Часть 1
18 мая 2015 г. в 23:39
Интересно, о чем он только думал, когда ввязывался в эту авантюру? Что подстегнуло его нарушить незыблемые правила, принятые в их семье? Ах да, скука… эта ведьма никогда не доводила до добра! Всю жизнь одни лишь беды от нее, она отравляла и мучила, толкала на совершенно необдуманные поступки, которые приводили к ненужному риску.
Но за все рано или поздно приходится платить, и никто не станет спрашивать, хочется ли рассчитываться с кредитором или нет.
Стук. Стук-стук. И еще разочек. Так повторялось до тех пор, пока все не оказалось на положенном месте: он – в гробу, гвозди – в крышке. Пока маленькие железные палачи вонзались в дерево, он чувствовал каждый удар, каждый их дюйм буквально всей кожей. Забавно, ведь заживо погребенного должны волновать совсем иные вещи…
Как он мог допустить такой промах?! Ведь никогда прежде и мыслей не было о том, чтобы ослушаться, а тут… дважды за короткий срок.
Он дышал ровно, спокойно. Земля со стуком била по крышке, ссыпаясь в яму, что час назад выкопал своими же руками, не смея ослушаться. Он старался свыкнуться с мыслью о неизбежном. Даже если бы Фобос решился сопротивляться, заколотил кулаками по дереву, его бы не услышали. Просто не захотели бы более слушать. Ведь господин дал шанс оправдаться, а полукровка так и не смог придумать для себя достаточно убедительной отговорки. Ну, хоть что-то! Он стоял, опустившись на одно колено, уронив голову и ожидая своего приговора.
Когда это началось? С каких пор Фобос решил, что можно ослушаться того, кому клялся служить до конца собственной жизни, любезно дарованной в ночь их встречи? А может и не решал ничего вовсе, все сложилось как-то само собой. Какая, право, нелепость! Какая непростительная ошибка – пускать все на самотек, полагаться на случай или капризы судьбы.
Надо отдать должное: господин лично позаботился о том, чтобы закопать своего слугу, и тот смиренно лежал, выслушивая несдерживаемую брань в свою сторону. Ну, хотя бы собак не тронул – и на том спасибо. Зверье-то свое он любил и этих прелестных людоедов никогда бы не дал кому-то в обиду. Практически. Теперь он мало что мог сделать в действительности. А те бесновались, бросались на прутья своих вольеров, видя, что что-то неладное происходит с хозяином, чувствовали беду, нависшую над ним. К сожалению, они не могли ему хоть чем-то помочь. Жаль. Он бы обязательно вознаградил их добротными кусками свежайшего мяса. Но не их в том вина… самому стоило лишний раз подумать головой, а не поддаваться искушению. Надоела размеренная жизнь? В конце концов, не рутина ли стала тем катализатором, который когда-то толкнул его со скалы? Он стремглав бросился вниз, раскинув руки и вспоминая слова великого Нерона: «Какой великий артист погибает!»
И впрямь талантливый актер и прекрасный манипулятор, отчаянно жаждавший приключений, которые взбудоражили бы воображение, заставили кипеть кровь. Легкомысленно выкрикнутые слова остались той нотой, что поставила точку в жизни Аурели Валентино. Томимый скукой человек разбился о землю и камни, ринувшись в пропасть. Практически, но по нелепой случайности жизнь догорала в нем еще энное время, не спеша покидать бренное тело, и он чувствовал, как агония пожирает его изнутри. Он видел тень, неспешно скользнувшую к нему, а потом над ним склонился человек – ее бессменный хозяин. Роковая встреча, большая случайность и невероятная нелепость. Один умирал, а другой смотрел и широко улыбался, наслаждаясь чужими муками.
Он мог бы поклясться, что то было провидение судьбы, именно она направила странного синьора на встречу с не менее странным самоубийцей, который и подумать не мог, что вместо блаженной смерти ему будет подарена проклятая жизнь. Она решила устроить для него особое испытание на прочность, и если в самом начале иногда появлялись сомнения, то после все оказались отброшены прочь – еще не настало его время.
Мог ли он подумать, что один человек может изменить все мировоззрение? Мог ли он знать, что такой попадется и на его пути в самый последний момент? Конечно нет. Да и не желал тогда подобного. А теперь, лежа под толщей земли, Фобос думал, что без данного эпизода его жизнь нельзя было бы назвать достойной. Он прозябал в роскоши, которую заработал не сам, наслаждаясь обеспеченностью, что даровало ему знатное происхождение семьи. Он мог получить многое, но в действительности желал еще большего – тех наслаждений, которые пьянят одним своим существованием, когда от мысли от них становится и дурно, и сладко, невыносимо хорошо, которые кружат голову и сердце заставляют биться чаще.
Тихий смешок невольно сорвался с губ. Как все-таки здесь неуютно и тесно. И стенки давят, а воздуха все меньше… меньше… он снова вспоминал давно минувшие и едва незабытые дни. Ему ведь всегда не хватало одного единственного – вкуса жизни. Он вроде бы и жил, но ощущал себя скорее существующим. Все слишком легко, слишком доступно, слишком, слишком, слишком! До омерзительного привкуса на языке, от которого он не раз сплевывал с досадой. Тогда небольшой всплеск, и краски казались ярче: дуэль! Дуэль, немедля дуэль за оскорбление! И кровь бурлила, и мысли путались, казалось, что он и вовсе прекращал что-либо замечать, кроме того, кто угрожал своей острой шпагой. Вся жизнь становилась этими крохотными точками на полотне, которым должно было бы расползтись во что-то большее, но только кровь заливала чужую рубаху, а он снова впадал в отвратное уныние.
Говорят, что уныние – грех. Говорят, что и зависть тоже, но что он мог поделать с собой? Аурели многое бы отдал, чтобы стать кем-то иным. Он бы с удовольствием назвался каким-нибудь подмастерье, да шастал по дешевым трактирам, ввязывался в совершенно бессмысленные пьяные драки, но…
Таким, как он – не положено. Они должны держаться в стороне от грубой силы, доказывая свое превосходство словом. И лишь в редких случаях – шпагой. Расшаркивайтесь друг перед другом! Право, сколько раз подкатывало к глотке, сдавливало очередным спазмом? Сколько раз ему хотелось схватиться за дагу и, не со зла, поверьте, но от безделья вспороть какому-нибудь напыщенному снобу брюхо? И рука тянулась, но останавливал осуждающий взгляд сестры. Как он смел подумать о таком? А он смел и мечтал, веря, что тогда эти оковы наконец-то рухнут. Ведь именно цепи не давали жить, именно они сковывали каждое движение и не позволяли вырваться на свободу, обрекая на новые круги ада.
Фобос ненавидел скуку еще больше, чем ныне покойный Аурели. Тот не успел толком распробовать жизнь, не увидел ее достоинств, да оно и не удивительно. А вот Фобос вкусил ее сладкие и манящие плоды, опьянел от их аромата и с тех пор как мантру повторял одно и то же: человек рожден для удовольствий и наслаждений. Кровью ли, чужими муками или собственными – все это облачало в яркие цвета, выделяло из всей толпы. Назовите его безумцем – Вы не так-то уж и ошибетесь. Наверное, в какой-то момент в погоне за ощущениями и новыми впечатлениями он совершенно выжил из ума, даже не заметив подобной перемены в себе. Скука – она всегда отравляла и разлагала все то, что было в нем когда-то достойного.
Но что-то совсем недавно переменилось. Обычно он бы назвал постоянство сетями этой ненавистной скуки, а тут сам решил поддаться подобным страстям. К чему бы это? Зачем все эти встречи с юнцом? Зачем ввязывался в то, что – он знал – выйдет для него боком. Знал же, право: Рохау никогда не прощал ошибок. И все же рискнул, потянулся к тому, что возбудило его воображение новыми цветами. Кажется, он просто терял голову снова и снова, когда ненароком вновь встречался с ним. И столько разномастных желаний! Свернуть шею и зацеловать, избить и заставить гореть от страсти, изнасиловать и подарить истинное наслаждение… Все они бурлили в нем, и он, как ребенок, не удержался от искушения вкусить новых ощущений. Откуда только бралась подобная слабость?..
Слишком много вопросов роилось в голове. Интересно, и где они только были прежде? Почему ни одним не оказался задан вовремя? Быть может, это удержало бы от столь необдуманных действий. Ну, и кому теперь хорошо? Раненный, лежащий в бережно заколоченном гробу… получил ли он то, ради чего и встревал в подобные авантюры? Смешно-то как, и он кривил губы в усмешке.
Он бы слукавил, если бы стал отрицать. Он нуждался… хотел авантюры, вкуса опасности, стряхнуть с себя пыль спокойствия и размеренности жизни, к которой он успел привыкнуть под надзором своего господина. И ведь был предупрежден, был! Но все становилось незначительным перед соблазном, все меркло, и осмотрительность вкупе с осторожностью песком проскальзывали меж пальцев. Глупость экая – поддаваться сиюминутным желаниям, подогретым диким любопытством. Нет, право, неужто не понимал, раскланиваясь на улице редким прохожим в компании, что уже вскоре донесут господину? Даже удивительно, что он не пришел в тот же час, как Фобос вернулся, не свернул шею. Выжидал? Хотел произвести больший эффект этим безапелляционным тоном? Что ж, стоило отдать должное – он действительно впечатлен, особенно той заботливостью, с которой его загнали под крышку гроба. А, между прочим, не так-то уж и тепло лежать в рубахе, которую даже не успел застегнуть. Босоногий – касаясь дерева кожей, он чувствовал холод и невольно ежился.
Часто ли ему удавалось довести господина до подобных срывов? Да нет. Нет-нет, синьор Рохау отличался терпеливостью по отношению к некоторым поданным, но даже она рано или поздно заканчивалась. Фобос испытывал судьбу, протягивал ей руку, а она в ответ кусалась, мечтая отгрызть ему пальцы, чтобы неповадно было.
Дрожащими пальцами он пытался застегнуться. В темноте, в такой тесноте на ощупь нелегко, да и нужно ли?.. На многое закрывали глаза, пока слуга выполнял свою работу, и он привык. Вот вспомнить тот случай на войне, когда еще достаточно юный он не сдержал своего желания и перегрыз несчастному постовому глотку. Конечно, господин подобное не одобрил, но ничего не сказал. Они на войне, кому какая разница, кто и какой метод выбирал?
Это время Фобос редко вспоминал, но иногда ностальгия накатывала и на него. Вот так просто: крепко обнимала, прижимала к своей груди и не отпускала, вынуждая окунуться в далекое и зыбкое, уже давно потерявшее всякий смысл, но все еще живое где-то там, в голове.
Его губы сжались в тонкую линию. Да, их многое связывало с Рохау, всего уже и не упомнить. Война, плен, еще одна война… сколько крови они пролили на поле боя? И разве хоть раз он дал повод усомниться в себе? Верой и правдой служил, а тут за столь незначительный проступок!.. Впрочем, что для одного – пустяк, для другого – нож в спину. Разве много Рохау просил? Нет, всего лишь не вмешиваться в дела других, объясняя вполне доходчиво, что хватит с него бессмысленного кровопролития. Устал, хотел спокойно жить, отгородившись от чужих проблем. Слишком резко пришлось оставить привычную и горячо любимую жизнь без возможности свыкнуться с новым укладом. Может, в этом причина его выходок, а вовсе не в юном Хартманне?
В то время он был поистине счастлив: свои поступки не было нужды объяснять, каждый день он спорил со смертью и выживал, сколько бы раз не сомневался в своих силах. Она не раз подкрадывалась к нему и собиралась замахнуться своей косой, оборвав все разом, но в последний момент меняла решение и отступала, позволяя ему сделать очередной вдох.
Здесь же, в этом истинно проклятом городе его принудили к покою, когда все естество требовало: рви глотки, сражайся. Хотя бы с кем-то, как угодно. Сражайся с этой мерзавкой, которая толкнула со скал, сражайся с ней до своего последнего вдоха. Но от него требовали покорности и подчинения рутинной скуке. Да, псы, охота и пальба в ночи будоражили кровь, но все же…
Все же вкус изменился. Не было того прекрасного ощущения опасности, что в один миг все может оборваться тогда, когда менее всего подобного ждешь. Верный клинок или предательский кинжал в спину – все это осталось в прошлом: на поле боя или же в разбитых палатках, когда кто-то крался в ночи к господину, желающий прервать его жизнь.
Невольный вздох сорвался с губ. Сколько ни отрицай, а истина одна: впервые его слабостью была не скука. Эфемерная прелестница с ее мягкими и настойчивыми объятиями – разве могла она заставить ослушаться господина? Нет. Заставил тот, кто волен теперь вовсе позабыть об ужасе знакомства с Фобосом, о том, к чему принудил.
Губы скривились. Как жаль, что он так и не успел сказать ему самых важных для себя слов. Дышать все тяжелее, лучше просто прикрыть глаза и оставить всякое сопротивление. Хах! Какая нелепая смерть! Какая невероятная трагедия, право.
Псы скулили в своих вольерах, ложась на пол и с полными тоски глазами смотря на свежую могилу. Все знали, понимали, но по воле случая оказались обреченными свидетелями. Как жаль, что и им суждено издохнуть в клетках от жажды или голода, которые вскоре заставят их грызться друг с другом ради еще одного дня жизни. Может кто-то отпустит этих людоедов на волю, спасет его верных друзей? Нет, никто не придет, все покинули, оставили. Вот она – расплата. Губы дрогнули и растянулись в ухмылке, ладони легли на грудь на глубоком вдохе.
Какой великий эгоист погибает. Какая великая трагедия случилась! Веки отяжелели, холод забирался под кожу. Прощай, проклятый город, прощай, проклятый мир. Он сыграл свою последнюю партию. Оставалось только молиться за грешную душу, впрочем, пустое, зачем? Пора уходить.
Вскоре дождь забарабанил по крышам домов и стылой земле. Никто не узнает, что с ним случилось. Никто не вспомнит его имени. Никто не вспомнит о его существовании. Какая глупость. Стоило ли оно того?..