Огонь моего сердца

Эта история началась в крохотном городке на самом краю Англии. Я был тогда инквизитором – потомственным преемником этой весьма «почетной» и ответственной должности. Мой род корнями уходил в Японию, но вот уже несколько поколений клан Кучики жил в Англии, но, впрочем, сохраняя семейные традиции. Мой предок, перевезший семью сюда, был истинным католиком, что весьма нехарактерно для жителя Страны Восходящего Солнца. С его легкой руки мы и стали причастны к деяниям Святой инквизиции, а я стал инквизитором так же, как отец, дед и прадед. Если добираться до сути, то мне было, по большему счету, плевать на ведьм, одержимых и прочую нечисть. Я не особо веровал в то же, что и остальные представители католицизма, не был уверен, что все, кого они сжигают – ведьмы или колдуны. Мне казалось, слишком много жертв, слишком много насилия было во всем том, что называлось «Святым Делом». Но выбора не было. Я слишком уважал семью, слишком уважал родителей и всех предков, чтобы сомневаться в правильности их выбора. Но так было, пока я не встретил ее. Итак, маленький, забытый Богом городишко на самом берегу моря. Черные тяжелые небеса над головой, жидкая грязь под ногами. Ряды темных мрачных домиков с маленькими грязными оконцами, кое-где закрытыми даже не стеклом, а бычьими пузырями. Меня отправили сюда в рейд вместо другого, которого уже успели отравить. Здесь, по его докладу, и скрывалась ведьма, одна из сильнейших – она же, как считалось, его и отравила. Я получил разрешение при сопротивлении убить ее, поэтому на поясе висела, совершенно не сочетаясь с общим видом, семейная реликвия – катана, которую очень давно для моего прапрадеда сделал один из лучших мастеров Японии. Я прошел по улице, меся грязь ногами. И что только не приходится делать ради идеи! Зайдя в гостиницу, судя по словам кучера, единственную в этом городишке, я спросил невысокую худую черноволосую девушку – ту ведьму, за жизнью которой меня прислал долг. Ее теперешнего имени я не знал – да и она не глупа, изменила его. Хозяин, невысокий грузный человек, сказал, что такая у них не проживает. Я показал грамоту Папы, в которой она давал мне разрешение обыскивать, если будет нужно, что угодно. Вообще эта грамота давала огромную свободу в действиях, и нередко некоторые инквизиторы использовали ее в личных, весьма корыстных целях. Увидев свиток, мужчина без лишних слов отдал мне ключи от всех дверей, напомнив на всякий случай, что он не укрыватель, а просто скромный владелец гостиницы. Я поднялся по скрипящей, проеденной термитами и временем лестнице на второй этаж, к жилым комнатам, и остановился у первой двери. Говорят, у некоторых из нас открывается особое чутье на нечисть, и, согласно этому чутью, я прошел дальше, к третьей двери. Прислушался. За дверью было тихо, очень тихо. Но меня этим не обманешь. Открывал дверь как обычно – ключом, неторопливо и спокойно. Отворил створку. Взгляд сразу же натыкается на девушку – молодая, совсем девчонка, худющая, с копной черных волос и белоснежной кожей, и с огромными темно-синими глазами. Некоторое время я просто смотрел на нее, не в силах отвести взгляда. Потом зашел в комнату и прикрыл дверь. Она наблюдала за мной без страха и сожаления, со странной щемящей печалью. Медленно произнесла тихим мелодичным голосом: - Я надеялась, что ты не найдешь меня. Уезжай, отдай меня под стражу своему кучеру, только уезжай отсюда, пришли кого-нибудь вместо себя. - С чего бы я должен поступать так, как мне советует ведьма? – я был весьма позабавлен неприкрытым отчаянием, сквозившем в ее голосе, и в то же время мой взгляд постоянно скользил к ее лицу, к этим темным омутам глаз. - Я видела наш конец. Я обреченная. Забудь меня, и пошли сюда кого-нибудь другого. Пусть меня убьет твой кучер, только уходи, прошу. В ответ на ее слова я лишь промолчал и присел на край кровати. Почему-то я был уверен, что она не сбежит. Меня немного беспокоило то странное ощущение в груди и внизу живота, которое возникло, когда я посмотрел на ее лицо в первый раз. Что-то теплое, радостное разливалось по венам. Мне было спокойно. - Как тебя зовут, ведьма? - Хисана. – Она все так же стояла, не отрывая от меня взгляда. В маленьких ладошках была сжата небольшая книга в кожаном переплете, как я понял, Гримуар. Она и вправду ведьма. Почему-то я не торопился связывать ее и одевать ей на голову мешок, а потом спускать в экипаж и отправляться вершить Святой Суд. Хотелось просто смотреть ей в глаза. Не отрываясь. - Ты, все же, не уйдешь, – не вопрос, утверждение. - Не уйду. - Тогда знай, - она гневно посмотрела в мои глаза, - тебя сожгут на костре вместе со мной за измену и предательство, а перед этим будут долго пытать, пытаясь очистить от скверны. Я внимательно взглянул на нее. Что-то подсказало мне, что она не лжет. Только вот о какой скверне она говорит? Я не чувствую на себе никакого влияния. Мне вдруг показалось очень важным узнать: - Почему ты стала ведьмой? И зачем, - я подошел к ней и аккуратно вытащил из белых пальцев Гримуар, продолжая держать его с нею вместе и касаться ее холодной кожи, - тебе все это? - Я ею родилась, – просто ответила она, - И я совсем не хочу такой жизни и такой смерти. - Ты видишь будущее? - Иногда. А еще сокрытое или утерянное. – Она без страха смотрела в мои глаза. В синих омутах не было всего того, что я видел в глазах других ведьм – не было ненависти, злобы, похоти. Только усталость и непонятная печаль. - Прости. – Я еле расслышал тихий голос, прочитав скорее по тонким алым искусанным губам. - За что? - За то, что не спряталась лучше. Мир вокруг меня разлетелся блестящими осколками, когда я коснулся ее горячих губ. Не было мыслей, не было чувств, кроме ощущения всепоглощающего счастья и какой-то безумной радости. Хотелось кричать, громко, а еще смеяться. Но вместо этого я вновь и вновь целовал ее искусанные алые губы и гладил нежную прохладную белую кожу, заглядывал в синие омуты глаз, проводил губами дорожки на хрупком теле… Я не помню как остался без одежды и как избавил от оков ее, уложил на кровать… Лишь момент, когда я вошел, причиняя боль и удовольствие, и заглушил протяжный стон поцелуем. Помню горячее дыхание, опаляющее мое ухо, и жаркий шепот, вторящий мое имя. Еще стук капель по закопченному стеклу и скрип старой кровати. Помню, как прижимал ее к себе, боясь, что заберут, как гладил черный шелк волос, пропуская их между пальцев, как ласкал нежный атлас белоснежной кожи. Она была прекрасна, как сама смерть, но ее прикосновения и поцелуи дарили жизнь. Меня разбудил громкий стук в дверь комнаты, крики с угрозами выломать дверь и причитания. По голосу я узнал своего кучера и поспешил ответить, что скоро открою, а пока занят. Коснувшись губами расслабленных губ девушки, я оделся, написал записку и вышел из комнаты, надеясь, что смогу доказать ее невиновность. Просто не позволю ее убить. Кучер у экипажа с подозрением оглядел меня и на всякий случай потребовал прочитать «Отче наш». Я выполнил его просьбу, понимая его подозрения, и рассказал придуманную историю о том, как мы с девушкой, которая оказалась невиновна, разговаривали и я провел обряд очищения. Кучер, работающий на церковь и полностью разделяющий взгляды Святой инквизиции, мне не поверил, но уже сел на козлы, и из дверей гостиницы вылетела испуганная Хисана в одной накидке, сползшей с плеча и открывающей выжженное клеймо церкви. Мой спутник в ужасе уставился на клеймо, и, закричав, вытащил мою катану и пронзил ее сердце. Я в ужасе кинулся к ним, но не успел. Хисана, вопреки всему, не упала, мертвая, к нашим ногам, а печально улыбнулась и взялась за лезвие, острое, как бритва, двумя руками, и вытащила его из своей груди, изрезая ладони. Она протянула мне катану и, коснувшись испачканными кровью пальцами лба кучера, прошептала что-то. Он упал, мертвый. Девушка схватила меня за руку, толкая на козлы, а сама быстро скрылась в экипаже. Недолго думая, я поехал, подгоняя лошадей изо всех сил. Я хотел только одного – спрятать ее от всего мира. Мне даже было плевать на то, что она ведьма. Я любил ее, осознавая это со смесью ужаса и радости. Я любил и был готов предать все и всех ради только одного взгляда темно-синих глаз. Мы скрывались долго, очень долго. Я изъездил почти всю Англию в поисках места, куда можно было бы спрятать мое сокровище. А она ждала. Просто ждала того дня, когда яркое пламя костра пожрет ее плоть и выпьет кровь, и темно-синие глаза навеки закроются. Я же не мог смириться. Привыкший никогда не отступать, я нещадно подгонял лошадей, скрываясь от вездесущей слепой и глупой веры. Но это не могло продолжаться вечно, и нас поймали, разлучив. Пытки я не помню, только боль и чернота остались в моей памяти. Полуживой, истерзанный, я ожидал того дня, когда в последний раз смогу ее увидеть. Смогу коснуться хоть взглядом. И этот день пришел, известив меня кричащей и беснующейся толпой на главной площади Анерли – юго-восточного пригорода Лондона. Потом я увидел ее. Ее кожа уже не была такой белой, как раньше, тело – таким чистым. Остались лишь ее глаза, те самые, о каких я думал все время. Ее несли голую, а толпа ликовала, глумясь над нами. Наши костры были напротив друг друга. И, когда наши взгляды перекрестились, я понял, что никакой боли и никакой вере не сломить то что вечно – нашу любовь. Я в последний раз глянул в ее глаза сквозь всполохи огня. Мы не кричали. Мы не дадим такого удовольствия. Я не буду думать о голодном огне, пожирающем мою плоть. Я стану думать про ее глаза, синие, как ночное небо. Думать про волосы, черные, как уголь. Про губы, красные, как кровь. Про кожу, белую, как снег.