Герой

In a world gone mad Sometimes it's crazy To fight for what you believe But you can't give up If you want to keep what you love. (c) Skillet

– Во второй раз я его могу не открыть, – предупреждает попаданцев доктор Балджит, кивая на портал в другое измерение. – Это не важно, мы возвращаемся за Перри, – решительно отрезает тот, другой, Финес. – Тогда вы без нас, – наблюдая разрастающийся спор, вмешивается глава Сопротивления. – Ладно, – хмурится другой Финес, – только скажите, где Фуфелшмерц держит узников. – Мы должны им помочь! – не выдержав, подаёт голос Финес из их измерения, обращаясь к сестре. – Нет, не должны, – спокойно отвечает глава. – Нет, должны! Ты помнишь, – голос Финеса вздрагивает, но мальчик продолжает, прикладывая ладони к груди, – каково нам было, когда наш Перри пропал? Да, не нужно спрашивать: Кэндис помнит, и помнит, к своему сожалению, гораздо больше, чем ей хотелось бы, но достаточно – для главы подпольного Сопротивления, борющегося против диктатуры больного ублюдка Фуфелшмерца. Их мир – серый от дыма оружейных заводов, застилающего небосвод, и немного алый от сочащихся иногда через него лучей закатного солнца. Логично было бы предположить, что оно алое. Казалось, в их мире становится всё меньше и меньше цветов. Те, оставшиеся, тускнеют, проедаемые смогом и безысходной покорностью, а мёртвые неоновые огни вывесок в форме приказа императора зазывают в магазины с непомерно высокими ценами. Цены везде высокие, но, для того чтобы понимать это в полной мере, нужно иметь хоть какие-то деньги, а у рабочего класса, представляющего большую часть населения Триштатья, их нет. Не осталось почти и никаких ценностей. Что такое «естественные права человека», новое поколение не знает, а из голов старого воспоминания выжигаются всеми доступными методами. Простым людям не остаётся ничего, во всяком случае, невинность подростка – приемлемая цена за мешочек остродефицитных конфет. Мятые, жёсткие, даже без начинки, а большего желать всё равно сложно. Чтобы сделать счастливым ещё совсем маленького брата в его День Рождения, обозначенный только росчерком в метрике, – эта цена вполне приемлема. – Предъявите документы, – чеканит механический голос нависшего тенью над сжавшейся девочкой Нормобота. – Предъявите документы или будете уничтожены! – Безжизненно улыбающаяся голова, хоть отдалённо похожая на человеческую, сменяется жутким ведром с кровожадно алеющим визором, когда девочка срывается с места и несётся по улице прочь. Иногда Кэндис кажется, что она помнит другое время, в котором были цвета, в котором было что-то такое – сложно описать, – когда есть, во что верить, и есть кто-то, кто… защитит? Далёким отголоском эха, летящего сквозь года и с каждым новым годом делающегося всё тише и неразборчивее, Кэндис слышится: «Герой». Девочка заворачивает за угол и чуть не влетает в кирпичную стену. Она разворачивается так быстро, что сальные рыжие волосы бьют по лицу, и вжимается в холодный камень, задыхаясь от бега и руками закрывая карман на мешком висящем платье, где схоронён заветный пакетик. Она бы и рада не смотреть, как надвигаются на неё, гудя своими моторами, два огромных робота, но не может ни зажмуриться, обездвиженная страхом, ни отвести взгляд от магнетически пульсирующего света алого визора. Ещё немного и от неё не останется даже алого: её одежда, окончательно теряя оставшиеся цвета, плотно пригорит к коже, а сама она просто почернеет вмиг, как головешка, как та девочка, с которой она, кажется, пару раз виделась в школе. Кажется, её звали Стэйси. Робот поднимает свою ручищу, которая заканчивается дулом размером с голову Кэндис. – Оказание сопротивления при задержании расценивается как мятеж, а мятежники должны быть устранены именем славного императора Фуфелшмерца. Всё, что происходит дальше, происходит быстро, и Кэндис даже не успевает понять, когда она оказывается за мусорным баком, больно ударяясь копчиком об асфальт. Яркое, ослепительно яркое в серо-алом свете улицы голубое пятно буквально падает с неба; оно отталкивает Кэндис и, ухватившись за руку Нормобота, перепрыгивает на него, закрывая злобную морду собой. Гремит выстрел, и трескучий энергетический заряд уходит ввысь. – Внимание, агент сопротивления в квадрате один-дробь-тринадцать-альфа, вызываю подкрепление, – каркает отрывисто один из роботов, а второй к тому времени, рассыпая искры из пробитого визора, с грохотом валится на землю. Человек в голубом отталкивается от него ногами и прыгает на второго, цепляясь к нему, как обезьянка, и с размаху всаживает в алый визор какую-то лязгающую палку. – Потеря сигнала, потеря сигнала, – твердит Нормобот и тоже падает оземь. Человек поднимается и оттряхивает одежду. – Перри! – не веря своим глазам, кричит Кэндис, когда он поворачивается к ней лицом. Это их гувернёр, это тот молчаливый и неуклюжий чудак – это он только что уничтожил ужасных роботов, это он сейчас… защитил её. Значит, всё это время ей не казалось, это всё было правдой: и герой, и вера, и цвета. – Перри! – выбегает из укрытия Кэндис и крепко прижимается к яркому костюму, пахнущему металлом и гарью. – Перри, вот почему ты пропадал! Ты мятежник? Ты защитил меня? Ты спасёшь нас? Перри… Он отстраняет девочку от себя и осматривает безнадёжно измятое, порванное на подоле платье, разводы на худых детских бёдрах, и в карих глазах вспыхивает такая горечь, такое сожаление, это заставляет их по-настоящему сверкать. Молодое лицо агента болезненно кривится, и дрожащими руками он крепко прижимает к себе хрупкое костлявое тельце. Его сердце колотится, а плечи дрожат. – Перри, ведь всё когда-то… всё было не так, правда? – с затаённой надеждой спрашивает Кэндис, крепко цепляясь пальчиками за лацканы пиджака, но Перри не успевает ответить, он вздрагивает и смотрит через голову девочки на наручные часы, что разрываются тревожным писком. А воздух уже гудит от не менее десятка моторов Нормоботов, приближающихся откуда-то из-за крыш. Перри выхватывает из пиджака пистолет и наводит на подвальное окошко неподалёку. Выстрел сносит замок, и агент сдвигает раму в сторону. Окошко крошечное, но его ширины и высоты достаточно, чтобы в него смогла влезть Кэндис. Перри прижимает палец к губам, смешно пуча большие глаза, и пригибает голову девочки, чтобы не высовывалась со своими рыжими волосами. Он закрывает раму и собирается придвинуть мусорный бак, чтобы окончательно закрыть окно от чужих глаз, а вернее визоров, но раздается выстрел, и в воздухе встаёт запах озона и горелой пластмассы. Кэндис почти ничего не видно из своего укрытия, кроме противоположной стены. За окошком то и дело мелькают ноги Перри и он целиком, спрыгивающий или напрыгивающий на кружащихся роботов, слышится грохот, лязг металла, треск выстрелов пушек и хлопки пистолетных. Иногда роботы падают, иногда падает Перри – Кэндис понимает это по звуку тяжёлых, но мягких ударов об асфальт. Битва мечется ближе к земле и уже затихает, как вдруг откуда-то сверху доносится быстро усиливающийся гул и механический унисон голосов: – Объект опознан: агент Пи. Новый приказ: взять живым или мёртвым, – и новая порция Нормоботов слетает к побоищу. Перри громко им свистит и бросается бегом, пытаясь увести жестянки из переулка, но внезапно одна из подбитых, лежащих в углу, хорошо видном Кэндис, начинает шевелиться и выставляет свою руку-пушку в спину агенту. – Перри, сзади!!! – изо всех сил ударяя ладошками в раму и выталкивая её, кричит Кэндис. Скорее интуитивно агент прыгает в сторону, и заряд сбивает одного из Нормоботов. Перри дезориентируется всего на мгновение, но уже его достаточно, чтобы клешня другого робота схватила его поперёк груди. Всей спиной Перри прикладывает к кирпичу, и он, с разбитой губой и ссадинами на лице, в окончательно перепачканном костюме, кривится от боли. Глаза ему застилает пеленой шокового полузабытья, но быстро он трясёт головой и жмурится, приходя в себя. – Свидетелей быть не должно, – чеканит Нормобот, в чьём плену оказался агент. – Запускаю сканирование признаков биологической активности в радиусе десяти ярдов, – отзывается другой. – Биологическая активность обнаружена. Жестянки, которым нет числа, окружают со всех сторон агента. В лице Перри мелькает неприкрытый страх, а доли секунды спустя – мрачная решимость. Одной рукой он что-то срывает с шеи, и тут же это нечто, на грани слуха звеня цепью, летит прямиком в распахнутое окно, откуда торчит макушка перепуганной Кэндис. Другую руку Перри уже достаёт сжатой в кулак из пиджака. В воздухе застывает срывающийся крик: «ЛОЖИСЬ!!!» Схватив медальон, Кэндис падает на пол, а потом наступает тишина и темнота. Когда девочка приходит в себя, с улицы не доносится ни звука, ни света, и во мраке ей приходится искать другой выход. У Кэндис болит и кружится голова, волосы, почему-то прилипшие к ушам, отдираются с болью, а во рту у неё как будто бы долго лежала монетка. Этот вкус, как тогда: она прятала парочку под языком, чтобы сохранить хоть что-то, когда у мамы и папы забирали деньги на «добровольный вклад в императорскую казну». Когда она выбирается наружу, их мир, пропитанный алым, встречает её резью в глазах, а в том переулке уже нет никого – только остатки мусорных баков и кирпичной кладки лежат, завалив окошко, и стоят лужи, и мокро сверкают стены. Кэндис тошнит, она приваливается к холодному кирпичу, содрогаясь всем телом. Добираясь домой, Кэндис не знает, о чём думать, а когда этой ночью Перри в первый раз не возвращается домой, в маленькой рыжей головке брезжит страх: сегодня их мир потерял ещё один цвет – голубой, цвет надежды и веры в защиту. Лёжа ночью под кроватью и вертя в руках медальон в форме забавной лапки, Кэндис думает, как надо объяснить её братьям-карапузам, что отложенные для Перри конфетки они могут съесть сами. Кэндис бы рада ошибаться, но идут дни, а Перри всё не возвращается. Она слушает робкие догадки братьев и хочет в них верить. Она старается верить в то, что утром её, как и раньше, разбудит их улыбающийся Перри, и пусть даже всё то, в переулке, ей всего-то приснилось, пусть этот Перри не будет героем в ослепительно-ярком костюме, а всё тем же молчаливым неуклюжим гувернёром, но он будет с ними. Она верит, когда однажды ночью, от бессилия стиснув в пальцах медальон, обнаруживает на нём тугой рычажок. Она верит, когда следует вниз по лестнице на первый этаж за учащающимся писком устройства самонаведения. Она верит, когда забирается в лаз, скрытый за мрачным семейным портретом над диваном. Она верит ровно до тех пор, пока в странной большой комнате глубоко под землёй не вставляет раскрытый медальон в ячейку на огромной панели управления и пока механический голос, сопровождаемый ритмичными всполохами на чёрном экране, не начинает свой монолог. «Если вы прослушиваете сейчас эту запись, значит известный вам под кодовым именем агент Пи член секретной организации О.Б.К.А., исполняя Чрезвычайный Протокол, передал вам ключ активации подземного комплекса и с данного момента зачисляется в погибшие при исполнении служебных обязанностей». А с самого утра что-то ломается, и чувствуется это во всём. Те лучики надежды, несмелые, но такие живые в наивных глазах её братьев – с ними что-то случается, и Кэндис видит собственными глазами то, что несколько лет назад переживало всё Триштатье: она видит, как у веры в лучшее начинается предсмертная агония. О ней и братьях больше некому позаботиться. Она даже не сможет позвать родителей, если что-то случится: отец шесть дней в неделю на заводе, мать боится покидать подвал. Раньше был Перри, раньше был герой, который всегда защитит. И хоть об этом они и не знали, но это было так. А теперь, когда Кэндис узнала, пусть даже на пару минут, что делать ей теперь с новым для неё острым осознанием их нынешней беззащитности? Да она же просто ребёнок, что она может вообще сделать? Днём Кэндис старается вести себя как обычно, а ночами она плачет, всё так же сжимая в ладошке медальон. Ей страшно от понимания тяжёлой реальности, которая теперь давит безраздельно на её плечи. Ей страшно от собственной беззащитности. Ей страшно за братьев, которые ещё такие маленькие, чтобы умирать изнутри. Ей самой страшно умирать. Когда слёзы выплакиваются, маленькая Кэндис думает о том, страшно ли было Перри: рисковать собой, бороться со смертоносными роботами, которые больше и сильнее его, страшно ли ему было умирать? Он ведь герой – разве герои могут бояться? Конечно нет, поэтому-то они и герои, а вот Кэндис – она не герой. Дни складываются в месяцы, и вот уже даже на лицах Финеса и Ферба по утрам нет тех красных пятен и полопавшихся капилляров в глазах. И надежды в них тоже больше нет, а на стол не выставляется лишняя тарелка. Когда Кэндис замечает это, она понимает, что герой перестал существовать даже здесь. Он не придёт в ту минуту, когда их нужно будет защитить. Ночью она отправляется в комнату под землёй: она хочет оставить медальон там вместе со всем, во что она хотела верить с того дня, чтобы забыть и жить так, как диктует их серо-алый мир. Кэндис хочет сделать это и сразу же уйти, но почему-то она садится в жёсткое кресло с ногами и сворачивается в комочек, а потом, держа в вытянутой руке медальон, тянется к той самой ячейке, чтобы снова услышать страшные слова записи, чтобы удостовериться раз и навсегда. Жёсткая материя ночнушки легко скользит по сиденью без обивки, и Кэндис, падая, машинально хватается руками за стол, но пальцам не к чему прицепиться, и они жмут без разбору все кнопки, по которым их тянет вниз. Когда Кэндис неловко плюхается на холодный пол, под мерный голос сообщения из стола выезжает небольшой ящичек с маленьким потрёпанным блокнотом внутри. Из детского любопытства Кэндис открывает его и видит, что значительное количество листов из начала вырвано, а первый из оставшихся целиком испещряет мелкий частый почерк. «9 мая 2007 года. О.Б.К.А. пала, майор Монограмм захвачен. Мы, оставшиеся агенты, ушли в подполье. Мы были вынуждены уничтожить базу данных: если бы она досталась врагу, то прикрытия были бы рассекречены и наши семьи оказались бы в опасности. Фуфелшмерц безумен и беспринципен – когда он начнёт использовать их, чтобы манипулировать нами, стало бы вопросом времени. Мы не можем этого допустить». «3 июня 2007 года. Мы разделились на отряды, действуем сменами, ведём диверсионную деятельность. Задача минимум: освобождение майора Монограмма и захваченных агентов. Пока неизвестно, живы ли они до сих пор, но работа по сбору информации идёт. Задача максимум: уничтожение империи». «15 июля 2007 года. Нас слишком мало. Выполнять тот объём операций, который ставится перед нами временным командованием, даётся нелегко – у нас просто не хватает времени, ведь мы, оперативники, не можем надолго отлучаться от семей, прикрытие всё ещё работает. Но тяжелее приходится, когда мы теряем людей. Нам нужно привлекать новые лица, нужно организовывать народное Сопротивление. Этого не хотят слушать. Я понимаю, что О.Б.К.А. – секретная организация и не работает с гражданскими, я понимаю, что это опасно, но О.Б.К.А. пала. Нам нужны люди – какой у нас выбор?» Заметки в дневнике короткие и нерегулярные – одна в месяц максимум, но то, что в писавшем их Перри с течением времени что-то начинало меняться, оказалось несложно заметить. Наиболее значимой записью за прошедшие месяцы можно назвать эту: «5 ноября 2007 года. Дислокация нашей базы была раскрыта, скорее всего, завели крысу. На место был отправлен взвод боевых роботов. Мы не были готовы к этому. Я и девять агентов выполняли задание в городе. Когда вернулись, штаба не было. Все разработки, все планы – всё это было уничтожено или переправлено в руки врага. Что теперь делать? Знаю только одно: теперь нельзя сдаваться. Следует возвращаться к идее народного Сопротивления. Люди должны поддержать нас: это борьба за лучшую жизнь. Фуфелшмерц за всё ответит!» А сразу за ней спустя долгий перерыв следовала уже такая: «7 февраля 2008 года. Осталось пятеро. Видели, как погибают наши товарищи, видели, как публично убивают гражданских в назидание нам. Много чего видели. А то, что я вижу, – осколки. Эти люди ещё не были готовы к тому, чтобы стать повстанцами, к войне. У нас опускаются руки. Мы всё ещё можем совершать вылазки, мы всё ещё можем сражаться, но никто не хочет. Мы должны были стать освободителями, но на наших руках – кровь невинных людей, и её будут продолжать проливать. Нас ненавидят, люди готовы восстать против нас, а не против тирании. Хорошо, что всё ещё никто не знает наших лиц. Завидую им. Кажется, я скоро не смогу смотреться в зеркало». «22 марта 2008 года. Сопротивления – нет? Месяц назад пропал Пинки, неделю назад застрелился Питер, с остальными больше в штабе не встречаемся. Избегают меня, отводят глаза, переходят на другую сторону улицы. Я один. Не могу понять, как они могли сдаться? Почему не хотят бороться? Неужели смирились с этим? Они что, готовы жить в этом мире? Такого будущего они хотят для своих близких: мира без надежды, без веры, в котором невозможно выйти на улицу уверенным, что ты вернёшься живым?» «2 мая 2008 года. Один. Всё ещё могу совершать вылазки, всё ещё могу сражаться. Перестаю верить в светлое будущее, в его реальность. Вот оно, будущее сейчас, а «вчера» забывается. Им проще его просто забыть. Боятся бороться. Хотя, наверное, уже просто об этом не думают». «Остался один. Боюсь смотреться в зеркало. Осточертел костюм. Глаза режет чёртова тряпка. «Вестник свободы», ага, конечно! Я в нём – насмешка над самим собой. Не знаю, почему ещё не сжёг. Не могу его надевать. Не знаю, что мне делать. Бороться? Мне ведь есть за что. А как? Я один, меня никто не прикроет. Если со мной что-то случится? Если меня раскроют? Если я погибну? Что тогда будет с детьми? Повезёт, если быстро убьют. Нет. Конечно нет. Если Фуфелшмерц возьмёт меня живым, он так просто их не отпустит. Нет, я ему не дамся. И их не отдам». «Если я перестану писать, я просто чокнусь. Я застрелил человека. Гражданского. Безоружного. Он затащил девочку на пепелище О.Б.К.А. У меня палец дрогнул. Не знаю, зачем ещё веду учёт боеприпасов и как объяснить списание обоймы. Она была ещё ребёнком, рыжая такая. Как моя. Я не успел ей помочь. Я не успел доставить её в больницу. Я оставил тело у порога. Я не хочу знать, как её погребут. Только теперь понял, почему Питер расстрелял своих, прежде чем пустил пулю в рот». «Каждый раз, когда чищу оружие, вспоминаю ребят. Не помню, когда в последний раз встречал Че и Си. Не хочу узнавать, что с ними. Мне всё сложнее считать Питера слабовольным ублюдком. А ещё сложнее продолжать убеждать себя, что я сильнее. Сегодня утром пистолет не чистил». На этом дневник заканчивался. Это не было похоже на записки героя, во всяком случае, на такие, какими их представляла Кэндис. Куда больше – на записки наивного, потерявшегося, простого человека, который сомневается, который боится, и боялся гораздо раньше, чем смог себе в этом признаться. Но ведь именно он и оказался тем героем, которого в действии видела Кэндис. И он не сомневался и не боялся, когда настала необходимость защитить. Это кажется безумным сейчас – жертвовать жизнью во имя кого-то. Какой в этом смысл, если от рождения тебе вдалбливают в голову, что даже жизнь не несёт какой-либо ценности? Но так было не всегда – теперь в этом Кэндис уверена: Перри знал тот мир, который она помнила туманными обрывками старого сна, и он хотел вернуть его. Он выбрал ценой жизни Кэндис свою жизнь, и её долг – своей спасённой жизнью продолжать то, во что верил Перри: защищать того, кого любишь, до самого конца. Кэндис не может знать наверняка, хотел ли этого агент и не было ли просто стечением обстоятельств то, что он передал ей ключ. И всё-таки ей нужно, ей физически необходимо верить, потому что только это даёт ей увидеть ситуацию по-другому: они остались одни, а значит единственный человек, герой, который сможет защитить её родных, – это она сама, Кэндис. Их истории похожи, но Перри не сдался, и она не может сложить руки. Ей нельзя больше быть ребёнком, пора становиться взрослой, чтобы этого не пришлось делать мальчишкам. Месяцы уйдут за тренировками, за организацией подпольного Сопротивления, за поиском рекрутов и уже с ними – вычислением тщательно шифрующихся группировок других мятежников, а пока Кэндис знает только одно: Фуфелшмерцу настанет крышка, он заплатит за всё, и она костьми ляжет, но не позволит ему коснуться даже волоска на головах её братьев. Её братья смотрят на неё умоляюще, они ещё такие наивные, такие маленькие – эти дети рвутся не в свой бой, даже не нюхав пороха, они не знают, что их там ждёт. А эти парни, двойники из другого измерения, такие румяные, такие яркие – эти дураки погибнут раньше, чем успеют добраться до логова Фуфелшмерца. Они совершенно бесцельно оборвут свои крошечные жизни, пытаясь защитить того, кого любят, их Перри. Кэндис вынуждена признать, что их методы схожи, а ещё она задолжала Перри, пусть и своему, но вряд ли их Перри поступил бы иначе. Кэндис обречённо вздыхает, прикладывая ладонь к лицу. – Боже, наверное я сошла с ума… – затем глава Сопротивления вскидывает голову и решительно объявляет: – Ладно, мы пройдём туда по тоннелям. Её Финес радостно кричит, а она ритмично хлопает в ладоши, раздавая распоряжения. Пусть у её мальчишек будет герой, который борется за справедливость, который будет с ними в минуту, когда их нужно будет защитить.