monochrome effect

Воздух пока ещё тёплый — Юнги даже не вспоминает о любимом бомбере, когда выходит прогуляться по пляжу перед сном. Чернота ночи окутывает покрывалом одинокую фигуру, бредущую по такому же чёрному песку. У Юнги кеды в руках, джинсы драные над щиколоткой подвёрнуты и приятная тишина дикой природы вокруг. Звуки волн проникают в уши райской музыкой, выветривая из памяти обрывки мелодий большого суетливого города. Тонкие лодыжки охватывает ещё не успевшая остыть после вечернего солнцепёка морская пена. Свежую царапину на взъёме стопы неприятно разъедает солью — Юнги морщится, но из воды не выходит. Волны слишком деликатно омывают это незначительное препятствие на своём пути, чтобы Юнги лишил себя удовольствия зайти ещё немного глубже. По кромке подогнутой ткани расползается тёмный мокрый обод; пара шагов — и коленки в широких прорезях тоже обнимают морские потоки. И, кажется, ссадина над коленной чашечкой не зажила до сих пор. Когда стопроцентный хлопок прилипает к рёбрам и ступни обжигает холодным течением, Юнги задерживает дыхание и уходит в подводную мглу с головой. Из-за чёрного песка дна совсем не видно, но так даже интереснее: Юнги вслепую шарит руками перед собой, но натыкается на один лишь водный холод. Минуты две спустя организм начинает настойчиво требовать положенную ему порцию кислорода, но врождённая настойчивость (читать: баранье упрямство) не даёт всплыть на поверхность, так и не достигнув этой бесполезной, по сути своей, цели. Пульс колотит в глотке, за ушами, по вискам — где угодно, но не на положенном ему месте. Юнги делает последнее над собой усилие, напрягая до предела мышцы, и даже глаза до цветных пятен зажмуривает. Полный релакс. Гребешки волн направляют распластавшегося звёздочкой на границе тьмы и мглы Юнги к берегу. Влажные светло-рыжие прядки колюче лезут в глаза, нагло отвлекая от лицезрения усеянного россыпью золотистых ярких точек тёмно-синего индиго. Юнги щурится немного недовольно и лыбится во все тридцать два: обе руки его заняты внушительным количеством того самого «бесполезного». На берег Юнги выплывает с грацией всех допотопных мамонтов вместе взятых. Джинсы, потяжелевшие словно в несколько раз, так и норовят сползти с гладких ног под напором стекающей с них влаги, совсем не упрощая тем самым передвижение. Хлопковый XXXL фигурно облепляет торс: ложбинки едва проступающего пресса завершаются ямкой пупка, а на груди выпирают над тканью две твёрдые бусины сосков. Лёгкий ветерок заставляет мокрого Юнги ёжиться — как-никак ночь и воздух уже заметно прохладнее, чем до внепланового купания. Наверное, стоило бы идти уже домой, отогреваться в горячей пенной ванне, но Юнги бредёт в сторону огромных булыжников волнореза, пытаясь по пути дрожащими пальцами расстегнуть молнию на джинсах. Хуже всего поддаётся пуговица в узкой петле, а ещё подол футболки льнёт к рукам медузой, выброшенной прибоем на сушу. Тихим ругательством сопровождается стягивание с себя мокрой белой тряпки — с джинсами Юнги разберётся чуть позже. Влажную кожу немного морозит, и Юнги ладонями пытается сбросить с себя хоть какую-то часть солёных капель. Получается, откровенно говоря, не очень: мурашки всё равно расползаются вдоль позвоночника и неприятно щекочут под волосами на затылке. Подвеска браслета, окольцовывающего левое запястье, каким-то образом цепляется за кожу, пока Юнги трёт бока и руки, чтобы согреться, и оставляет на предплечье длинный вздувшийся след. Крови вроде бы нет, но соль всё же успевает попасть в ранку, а Юнги шипит сквозь зубы недовольным котом и ранку с досадой зализать пытается. Сейчас совсем бы не лишним оказался стакан виски, хотя сладкие густые ликёры у Юнги в большем почёте — настроение присутствует именно на эту чайно-янтарную жидкость. Юнги трогает шершавую каменную плиту и убеждается, что не вынесет такого над собой издевательства — поверхность камня слишком ребристая, чтобы прилечь на неё без вреда для нежной кожи. Даже импровизированная подстилка из выжатой футболки от острых выемок не спасает. Песок под ступнями и то мягче. Джинсы стягиваются уже не так охотно, как норовили при выходе на берег после заплыва — Юнги наступает на ткань в самом низу, чтобы снимать было удобнее, и чуть не валится лицом в тот самый булыжник, куда минутой ранее передумал пристраиваться. Равновесие с трудом, но восстановлено; джинсы с трудом, но сняты; Юнги с трудом, но укладывается на чёрный песочный покров. Пить хочется невероятно — кое-кто просто наглотался морской воды и теперь вынужден собирать языком с губ мелкие белые кристаллики. На подсохшей коже теперь везде соль чувствуется — Юнги ведёт от шеи по ключицам до самых тазовых косточек ладонью в попытке стряхнуть налипшую соляную корочку, но в итоге возвращает её к лицу, чтобы сбросить осточертевшую уже чёлку с глаз. Какое-то время Юнги лежит недвижно, прислонив тыльную сторону руки с браслетом к прохладному лбу. Рядом от плит эхом отражается шум прибоя. Ощущение, словно вода совсем рядом и следующей волной точно коснётся ног или даже омоет обнажённое тело чуть выше. Ступнями зарыться в смольную деликатную массу, согнув в коленях ноги, приятно до жути. Пересыпать её в кулаке — тоже. Юнги вдыхает глубоко, пытается проглотить больше, чем могут принять его лёгкие, в спине прогибается, колени по инерции в стороны разводя, — стопы по чистой случайности утопают в черноте чуть глубже, чем он рассчитывал, — и с выдохом выпускает приглушённый хриплый стон. Задел-таки. Вот потому Юнги среди друзей и бела дня на пляж дорога заказана. Чуть где в песок поглубже провалишься, заденешь невзначай сверхчувствительную зону под выступающими на лодыжках суставами — пиши пропало и безлюдный уголок незаметно глазами выискивай, попутно себя за невнимательность отчитывая. Лучше уж один и без загара, чем при всех и с нескромно выпирающим из тонких летних шорт стояком. По задней стороне бёдер медленно растекается сладкая истома ленивого полувозбуждения, постепенно охватывая выгнутую поясницу и низ живота, а следом и все остальные части тела. Юнги не сдерживается больше — позволяет голосу набрать силу и отражаться от скал наравне с шумом моря. Теперь уже можно. Мягкие прикосновения к щиколоткам сбивают напрочь дыхание и отгоняют от Юнги ночную прохладу — будто бы кокон воздушный вокруг образовался и не ночь вовсе, а полуденное солнце кожу белую лучами прижигает. В паху уже давно настойчиво сводит, но Юнги тянет время и только медленно поглаживает рядышком напрягшиеся бёдерные мышцы, самого себя недоласками до исступления доводя. Ночь длинная. К спине и ногам, взмокшим уже давно, чёрными комочками пристают песчинки. Контраст их с молочно-белой кожей невероятен до безумия и возбуждает своей эстетичностью и уместностью. А чёрно-белые фотоснимки Юнги любит как раз больше прочих. Монохромность приятна для глаза, загадочна в своей простоте, обольстительна. Даже в бесформенной чёрно-белой кучке брошенной рядом на камни одежды есть что-то такое… Такое. Каким образом на груди появились чёрные завитки песчаных тонких дорожек, Юнги даже самому себе ответить не может. У него последние полчаса проносятся под прикрытыми на секунду веками сероватым туманом с влажно-пыльным ароматом. Лёгкий порыв ветра — и контуры безвозвратно смазываются, расплываясь практически ровным слоем. «Как чёрная икра по кусочку белого хлеба», — думает Юнги, аккуратно стряхивая с себя «икринки», интереса ради обводя подушечками пальцев нежно-розовые ореолы сосков, которые тут же сжимаются, и вырисовывает, наконец, тропинку к давно уже заждавшемуся члену. Не торопясь, Юнги высвобождает блестящую от смазки головку из душного плена крайней плоти — не до конца, только самый кончик — и мягко массирует большим пальцем проход уретры. Прикосновение отдаётся мелкой дрожью куда-то в глубину диафрагмы, стайкой мурашек снова прогуливаясь вдоль позвоночника, раскидывая до песчаного предела костлявые колени. Острый кончик языка опять проходится по контуру губ, слизывая над ним уже свою собственную соль. Дышать глубоко и ровно больше не получается. Юнги отодвигает кожицу до конца и, опоясывая кольцом уздечку, проворачивает пальцы вдоль неё. Туда-обратно. Туда-обратно. Собственное томное «а-ах-х!» оглушает. Хотя, стоит признаться, Юнги не смущает это нисколько. Он среди ночи прилёг подрочить на пляже — какое уж тут смущение? И небо сегодня потрясающе красивое: чистое — ни облачка, ни тучки. Поближе бы рассмотреть его. В ладони постепенно теплеет и твердеет, а расширяющиеся зрачки топят угольным шоколад радужки. На бледных скулах проступает полупрозрачный намёк на румянец, когда Юнги приподнимает голову и сквозь темноту разглядывает силуэт вставшего члена. Рукой он перехватывает плоть у основания и ведёт чётко вверх, снова натягивая кожицу на головку, следом медленно сдвигая её обратно. Своей смазки явно маловато, поэтому Юнги сплёвывает несколько раз на ладонь. Двигаться становится намного комфортнее. Неторопливый темп только раззадоривает на большую резкость, но Юнги не хочет спешить. Любые удовольствия — будь то дорогой алкоголь, крепкое курево или секс — он привык растягивать, смаковать подольше. С такой же ленцой в движениях Юнги втягивает в рот сразу два пальца свободной руки, до этого бесцельно бродившей по груди, периодически пощипывая твёрдые бусины сосков, и с особой тщательностью смазывает и их слюной. Третий палец во рту ощущается лишним, но на всякий случай Юнги обрабатывает его тоже. Мало ли. Пульсация по выпуклым дорожкам вздувшихся вен снизу предупреждает о приближении к пику. Юнги замедляется — хотя куда ещё-то, но — и с силой проводит пальцами по языку, вынимая их наружу и немного царапаясь о зубы. Колючие иголочки боли рассеивают немного тягучую туманность мыслей, отрезвляют. Юнги громко выдыхает и позволяет напряжённым мышцам расслабиться. Не до конца, самую малость. Теперь он готов. Юнги прижимает член к животу расчерченным сиреневыми и синими нитями запястьем и обнимает ладонью яички. Второй рукой он проскальзывает между песком и поясницей и чуть раздвигает пальцами ягодицы, облепленные чёрными песчинками. Подушечки прежде всего вытанцовывают вокруг прохода шаманские танцы, размягчая и ублажая капризную мышцу. Сперва Юнги давит практически невесомо, но, не встречая должного сопротивления, проталкивает внутрь первую влажную фалангу. Холодную в тепло. Ощущение чужеродности не покидает ни на секунду, даже когда температура становится достаточно приемлемой, но Юнги уже осмелел настолько, что пристраивает рядом с первым пальцем второй и оба прячет в тепле по третий от кончиков сустав. Двигаться туго, но Юнги пытается: трёт изнутри стенки, массажирует, разводит на манер ножниц, растягивает по наитию. Звёзды с неба почему-то становятся ближе. Сосчитав небесные тела в поясе созвездия Ориона, подушечкой пальца Юнги нежданно задевает набухший внутри бугорок. Кольцо из указательного, среднего и большого вовремя и плотно замирает вокруг основания члена. Это было опасно. Венки возмущённо пульсируют, эхом отдаваясь в выбритые виски. Глубокие вдохи помогают избавиться от навязчивых внутренних молоточков, но их сменяет лёгкое головокружение, и Юнги это дело быстро сворачивает. На подходе к финалу он перестаёт сдерживать себя от резких небрежных движений — отрывисто насаживается на пальцы, подмахивая самому себе, и бёдра худые подбрасывает, в сжатую руку толкаясь. Пошло прихлюпывающее звуковое сопровождение на фоне ночного прибоя поощряет — вдоль всего тела будто струну натянуло. Финишная прямая. Ленту победителя Юнги срывает стиснув зубы и выгнувшись почти до хруста, заливая спермой живот и немного чёрно-песчаной поверхности рядом. Остаточные судороги расслабленного тела встречаются где-то под поверхностью кожи, разбиваясь друг об друга и разливаясь в месте встречи приятным теплом и стайкой мурашек. Футболку за сто баксов пачкать в собственном белке не хотелось бы, и Юнги, сковыривая подсохшие белые потёки с живота, силой мысли пытается заставить более крупные застывать побыстрее. Усыпанным звёздами небосводом Юнги любуется, периодически сдувая непослушную чёлку с глаз, а почти неразличимую границу горизонта пытается рассмотреть, натягивая на себя ещё сырые джинсы. Прощание с волшебной бухтой оставляет едкий солевой привкус на языке и ощущение песчаных икринок в волосах и под одеждой. Вернётся ли он сюда когда-нибудь?