрение у него и правда было неважным. Слишком старый, слишком уставший и за многие годы поднаторевший в откусывании голов дерзким рыцарям да взбалмошным магам, он отошёл от дел, перестал таскать невинных дев из ближайших селений и не принимал больше подношений за «дождь и урожай». Ну, право слово, что дракон мог сделать с погодой? Разве что чихнуть огнем в самые облака да разогнать их по небу испуганными птицами, но дары принимал с достоинством, гордо задрав голову — пусть люди верят, ему ж сытнее. Не считал он, сколько лет минуло с того мига, когда он в последний раз видел человека, но понимал, что начинает неизбежно скучать по трясущимся от страха людишкам, смотрящим то с благоговением, то с затаённым страхом. Помнится, лет пятьдесят назад, а может, и все сто, наведывался к нему историк из Ашерзвела, городка знаний в десятках миль от горной гряды. Интеллигентнейший человек был, к слову сказать. Именно что был, потому что, запудрив дракону мозги умными беседами, захвалив его до румянца на чешуйчатых щеках и пообещав написать книгу о последнем выжившим драконе, таком прекрасном и великом, он преследовал своей целью ограбить его на пару-тройку золотых монет, а может, и драгоценных камней — на сколько рук хватит. Соскучившийся по живому общение старый ящер не сразу смекнул, в чём тут дело, но потом, когда от лжеученого осталась горстка пепла, сиротливо раздуваемая ветром на краю обрыва, он вконец обозлился. И заперся в своих горах, сидел безвылазно многие годы, выстроив по периметру одинокой горной тропки горгулий — пусть сторожат, а если какой гость непрошенный — разорвут на части. И был уже готов помереть он от старости, свернувшись кольцом вокруг своего злата в сокровищнице, как в пещеру влетела встревоженная серая стражница, тряхнула мощными крыльями и смиренно приклонила голову. Когда она заговорила, трескучий и низкий голос её отлетел эхом от стен: — Мой господин, на тропу человек пожаловал. Не смели мы остановить его — он невинен и непозволительно крохотен. Дракон в удивлении поднял морду, шевеля ноздрями — от горгульи несло человеческим ребёнком, а в драконьем кодексе чести черным когтём по мрамору записано, что негоже детёнышей есть. — Как далеко он прошёл? — он медленно, точно змея, стал раскручивать кольца длинного, усеянного гребнями хвоста, сверкающего зелёными чешуйками. Мощная лапа грянула об пол, пещера вздрогнула, а когда дракон поднялся в полный рост, царапнув костяными наростами-рогами потолок, горгулья испуганно попятилась, не смея поднять на господина взгляда. — Человек не прошёл и мили, лишь оставил на тропе корзину покрытую. Из неё доносятся странные звуки, и не решаемся мы приблизиться. Эта странная манера речи немного раздражала ящера, да и слух резала — давно он ни с кем не говорил, но за горгульей последовал. Выполз из пещеры, виляя толстым задом и хвостом, расправил на утесе крылья — потянулся почти сладко, разминая старые кости. Прищурился на бледное солнце, и золотистые глаза его заискрились. Не время мне ещё помирать, — подумал он, шлёпая по тропе, которая вот-вот да осыплется. Горгулья летела чуть впереди, вдалеке уже виднелись и остальные стражницы — такие же серые, размером разве что с половину драконьей лапы, толпились они вокруг крошечной плетёной корзины, поводя клювами из стороны в сторону. Когда дракон приблизился, они послушно расступились, и ящер, поддев когтями накрывающую белую тряпицу, так и замер. На дне, свернувшись в клубок, лежал котёнок. А рядом — письмо, аккуратно сложенный треугольник, перевязанный веревкой. От корзины до человеческого поселения вели следы, судя по размеру — ребёнку лет десять, может, чуть больше — так хорошо они отпечатались в снегу. — Что это, господин? — горгульи тянули любопытные морды, стараясь заглянуть в корзину, возбуждённо переступали с лапы на лапу. — Детёныш рыси. А это — послание от человека, — пробасил ящер, поддевая письмо. От прикосновения верёвка разорвалась, бумажный лист, потертый и заляпанный чем-то мокрым, развернулся. Дракон был умным, так что прочитать написанное для него не составило труда. Большие, криво выведенные буквы — сразу видно, написаны ребёнком. Много ошибок, а здесь не хватает запятой — безобразие. Дракон поморщился, начал читать вслух: — «Господин дракон, вы же существуете, правда? Моя бабушка рассказывала, как когда-то давно ещё её бабушка была послана вам в качестве дара за урожайное лето. Спустя неделю пошли дожди, а спустя ещё год она вернулась домой с мешком золота. С тех пор мы живём хорошо и вас больше не боимся, а каждое лето теперь хорошее, и дождей много. Господин дракон, спасибо, что не съели бабушку моей бабушки и заботились о ней целый год. Позаботьтесь, пожалуйста, и об том котёнка. Он последний остался, остальных мама утопила. Я назвала его Тьеса». Эхо грозного голоса ещё долго перекатывалось меж скал и острых пик, а дракон всё перечитывал и перечитывал письмо, растроганный до глубины своей чешуйчатой души. Горгульи почётно, уважительно молчали, и вздрогнули все разом, когда животное в корзинке сладко потянулось худым тельцем, просыпаясь. Большие синие глаза удивленно смотрели на дракона, чья морда была так страшно близко, что можно было закричать от ужаса. — Тьеса, да?.. Он задумчиво поскрёб за наростом на голове, котёнок повторил то же самое. А потом вывалился из корзинки — та опасно качнулась в стороны обрыва, — и прыгнул на большую драконью лапу, вцепившись зубами в покрытый трещинами коготь. Горгульи испуганно шарахнулись в стороны, сраженные таким дерзким поступком, но дракон лишь склонил морду, наблюдая, а потом взял котёнка лапой, аккуратно, почти бережно, и поплёлся в свою пещеру, виляя хвостом. Не прошло и двух месяцев, как эта шкода стала размером с чешуйки у него на спине. Каждое утро горгульи приносили мышей и птиц, а дракон разрывал их, разделяя на мелкие кусочки, и давал полосатому Тьесе. Для него из веток и редких трав была сложена в углу лежанка, но каждое утро дракон находил его у себя под лапой, укрытого пологами свалявшейся гривы, как раз между мордой и передними когтями. Ящер боялся, что может случайно раздавить, неловко перевернувшись во сне, но котёнок каким-то чудом будил его каждое утро, дергая и царапая мелкую чешую на шее и морде. А когда он начинал играться, припадая на передние лапы и забавно скалясь, у дракона замирало сердце: вот сейчас он выскачет на тропу, словит какую-нибудь муху и побежит за ней, а потом упадёт вниз. Или потеряется в туннелях. Или… Он понимал, что день ото дня голова начинает болеть. Оказывается, присматривать за столь крохотным созданием — адский труд, и дракон под вечер уставал так, что без сил валился прямо на кучу своего злата, тяжко вздыхая и выпуская из ноздрей струйки белого дыма. В такие моменты уже подросший Тьеса забирался ему на грудь, топтался долгое время и лишь потом укладывался, сладко щуря глаза и громко урча. И тогда ящер понимал, что нет большего счастья, чем заботиться о ком-то. Главное не помереть раньше времени. Зима в горах свирепствовала как дикий зверь, подвывала брошенным псом, залетела снежинками вглубь пещеры. А Тьеса начинал болеть — хоть он и рысь, такие холода перенести был не способен. Дракон не знал, как именно это происходит — сам-то он отличался завидным здоровьем, пусть и был стар как мир, но сразу приметил, что любимец как-то странно себя чувствует. Много спит, почти не ест, спать рядом перестал — зарывался с мордой в кучу прелых листьев и веток и хрипло посапывал, суча лапами. Тогда-то дракон и смекнул, в чём тут дело, и каждый день он выпускал внутри пещеры струйки горячего дыма, согревая каменные стены и пол. Даже слетал в ближайший лес за деревьями для хорошего костра, до смерти перепугав людей, забывших о существовании дракона вблизи своего поселения. И это, пожалуй, была его самая страшная ошибка. Не прошло и пары месяцев, как разъяренные селяне вторглись во владения дракона, а до сих пор не вымершие маги поубивали грозных горгулий, бросившихся на защиту господина. И когда они вломились в пещеру, дракон встретил их грозным рыком, спалив передние ряды белым пламенем, таким горячим, что даже от хлипких доспехов ничего не осталось. И рядом с ним, подле лапы, грозно шипя, вздыбил шерсть Тьеса, выросший до размеров собаки. Но даже это не усмирило перепуганную толпу — их становилось всё больше, а чародеи били заклинаниями всё больнее, спутывали лапы, наводили мороки. И пусть они были лишь людьми, дракон прекрасно понимал, что ему ничего не стоит спалить их всех разом, он постоянно отвлекался на своего питомца, бросившегося на мужчину с алебардой. И когда тот замахнулся, ящер, отводя взгляд от нацеленного на него заклятья, пыхнул огнём в противоположную сторону. Тьеса отпрыгнул в сторону, продолжая шипеть — мужчина осыпался пеплом, разваливался на части. И тогда сгусток синего пламени, шипя, окатил холодом длинную морду. Ящер зарокотал, заскрёб лапами по полу, пытаясь стряхнуть разъедающую влагу. Рысь громко зарычала, бросилась в толпу, и когда взмах чьего-то меча расчертим в воздухе кровавую дорожку, дракон взвыл с новой силой, вобрав в лёгкие как можно больше воздуха, изрыгнул столп раскаленного воздуха, и людей вымело, вынесло из пещеры прямо на тропу и дальше вниз, в самую тьму. И от них на снегу осталась густая черная полоса, и ветер закружил остатками пепла, швыряя их в морду лежащему у входа Тьесе, слабому и почти бездыханному. И снова, каждое утро, он наполнял пещеру горячим воздухом, укрывал своей длинной гривой, прижимал к себе огромной лапой раненое тело, дрожащее, скулящие от каждого неловкого движения. Раньше он боялся засыпать, боялся, что может причинить вред, теперь его страхом был рассвет — однажды очередное утро стало последним. Он думал, что скоро умрёт. Еще десять лет назад он собирался умереть, погребенный под грудой камней, в окружении своих сокровищ и верных стражниц. Но он жил ещё долго, и рушил горные пики, один за другим, и сжигал армии и города. И больше никогда не возвращался в свою пещеру.