Всё будет хорошо

Паули уговаривали дольше всех: он никак не хотел понимать, почему надо пробираться в спальню к девочкам и мазать их зубной пастой. «В этой глупой затее, — говорил он, — нет ничего забавного! И вообще, разве это не аморально – вламываться к девочкам? А вдруг они спят? А если не спят, то ещё хуже, ведь тогда начнут дразниться!» «Ну ты и трусишка, — отвечали ему рисковые парни из первого домика, — боишься, что вожатые Киви и Мозу тебя заметят и примут за извращенца?..» Извращенцем себя Паули не считал, наоборот, в свои девять лет он настолько рьяно защищал честь девочек и ратовал против распущенности, что его никто не решался этим попрекать. Ребёнок, что с него взять? Честным и правильным растёт, хорошо же, пусть себе ратует, главное, чтобы не бил никого. В драки же Паули, к сожалению, ввязывался довольно часто, зато по делу. На его лице эдакими боевыми отметинами заживали синяки и ссадины, а содранный об асфальт нос он заклеил пластырем, чтобы никто не пытался «подуть на ваву». Он уже взрослый, не надо сюсюкаться, как с карапузом! В общем, моральная и физическая поддержка Паули мальчишкам была необходима, как воздух. Иначе ни у кого не хватило бы духу выйти после отбоя из комнат и пробраться мимо вожатых в крыло девочек. А так вроде настоящий боец с ними, прорвутся! Паули подумал и поставил условие: — Калифу мажем последней. И берём с собой Каку. — Ты что-о-о, — захныкали малыши, — он же дурак, сдаст нас!.. Паули сложил руки на груди и оглядел свою маленькую армию, как генерал перед сражением. Взрослые воспитанники лагеря жили в другом домике, в первый обычно селили детей до тринадцати лет. Среди своей возрастной категории Паули был самым старшим на вид и самым авторитетным. Так что к нему прислушались, хотя не согласились до конца. — Каку не сдаст, он не ссыкло, в отличие от некоторых. Маленький мальчик сидел в стороне ото всех и тихонько играл с картонными корабликами. Ничего плотнее пластмассы и меньше кубика-рубика ему не давали, чтобы не дай бог не поранился или не проглотил. Вместо моря у него была глубокая миска, вместо ветра – собственные руки. Мальчик был так поглощён борьбой крохотного судна с жестокой стихией, что не поднял головы, когда Паули его окликнул. До отбоя оставалось полчаса. Завтра утром трое очень важных для Паули людей покинут лагерь навсегда. Как бы он ни хотел получить удовольствие от ночной вылазки к девочкам, да ещё и показать, какой он храбрый, возможность провести больше времени с друзьями стояла на несколько планок выше. Паули взъерошил мягкие, кудрявые, как перина, волосы Каку и присел рядом с ним на корточки: — Почему ты не играешь с тем кораблём, что я для тебя сделал? — Нельзя, — спокойно ответил Каку. — Он слишком большой для маленького моря. А одному ему грустно. Пусть отдыхает. — Ладно, — покладисто согласился Паули. — Тогда иди и ты отдыхать. Скоро вожатые придут, ругаться будут. — Можно мне с вами? — у Каку были большие влажные глаза, круглые с чуть суженными уголками. Девчонки дразнили его и дёргали за нос, но почему-то не замечали, как грустно и понимающе на них смотрит «ненормальный» мальчик. Он их прощал. Всех. — Я… Мн-не… Страшно одному… — от волнения ребёнок перестал выговаривать слова и начал заикаться, раскачиваясь из стороны в сторону. Паули ласково обнял его, снова погладил по голове и честно сказал: — Я хотел попросить тебя о помощи. Ты нам нужен. Ты ведь не будешь спать этой ночью? Нет, Каку не будет. Каку знал, что завтра уедет отсюда обратно в детский дом и очень грустил. Потому вцепился в друга своими слабыми короткими пальцами, словно Паули мог его правда оставить или запереть в комнате, чтобы не мешал. Ха! Нет уж, так с друзьями не поступают. Дети послушно сложили игрушки, выпили лекарства и пошли в свои комнаты. Каждая была рассчитана на четырёх человек, но Каку упорно приходил к Паули, забирался к нему в кровать и спал так, начиная капризничать, если вожатые пытались перенести его обратно. В итоге все смирились и привыкли, а сам Паули не возражал. Каку не доставлял проблем, не храпел и не пинался. Он спал тихо и мирно, положив ладошки под пухлые щёки, и выглядел удивительно мило. Даже девчонки тайком прибегали посмотреть на «ангелочка», забывая иногда назвать Паули мамочкой для бедного жирафика. У Каку была пятнистая пижама с ушастым капюшоном, за что кличка к нему и приклеилась, как жвачка. — Все спать! — в комнату влетела воспитательница Киви, весёлая и бойкая девушка. — Кому почитать на ночь сказку, вайна? — Не-е-е-е, — хором проныли мальчишки, считавшие себя слишком взрослыми для таких глупостей. Каку нерешительно мялся у кровати Паули, пока тот расстилал постель, готовясь якобы ко сну. Зубная паста и бесшумные пушистые носки лежали у каждого члена «диверсионного отряда» под подушкой. — Нам не надо, лучше к девчонкам идите! — Как хотите, вайна, — хихикнула девушка и лукаво потрепала Паули по щеке. Он покраснел и дёрнулся, а Киви упорхнула в коридор, прикрыв за собой дверь. — Через десять минут я выключу свет, будьте в своих кроватках, вайна! Послушно нырнув под одеяла, мальчишки притихли, усыпляя бдительность вожатых. Каку прижался к Паули и сосредоточенно сопел, стараясь не заснуть по-настоящему. Паули доверил ему важное дело, разве можно подвести лучшего друга? Под одеялом было жарко, и Каку высунул ногу, случайно задев колено Паули. — Прости, — вжал голову в плечи, быстро-быстро заморгал, скрывая непрошенные слёзы. Паули фыркнул, щёлкнул мальчишку по длинному носу и осторожно приподнялся на локте – проверял, всё ли в порядке. Голоса вожатых глухо, словно из-под толщи воды, доносились из небольшой комнатушки в самом конце коридора. Девушки могли всю ночь пить кофе и смотреть сериал по телевизору, но раз в час они обязательно обходили комнаты и хихикали над теми ребятами, которые не спали или вообще лопали припасённые с полдника печеньки. Паули удовлетворённо кивнул и откинул одеяло. — Никто не струсил? — пристально осмотрел он своих «солдат». — Тогда вперёд! Я первый, вы за мной, ясно? Каку, я рассчитываю на тебя. — Угу, — мальчик заметно волновался и потому шёл очень неуверенно, но Паули был рядом и не позволил ему упасть, запутавшись в собственных ногах. До комнаты вожатых они добрались без проблем, не разбудив никого и не издав лишнего шума. Каку остановился возле двери, на которой висел приклеенный скотчем листочек с надписью «Квадратные сестрички» (кто-то из детей их так назвал, прозвище прижилось), махнул рукой Паули и робко улыбнулся. Диверсанты отправились дальше, стараясь не топать на лестнице, а Каку постучался в дверь и кротким, виноватым голосом сказал: — Сестрёнка Киви, сестрёнка Мозу, мне приснился кошмар… Смех вожатых оборвался. Они выглянули в коридор и, осознав, кто к ним пришёл, мило улыбнулись. Каку им нравился, потому девушки без сомнений поверили в версию с кошмаром. Каку невероятно сильно хотелось пойти вместе с Паули и тоже мазать девочек пастой или хотя бы стоять в коридоре и следить, чтобы их никто не заметил, но… Любого другого ребёнка отправили бы обратно в свою комнату или вообще нагрянули бы с проверкой. А Каку не умеет лгать. Каку милый маленький больной мальчик, которого можно потискать и накормить печеньками. Киви и Мозу никогда не издевались над ним, и Каку позволял так с собой обращаться. И всё-таки, если Паули сказал, что больше никто не сможет – значит, должен он. Паули убедился, что друга позвали в комнату и закрыли дверь, и только после этого дал знак остальным спускаться дальше. Девочкам отвели целый этаж, похожий как два пончика с их этажом. Единственное различие – стены розовые с цветочками. Фу, как тут можно жить вообще? Мальчишки морщились и воротили носы, а Паули тревожно оглядывался по сторонам в ожидании засады. Его беспокоили не девочки, которые могли поднять визг, и не вожатые, а тот, кто по ночам имел дурную привычку не спать. Почему его никто ни разу не ловил с поличным – загадка, но Джабура из второго домика утверждал, что «этот засранец использует особенную магию!». Ага, уличную. Просто он, в отличие от Джабуры, умел красться бесшумно и вовремя прятаться. Им всем такие навыки лишь снились. Комната Калифы была самой последней, рядом с душевыми кабинками и запасным выходом на улицу. Обычно тут ярко горела одинокая лампочка, но утром старшие дети пробрались к мелким и устроили драку, так что досталось и дверям, и стенам и даже несчастной лампочке. Её разбили чьим-то ботинком, на потолке даже улика в виде грязного следа осталась. А вот света благодаря этому не было: таинственный полумрак нагонял жути на детей, многие нервничали и оглядывались, будто ожидали увидеть за своей спиной привидение. — Заходите, — Паули достал из кармана пузырёк и смазал подсолнечным маслом петли на двери. Подождав пару минут, он осторожно толкнул дверь, и та раскрылась без единого звука. Победа! — Я постою на стрёме. Мальчишки один за другим пробирались в комнату и пропадали там, словно тени. Фонарик был только у Паули, но светить им он не рискнул – Калифа всегда спала очень чутко и быстро проснулась бы от слишком яркого света. Постояв несколько минут в тишине, Паули не услышал ни подозрительных скрипов, ни разговоров, ни чего-то, что могло сорвать всю тщательно (за завтраком) спланированную операцию. Девочки не храпели, а едва слышно сопели и иногда переворачивались на другой бок, но на пасту никак не реагировали. Похоже, утром будет отличный концерт. Паули не хотел расставаться с новыми друзьями. Он с пяти лет ездил в этот лагерь, здесь работала его мама. Папа, как она говорила, был моряком очень дальнего плавания, потому его Паули не знал и знать, в общем-то, не хотел. Мальчишкой он рос смышлёным и бойким, быстро находил язык со всеми, не считая забияки Джабуры. Почти всегда улыбался и помогал малышам, но когда смена, принесшая столько радости, почти закончилась, его охватила глухая тоска. Улыбка просто не держалась на губах, как её ни приклеивай. Паули вытер грязные от масла пальцы о штаны (не менее грязные) и нащупал в другом кармане пачку сигарет. Мать не знала, что её сын курит, да и Паули не разгуливал по улице с сигаретой в зубах. Ему нельзя, но так хочется, особенно, когда на душе дико паршиво. Убедившись, что всё тихо, Паули прошмыгнул через запасной ход на улицу и спрятался в закутке, куда обычно бегали дети из других домиков. Уборщицы ругались, что окурки разбрасывают, негодяи. В оздоровительном лагере. Кошмар, ага, но совесть Паули успешно прогонял короткими затяжками. У него никогда ещё не было таких друзей. Каку – добрый, восхитительный мальчик, искренний до невозможного. Ему врачи вынесли приговор: синдром Дауна. Несмотря на это, Каку ласково общался со всеми, доверял и улыбался, наслаждаясь каждым днём. Он обожал корабли, и Паули строил их для него, крохотные модели для человека, способного понять больше, чем все нормальные дети. Калифа – не по годам серьёзная, она охотнее водилась с мальчишками, чем с девочками, уверенно командовала и сыпала умными словечками. Паули к ней придирался по поводу аморальности чаще всего, но Калифа гордо вскидывала подбородок и, ткнув Паули в грудь пальцем, обвиняла в сексуальном домогательстве. Что это за зверь такой, знал вездесущий Джабура, но его Калифа тоже не слушала и даже поколачивала иногда. Джабура не сопротивлялся и, кажется, влюбился в Калифу. Их уже за глаза называли «жених и невеста», что обоих жутко оскорбляло. Был ещё один… Подход к нему нашёл один Паули. Странный, немного дикий, но всё же подход. Паули бросал Робу Луччи вызовы каждый день и соперничал с ним по любому поводу. Разве другие не видели, как горят глаза Луччи, когда он занимался тем, что ему нравилось? Невыразительное и вечно хмурое лицо тогда неузнаваемо преображалось, становилось светлым и мягким. Паули никому не признавался, даже Каку, что ему нравится Луччи – засмеют ещё или тоже станут обзывать женихом. Луччи тогда к нему и на километр не подойдёт! А ведь осталось меньше двенадцати часов. После завтрака приедет автобус и увезёт друзей из лагеря. Кого-то к родителям, кого-то в детский дом. Паули не знал, есть ли у Луччи семья, хочет ли он уезжать отсюда. Поговорить, как все, тоже не получалось – Роб легко делал вид, будто забыл в комнате блокнот и объяснялся языком жестов, понятным без слов. Но Паули не сдавался и ходил за Луччи хвостиком, убедительно доказывая, что он, такой вредный тип, его друг и что убегать от него очень некрасиво. За два месяца Луччи смирился с присутствием Паули и даже отвечал ему, строча быстро в блокноте или на бумажной салфетке ровные краткие строки. На самом деле Паули задумал диверсию не столько для того, чтобы перемазать девочек, а чтобы получить шанс встретить Луччи. В его комнате не поговорить, там ябеда Фукуро и громкий Кумадори, а вот пустые коридоры и улица в два часа ночи – место хорошее, почти уютное. Луччи ведь придёт? Или он спокойно спит, ни капли не переживая от того, что больше никогда сюда, возможно, не вернётся?.. Паули слишком сильно затянулся и закашлялся, смаргивая злые слёзы. Ну нет, ещё плакать из-за дурака, который вообще не пришёл! Бычок от сигареты полетел на землю, и Паули с чувством растёр его ботинком, как делали старшие дети. Сбоку вдруг раздался негромкий смешок. — Кто здесь? — вздрогнул Паули и дёрнулся, готовясь убегать обратно в здание и звать остальных, чтобы не попасться под горячую руку охранника. Но из-за угла вышел… — Блин, Луччи, не надо так пугать! У меня чуть сердце в пятки не ушло! Луччи остановился, не дойдя пары шагов, и скептически изогнул бровь. — Да-да, это невозможно, но всё равно! — срывающимся шёпотом говорил Паули, чувствуя себя самым счастливым человеком на земле. Будто ему подарили велосипед на Рождество. Или разрешили строить настоящие корабли, не повторяя из раза в раз, что «у тебя больное сердце, тебе противопоказаны такие нагрузки!». Луччи никогда ничего такого не говорил. Он молчал и порой рисовал смеющиеся смайлики. От них становилось теплее на душе. — Что ты тут делаешь? Тебя не заметили? Луччи закатил глаза и покачал головой – его сложно заметить и невозможно забыть. Чуть подумав, Роб всё-таки достал из кармана комбинезона на подтяжках небольшой блокнот и карандаш, зачем-то смочил его кончик языком и принялся торопливо писать, что было ему совсем несвойственно. Паули подошёл поближе и заинтригованно заглянул Луччи через плечо, пользуясь разницей в росте. Густые чёрные волосы, отросшие до плеч, как у девочки, щекотали щёку, но Паули стоически терпел. «Я хочу тебе кое-что показать». — Что? Там парни, я не могу уйти… «Как хочешь». Паули не видел глаз Луччи, но по резким линиям слов понял, что он обиделся и сейчас замкнётся, ничего толком не объяснив. — Хорошо-хорошо, я тут останусь! — Паули схватил Луччи за локоть и дёрнул к себе, возбуждённо шепча: — Давай, показывай, что там у тебя? Луччи осторожно высвободил руку и написал снова: «Не здесь. Пойдём». — Куда? — Его одарили взглядом «Ну почему ты такой идиот?», но соизволили показать пальцем, куда. — В лес? Ночью? «Ты боишься?» — За кого ты меня принимаешь! — надулся Паули и первый сорвался с места, не видя довольной улыбки Луччи. Они легко обошли спящего охранника, перебрались через невысокий забор и нырнули в тень деревьев. Пахло свежестью и мхом, а ещё грибным духом – недавно шёл дождь, наверняка что-то успело вырасти. Паули достал фонарик и посветил себе под ноги. — О, смотри, Луччи, боровик! — «Грибов как будто никогда не видел». — Но это первый боровик в этом году! Хочешь? — Гриб был крепкий, большой, с ровной шляпкой и упругой ножкой. Чудо, а не гриб! Луччи с сомнением покосился на перепачканную в земле руку Паули, но подарок взял. Завернул в салфетку, их он всегда носил с собой, и протянул вторую сопернику. — Пф, грязи бояться – в лес не ходить! — гордо фыркнул Паули, однако руки покорно вытер и спрятал салфетку в карман. Они прошли ещё немного, поднырнули под поваленным деревом и вышли на небольшую полянку. Луччи уверенно направился к самому большому дереву, чьи корни оплели землю и бугрились, заставляя перелазить их. Ворча себе под нос, Паули допрыгал до Луччи и присел рядом с ним на корточки. Лицо друга, подсвеченное Луной, выглядело белым, как молоко. Губы, обычно сурово поджатые, вдруг растянулись в тёплой улыбке. Луччи повернулся к Паули, придвинулся ближе, и, едва не задев его нос своим, сказал: — Я могу доверить тебе секрет? Паули несколько секунд переваривал сказанное, а затем схватил Луччи за плечи так резко, что тот не успел отшатнуться. — Ты можешь говорить?! А чего тогда писал? И врачи говорили, что ты немой… — тараторил мальчишка, а Луччи слушал, не перебивая, и в его глазах плясали весёлые искорки. — Они думали, что я немой. А я просто не считал нужным с ними разговаривать. Ни с кем вообще. У меня же психологическая травма, — копируя интонацию одного из врачей, пропищал Луччи и Паули невольно хихикнул. Похоже получилось. — Но это неважно. Так я могу тебе доверять? Паули ещё не справился с шоком, но понял, что от ответа зависит многое. Какая разница, почему Луччи все два месяца играл в молчанку, исписывая блокнот за блокнотом. Он общался с ним хоть так, сидел рядом в столовой, воюя за последний блинчик, приходил иногда в комнату до отбоя, заваливался на кровать и читал книгу. Паули пристраивался в уголке и деловито чертил схемы для новых кораблей, остро жалея, что не умеет нормально рисовать. Луччи в такие моменты казался очень красивым и очень трогательным. Если не вспоминать, как хорошо у него поставлен удар и как долго заживали синяки, полученные в честной драке. Луччи нравился Паули, и узнать его тайну – вторую после голоса – значит стать ему больше, чем другом. — Можешь! — решительно кивнул, нахмурив брови, почти как взрослый. Луччи удовлетворённо улыбнулся и, отстранив Паули, принялся разгребать мох у самых корней дерева. Удивлённый и сбитый с толку, Паули стал ему помогать, вдвоём всегда быстрее ведь. В четыре руки они сняли слой мха и открыли углубление, где лежало гнездо… с маленьким птенчиком. — Что это? — тихо-тихо спросил Паули, не сводя взгляда с создания, которое мирно спало, засунув головку под ещё не оперившееся крыло. — Голубь, — пояснил Луччи. — Его родителей забили мальчишки из третьего домика, там самые старшие живут. Они кидали в них камнями и палками. Одного убили сразу, а голубка, наверное, успела прилететь сюда. Она была ранена, и я проследил за ней. Думал, там большое гнездо, но птенец только один. — Она умерла? — Да. Ей сломали лапки, я не смог её вылечить… А птенца выходил. Говорил Луччи сухо и неуверенно, словно забыл, как надо это делать. Но от его речи у Паули мурашки бегали по коже – он чувствовал ненависть и злобу на нелюдей, которые били беззащитных птиц. И проникался теми же чувствами. Как так можно? Гады! — Так это для него ты булочки таскал? — вдруг осенило Паули. — И хлеб? И печенье? Луччи слегка покраснел и отвёл взгляд, а Паули с теплотой подумал, что невозмутимый Роб любит не только птиц, но и сладкое. — И он ел, да? — Немного. Я искал в библиотеке книги о голубях, но ничего не было… Мне рассказывали, что птицы едят насекомых и червяков. Паули слушал и запоминал. Не просто так ведь Луччи ему всё это рассказывает? — Знаешь, я думал, что не хочу отсюда уезжать из-за него, — медленно проговорил Луччи и одним пальцем погладил птенца по крылу. Паули затаил дыхание. — Но потом понял, что и ты виноват. Ты со мной разговаривал, называл меня своим другом. Ты правда думаешь, что мне нужны друзья? — Конечно! Всем нужны друзья, — уверенно воскликнул Паули и, поддавшись порыву, растрепал Луччи волосы и неловко поцеловал его в щёку. — А ты мне очень-очень нравишься. Можешь не считать меня своим другом, но я не передумаю, вот! Паули покраснел и отвернулся, а Луччи смотрел на него изумлённым взглядом и даже на попу сел, не удержавшись на корточках. Оба выглядели безумно смущёнными и счастливыми одновременно. — Спасибо, — Луччи потрогал место, куда его поцеловал Паули и улыбнулся. — Я тоже не передумаю. И ещё. Когда я уеду, позаботишься о голубе? Тема свернула в другое русло, и Паули смог выдавить из себя невнятное «Угу». — Корми его дважды в день. Учи летать, если сможешь – ему пример нужен, наверное. И… Ну. Я не знаю, как его назвать. Паули подумал, как глупо будет выглядеть, таская еду из столовой, и сколько синяков придётся обработать маме после «обучения полётам», и расплылся в довольной улыбке. Ему хотелось кричать и прыгать, но мог услышать охранник в лагере, так что приходилось только шумно сопеть и пытаться успокоить глупое сердце, колотившееся, словно… влюблённое. — Я придумаю ему имя к утру! Вот увидишь! Точнее, услышишь. Я выйду тебя провожать, хочешь? Луччи осторожно накрыл птенца одеялом из мха, грустно вздохнул и поднялся на ноги. Отряхнул налипший мох и землю, помотал головой - в волосах застряла пара листьев, - и благодарно кивнул. — Сегодня чудесная ночь, да? — Ага, — согласился Паули. — И последняя. Можно я тебя за руку возьму? Луччи изогнул бровь, как он это умел, вгоняя в ступор даже взрослых. Но увидел, как поник Паули, и протянул ему руку, словно случайно. — Последняя ночь в лагере. Говорят, она особенная. Рука у Луччи холодная, плотная, а пальцы длинные и в занозах все. Паули грел ему руку до самого выхода из леса и болтал о всякой чепухе, пока Луччи не поцеловал его в щёку, чтобы не перебудил своими глупостями весь лагерь. Луччи исчез, когда они вернулись к запасному выходу из здания. Просто забежал за угол, коротко махнул рукой и растворился в длинных тенях. Вместо него показался недовольный кот, которого дети прикармливали возле столовой. Кот недовольно посмотрел на мальчика раскосыми жёлтыми глазищами, зашипел и убежал в кусты. Паули вдруг показалось, что Луччи и этот кот очень похожи, но мысль эта растворилась в волнении: не поймали там мальчишек? А вдруг девчонки проснулись? Но всё было тихо. Свет не горел, дверь в комнату Калифы – закрыта. Облегчённо вздохнув, Паули на цыпочках прокрался мимо сестричек (из-за двери доносилась тихая музыка, видно, смотрели какое-то ток-шоу), постучал три раза в свою дверь и один раз после паузы. Его в шесть рук втянули внутрь, окружив и завалив вопросами. Паули отбивался, как мог, придумав неправдоподобную историю о битве с монстрами, которые могли сожрать его армию в самый ответственный момент. Дети ему поверили и, чуть поворчав, улеглись. Один Каку сидел на кровати тихонько, прижав колени к груди. Раздевшись и нырнув по одеяло, Паули заворочался, пытаясь согреть пятки, как вдруг ему в ухо толкнулось уверенное: — Ты был в лесу. — Эээ… — Паули смутился и попытался что-то объяснить, но Каку накрыл его рот ладошкой и улыбнулся – его улыбку легко было различить даже в темноте. — Всё хорошо. Я тоже буду по тебе скучать. И по Луччи тоже, — Каку редко говорил так связно и долго, видно, тема его очень волновала. — Мы встретимся снова, Паули? — Не знаю. Но надеюсь, — Паули обнял Каку и зарылся носом ему в волосы, жалея, что не может соврать ему так же, как остальным. Они не встретятся, только если не случится какое-нибудь чудо. Впрочем, сегодня особенная ночь…. — Спи давай. Тебе рано вставать. — Бу, — Каку смешно сморщил нос и закрыл глаза, улыбаясь чему-то своему, тёплому и светлому. Его короткие слабые пальцы сжимали майку Паули и не давали ему повернуться на другой бок, но это не раздражало. В особенную ночь можно верить, что когда-нибудь всё будет хорошо. И у них тоже. Автобус издал два громких гудка, всполошив малышню. Паули не сумел съесть от волнения ни одной ложки манной каши, только пил компот, а вот Калифа решила наесться впрок. Она была жутко недовольна, увидев утром своё лицо в зеркале, но скандала не устроила, как и остальные девочки. Они просто заявились перед побудкой в комнату к Паули и вылили на хулиганов по стакану воды. Не досталось только Каку, который к тому времени уже перебрался к себе и потому отделался лишь суровым взглядом и просьбой «больше так не делать». Калифа уминала манку и заедала белым хлебом с маслом и мёдом, но на её лице не было привычной радости от еды. Она часто застывала, как статуя, и смотрела на всех, словно стараясь запомнить черты лица, взгляды, одежду. Луччи сидел рядом с Паули и ничем не выдавал, что не спал всю ночь. Разве что тени под глазами стали чуть темнее, а обычно ухоженные волосы торчали в разные стороны. Паули невероятно хотелось запустить в них пальцы и проверить, не осталось ли какого-нибудь листочка или веточки из леса, но приходилось сдерживаться. Смотрят же. Пока вещи детей складывали в багажник, а их самих выстраивали по двое, чтобы никого не потерять, Паули кусал губы от волнения и боялся, что своим взглядом выдаст всё-всё: и боль, и тоску, и щемящую нежность, названия которой он не знал. С Каку он обнимался долго, едва сдерживая слёзы. Солнечный ребёнок смеялся и сбивчиво говорил о том, что будет пускать кораблики Паули в ванной дома. Паули ему верил и обещал, что сделает новые, ещё лучше. Только возвращайся, пожалуйста. Луччи ни разу не обернулся, но когда Паули выбежал вперёд из толпы провожающих и, сложив руки рупором, крикнул: — Я назвал его Хаттори! — вздрогнул и чуть повернулся в его сторону. Паули показалось, что он видел улыбку и что-то мокрое на его лице, но он не успел рассмотреть: Луччи скрылся в автобусе и сел куда-то далеко, не к окну. Даже Джабура не сдерживал рыданий и шумно сморкался в платок, показывая, что не такой он и гад на самом деле. И что Луччи задирал не из вредности, а просто завидуя его талантам. Паули поджал губы и решил, что расскажет Джабуре про парней, которые били голубей камнями. Пусть над ним посмеются и прогонят, обозвав обидным словом, зато он будет знать, что попытался. А потом сделает всё сам. Каку долго махал Паули рукой из окна, кричал что-то, а затем, скрывшись на минутку, снова показался и кинул что-то белое. Бумажный самолётик совершил крутое пике, проплыл над головами малышей и упал прямо под ноги Паули. Никто не забрал его и не начал дразниться. Паули развернул потрёпанный лист, вырванный наспех из блокнота, и прочитал несколько кривых, неразборчивых, кое-где расплывшихся слов: «Хорошее имя. Позаботься о Хаттори. И я… Буду скучать».