Клеймо

      (Шон)       Ночной город. Такой насыщенный и модный. Местами вульгарный, иногда так умело скрывающий свою неоновую пошлость за промышленной дымкой или тяжёлыми дождевыми облаками. В нём можно легко раствориться, слиться, спрятаться от чужих глаз. Ты можешь делать, что пожелаешь; идти куда угодно; стать, кем захочешь в эту минуту.       Но свобода дана лишь на мгновенье. Один лишь миг, неверное движение, и город скомкает твою маску, вырвет душу, пережуёт и выплюнет на утро, оставив от тебя лишь имя.       Эта мысль приходила ему каждый раз, когда он опускал взгляд вниз во тьму, не обращая внимания на едва теплящийся огонёк надежды на конце сигареты. Пальцы немели от касаний холодного покрытого каплями металла, но оторвать их от перил, разделяющих его и бескрайнюю пропасть, полную стройных рядов огней, было ещё сложнее. Губы дрожали на кромке пожёванного фильтра. И с каждым разом, с каждой затяжкой было сложнее понять, от холода ли это или от отчаяния.       На этот раз ему не удалось долго побыть наедине с собой. Шон поёжился от потока ветра, проносящегося мимо ледяным касанием, и также быстро выпрямился, позабыв об этом, когда к нему справа подступил Босс. – Ужин не понравился? – С чего ты взял? – прохрипел Шон, роняя окурок и гулко откашлявшись.       Задержав усталый взгляд на линии горизонта, Босс вплотную подошёл к перилам и облокотился на них. Говорил он тихо и уверенно, даже не глядя в его сторону: – Ты куришь уже третью за этот час. Не могу понять: тебя больше огорчает моя компания или место, которое я выбрал.       Шон промолчал. Ответы, как, впрочем, и вопросы больше не имели значения. Он почти не чувствовал хода времени: бессонная ночь сменялась таким же утром, безвкусный завтрак – обедом, а невыносимое одиночество – более скверным присутствием нового покровителя. Босс почти всё время был мрачнее тучи и больше не трогал его. Не касался. Прикосновения – единственное, что сейчас Шону было нужно. Он так скучал по ласкам, теплу чужого тела, едва уловимому запаху с поверхности кожи. Но всё, что он мог получить – это резкий запах дорогих сигарет, их дерьмовый вкус и этот взгляд, полный пренебрежения или даже отвращения. – Они все смотрят, – прошептал Шон, с трудом разлепляя обветренные губы.       Прозвучавший спустя пару долгих молчаливых минут ответ ввёл Босса в ещё большее заблуждение. – Кто? – Официантки, хостес, твоя охрана, другие посетители. – Ну, ты им интересен. Меня то они уже видели тысячу раз, а тебя – впервые. – Льву Аркадьевичу показалось, что такой ответ не убедил, и он предусмотрительно добавил: – Хочешь, я их всех выгоню?       Шон едва заметно качнул головой, нервно барабаня пальцами по перилам: – Они смотрят на меня так, словно я тень. Ничтожество какое-то, которому не по статусу здесь находится. – Да не смотрит никто. – Я знаю этот взгляд! Сам всегда был так снисходителен к окружающим. Забавно даже. Никогда не думал, что буду настолько жалок, – он выпрямился, запуская руки в растрёпанные волосы и сжимая их в отчаяние. – Ты не жалок, просто не в лучшей форме. Это поправимо. Тебе нужно…       Дальше Шон уже не слушал. На глаза навернулись слёзы, всё из-за этого ёбаного ветра, который продувал насквозь открытую площадку на самом верху Башни Федерации, гуляя между небоскрёбов, сиротливо кучкующихся в одном месте. Ему было обидно до боли в груди, в таком виде он вряд ли представлял ценность хоть для кого-то. И если в семнадцать лет он не смог с этим закончить и довести всё до конца, то сейчас самое время.       Снова схватившись за ледяные перила, он наклонился вперёд, разглядывая едва уловимые очертания у подножия Башни, которые из-за пелены смазывались с неоновыми пятнами магазинов.       Заморосил дождь. Его тихий стук по стеклу приглушил почти все окружающие звуки.       Шон сам от себя не ожидал, как легко в таком состоянии перемахнул через перила.       И оказался перед...пустотой? Перед выбором? Или перед концом?       Устоять на пятках на тоненьком скользком парапете ему помогал не страх, а холод, сковавший тело настолько, что не было сил даже разжать руку. Холодные ледяные перила, в которые он вцепился стальной хваткой до побелевших костяшек – последнее, что связывало его с реальностью. Он мог покончить со всем в одно мгновение, здесь и сейчас.       Боль – ничто, в сравнении с абстиненцией. С агонией, которая терзала каждую клеточку тела, уже добравшись до ничем не затуманенного сознания.       В такие моменты вся жизнь проносится перед глазами? Херня! Он не видел ничего, кроме собственных кроссовок и отвесной стены, уходящей в темноту.       Пусть темнота.       Всё же лучше дерьмовых воспоминаний. Надо просто закрыть глаза, представить самое приятное. И разжать пальцы. – Шон.       В его запястье мёртвой хваткой вцепились пальцы Босса. Прошло ещё несколько уютных мгновений из прошлого, прежде чем он снова открыл глаза.       Его имя вновь прозвучало абсолютно спокойно, без оттенков и интонаций. За руку удерживали уже более грубо, потянув назад.       Оказалось, что он наклонился вперёд слишком сильно, почти зависнув над городом. С трудом расцепив пальцы одной руки, сглатывая от волнения, Шон переступил с пяток на носочки, развернувшись и оказавшись с Боссом лицом к лицу.       Тот был взволнован. Однако всем своим видом пытался показать обратное, но ситуация так пугала, что он просто не представлял, что говорить и что делать. Именно это и позволило Шону побыть наедине с не принятым решением несколько драгоценных секунд. – Дай мне руку, – это прозвучало, как приказ, несмотря на то, что Лев Аркадьевич старался говорить с ним мягко. – Я могу избавить тебя от всех проблем. Прямо сейчас. – Дай руку. – Это не больно, я уверен, – хастлер снова завис в воздухе на вытянутых руках, уперевшись в парапет одними мысочками. Может быть, если не смотреть вниз, то будет проще?       Каждый вдох – по одному пальцу руки, каждый выдох, как последний. По щекам струйками текли слёзы ещё и смешиваясь с дождевыми каплями, как в какой-нибудь жалкой мелодраме. Из-за этого он почти не видел лица хозяина, выкручивая запястье из стальной хватки в попытке быть наконец свободным. – Шон, чёрт возьми! – крик был таким резким и громким, что заставил вздрогнуть. – Просто дай мне вторую руку!       От неожиданности у него поехала нога по отсыревшему парапету, и в попытке переступить, Шон поскользнулся. За миллисекундное ощущение полёта и невесомости его с ног до головы окутало такое животное чувство страха, что оно буквально вырвало из оцепенения. Тут же впившись ногтями в чужое запястье, он из последних сил попытался удержать равновесие и найти опору.       Лев Аркадьевич попробовал сделать шаг ему навстречу и схватить за что-нибудь, но тем самым лишь усугубил ситуацию, снова отступив и удерживая из последних сил на вытянутой руке. Так и замерли, глядя друг другу в глаза.       Сердце бешено стучало в висках, стремительно разрывая грудь изнутри болью. Шон едва дышал от захлестнувшего его страха, судорожно глотая холодный воздух. – Я бы хотел это сделать, но сам не могу… Пожалуйста, – взмолил Шон едва слышно, его губы дрожали. – Я боюсь смерти. Тогда не боялся, а сейчас… – Я никогда не желал тебе зла.       Босс говорил и двигался, словно в замедленной съёмке. Он пытался подобрать нужные слова, Шон буквально видел эти сложные мыслительные процессы на его лице и страх в его глазах, впервые. Или отражение собственного. – Я совершил ошибку. Но это не решение проблемы. – Лев Аркадьевич уверенно протянул ему вторую руку, говорил он твёрдо, выделяя каждое слово: – Я хочу тебе помочь.       В этих словах не было лжи или злости, как и жалости. Всё, что оставалось Шону, – поверить в них. Хастлер ещё раз повернул голову, глядя в пустоту позади себя, а затем осторожно, немного пугливо вложил свободную руку в протянутую ладонью.       Медленно, но верно его снова вытаскивали из бездны. Последний акт стал лишь продолжением, резким рывком Шона вернули в положение равновесия. Босс грубо, почти не церемонясь схватил его за локоть и притянул к себе, надёжно обхватив торс свободной рукой. Их всё ещё разделяли холодные металлические прутья, но объятия были такими тёплыми, надёжными и принесли облегчение. Катарсис.       Он просто уткнулся лицом в плечо и беззвучно зарыдал, содрогаясь всем телом. Как же давно он не чувствовал себя таким уставшим и замёрзшим, таким беспомощным. Таким живым.       Руки, до этого сжимавшие ткань пиджака, безвольно повисли вдоль тела, дрожащие колени подкашивались от тяжести собственного тела. Он всё ещё плакал из-за бессилия, слушая между всхлипами, как вокруг них суетились какие-то люди. – Что случилось? – Вам помочь?! Позвать кого-нибудь? – две девушки говорили почти наперебой, пока на помощь не пришли какие-то вышестоящие лица. Они старались держаться на почтительном расстоянии. Шон видел поверх плеча Босса, как к ним бежит администратор, обеспокоено сжимая в руках смартфон. С другой стороны к ним уже спешили два телохранителя. – Нет, не нужно. Только не подходите, – предупредил их Босс. – Игорёк, Доку позвони. – Мы сейчас вызовем спасателей. Скорую, – подбежала другая менеджер с телефоном наперевес, остальные сотрудники и посетители с любопытством пялились на них со своих мест. – Я же сказал, оставьте нас! – зычно рыкнул на них Лев Аркадьевич, отчего Шон вновь почувствовал дрожь в груди, вжимаясь лицом в его пиджак с новой силой.       Он постепенно притих, но остановить новый приступ было выше его сил. Нежные поглаживания маняще тёплых пальцев, которые перешли от волос к чувствительному затылку, дарили лишь кратковременное облегчение. – Давай, не глупи больше, – голос Босса казался таким мягким и бархатным, совсем противоположным тому, как он общался с персоналом. – Сейчас вернёмся в машину и поедем обратно. Угощу тебя, чем захочешь. Потом сядем и спокойно всё обсудим. Договорились? – Н-нет, – выдохнул Шон ему в плечо хрипло. – Хочешь поговорить прямо сейчас?       Сил хватило только на сдержанный кивок, ноги задрожали от напряжения. Он бы променял сейчас всё на свете на то, чтобы оказаться с кем-нибудь в тёплой постели, без обязательств, без отходняка и без потребности в стимулирующих препаратах. – Я не хочу возиться с тобой, как с маленьким. Что тебе нужно? – Оставь меня в покое. – Хорошо, оставлю. А дальше что? – Я не знаю, – ответил Шон глухо. – Я знаю. Амфетамин. Героин. Кома. И чего ты этим добьёшься? – Тебя позлю. – Я, итак, злой. Просто в бешенстве, видишь. – Босс стиснул его крепче и нервно повысил голос: – Они даже не стали уводить гостей с крыши. А какая-то дура ещё и снимает это всё. Вовчик, сходи, отбери у той курицы телефон.       Один из телохранителей насупился и протопал в сторону гостей, а второй подошёл ближе, переминаясь с ноги на ногу: – Босс, там они это… В полицию хотят звонить. – Ну так разберись. – По-хорошему или как обычно? – Как получится, – бросил Лев Аркадьевич вполоборота и снова развернулся к Шону.       Тот был уже более спокоен, хотя всё ещё сжимал пальцами ворот пиджака и изредка прикрывался им от очередного порыва ветра. Но отвлёкся и с неподдельным интересом следил за происходящим, чуть накренившись на бок и выглядывая из-за широкой спины. – Ну, ты меня разозлил. Теперь-то перелезешь через перила?       Помедлив, хастлер снова кивнул и отстранился. Босс держал его двумя руками, чтобы помочь перебраться через изгородь. А когда Шон спрыгнул обратно на площадку крыши, то Лев Аркадьевич заботливо накинул тёплый пиджак со своих плеч и снова обнял, прижимая к себе.       Неужели ему так нравилось возиться с кем-то настолько жалким и беспомощным? От тепла, окутавшего вместе со стойким запахом одеколона, подташнивало. Дыхание участилось. – В туалет хочу, – жалобно всхлипнул Шон, едва перебирая ногами. – Идём внутрь, – Босс чуть ли не силком потащил его в здание подальше от злосчастной площадки. – Ты совсем замёрз. Попросить сделать чай?       Угукнув совсем безразлично, хастлер сбросил с себя чужие руки вместе с пиджаком и по стеночке стал пробираться к ближайшей комнате, дабы совсем уж не потерять лицо хотя бы перед собой. Граница между гордыней и гордостью для него размылась вместе с пережитым стрессом. Выброс адреналина в кровь расходовал последние резервы внутренней энергии, с которыми не желала расставаться организм на случай, если он снова будет голодать. Сломанный и сломленный. – Босс, там кое-чё уладить надо, – к ним подошёл Вовчик, нервно похрустывая пальцами. – Присмотри за ним.       На охранника за спиной Шон не обратил никакого внимания, даже когда тот придержал ему дверь в туалетную комнату и прошёл за ним следом. К счастью, каждая кабинка была по сути своей отдельной комнатой с туалетом и раковиной, и можно было просто захлопнуть дверь прямо перед носом телохранителя, закрывшись на защёлку. Все внешние звуки затихли.       Один. Наконец-то он один.       Склонившись над раковиной совсем низко, Шон поддел ручку крана и сунул ладони под ледяную воду. Его руки всё ещё дрожали, а вода утекала сквозь пальцы, пока он не сконцентрировался и не сомкнул их, чтобы умыться.       Освежившись и постепенно приходя в себя, он с ненавистью посмотрел на своего зеркального двойника. По ту сторону стоял самый настоящий труп: иссохшийся, с бледной кожей и посиневшими губами, с исполосованными паутиной вен впалыми щеками. От самого Шона остались лишь полные ненависти глаза цвета холодного металла. То, как дерьмово он на самом деле себя чувствовал, отнюдь не отражалось даже в них.       Хотелось кричать, выть, уничтожить кого-нибудь. Прежде всего – себя. Он снова поднял взгляд и оскалился, даже не сразу поняв, почему его отражение пошло трещинами, со звоном обрушиваясь в раковину. Боли он не чувствовал, но вода окрасилась бордовым. В подсвеченной рамке остался лишь один осколок, отразивший дикий и ненавистный взгляд. Шон вытащил его и сжал в ладони, поднося к запястью. Если ему под силу уничтожить человека по ту сторону зеркала, то сможет и здесь.       Почему-то эта мысль показалась ему забавной. Он снова поднёс острый край к руке, надавив, и простоял так ещё несколько бесполезных секунд. Сейчас ему никто не мешал. Осколок выскользнул из пальцев и зазвенел о запачканный кровью пол.       Слабак. Слабак и трус.       Как же он устал. Хотя бы больше не придётся видеть собственную рожу.       Дав выход злости, которую выплеснул на собственное отражение, он поник и совершенно точно успокоился. Захлестнувшая на миг ярость и отчаяние наконец выпустили его из своих смертоносных когтей, а на плечи тяжёлым грузом обрушилась усталость. Шон обтёр кровь с изрезанных пальцев о свою мокрую рубашку и толкнул дверь, вывалившись из кабины туалета.       Его уже ждали. Несколько сотрудников ресторана были наготове. Тут же недалеко тёрлись Вовчик и второй телохранитель, Шон не помнил его имени. В дверях стояла та самая тётка-управляющая и Лев Аркадьевич, который услужливо протянул ему руку.       Все встрепенулись. То ли кровь на рубашке заставила их занервничать, или то, что Шон застыл на месте, озираясь по сторонам, будто что-то заподозрил. – Это вы из-за меня тут устроили? – буркнул он нервно, поёжившись. – Да в порядке я.       От пристальных взглядов стало не по себе. В поисках защиты он шагнул к навстречу Боссу и почувствовал, как тонкое жало молниеносно входит под кожу где-то на затылке у основания шеи. Совершенно безболезненно и всего на долю секунды. После лёгкого покалывания в подушечках пальцев ноги стали ватными, и Шон, по инерции продолжив движение, полетел вперёд прямо в объятия своего покровителя. – Вот так, всё хорошо… – его бережно уложили на пол на спину.       Боль ушла, тело постепенно перестало его слушаться. Он даже не смог повернуть головы, чтобы увидеть реакцию других людей. Его парализовало, а сознание словно парило в невесомости, но окружающую реальность воспринимать становилось всё сложней. Над ним зависло лицо Дока с карманным фонариком, в попытках проверить реакцию зрачков. Шон всё ещё слышал, как тот переговаривался со Львом Аркадьевичем, хоть и прикрыл отяжелевшие веки. – Ну и что ты ему вколол? – Транквилизаторы, – Док говорил гораздо тише, чтобы окружающие их не услышали. – У него истерика. Так хоть успокоится. – Но он в сознании? – Ненадолго.       Оба замолчали словно в ожидании того, о чём говорили. – Как в старые добрые времена, да? – произнёс Док, тяжело вздохнув. – Не напоминай… – Так ты отправишь его в реабилитационный центр? Или это расходный материал, как другие мальчики?       Ответ был совсем невнятным и едва доносился до Шона сквозь непроницаемую тьму. Он отключился.

***

      Шон очнулся в палате, связанный по рукам и ногами. Понял он это не сразу, ощущение собственного тела к нему возвращалось постепенно, в голове всё ещё витал туман, а свинцовые веки так и намеревались вновь сомкнуться. Тугие ремни поперёк тела мешали даже вдохнуть полной грудью.       Последние воспоминания застыли где-то между тем вечером на крыше и нынешним пробуждением. Кажется, он несколько раз приходил в себя. Но он не помнил ни лиц, ни слов, не помнил, корчился ли от боли, кричал ли, пытался позвать на помощь, вырваться из ремней. Не помнил, сколько раз выворачивало наизнанку, сколько падал с кушетки на пол, скребя холодную плитку ногтями, пока его хватали и затаскивали обратно несколько пар рук.       Он несомненно был благодарен временной амнезии, которая ограждала от ужасных картин его собственного унижения и не позволяла совести въестся в сознание, чтобы окончательно его разрушить. К счастью, в такие моменты не было рядом кого-то важного. А может, он просто забыл.       Что-то мешало провалиться в спасительный сон, и как бы он не старался, угнетённая нервная система словно стремилась наверстать упущенное. Все чувства обострились: по перепонкам монотонно раз в две секунды били капли какого-то раствора из капельницы, трубка которой тянулась к катетеру в больной руке; от запах пота, мочи и спирта мутило, отчего на языке отчётливо чувствовался вкус рвоты; а глаза, привыкнув к полутьме, стали особо чувствительны к элетронному циферблату часов, излучающему тусклый неоново-синий.       Где-то вдалеке послышался эмоциональный разговор, который постепенно нарастали вместе с приближающимися шагам. Можно было притвориться спящим, но Шон не был уверен, что его не станут беспокоить. Тем более, голоса он узнал. Один принадлежал Доку, но судя по всему тот побрезговал и остался стоять в дверях. По крайней мере, Шон его не видел. Второй был женский, а в поле зрения появилась медсестра, включив прикроватную лампу и нащупывая пульс на запястье.       Женщины редко представляли для него угрозу, но Шон чисто инстинктивно съёжился, пытаясь уйти от нежелательного прикосновения. Если бы он мог, то свернулся бы в клубок, забившись в самый дальний угол комнаты. – Очнулся, милый? – сестра ласково ему улыбнулась и дотронулась ладонью до лба. – Как себя чувствуешь? Говорить можешь? – Н-не хочу, – еле выдавил из себя хастлер, вжимаясь в матрас. – Ничего страшного, температура уже спала, – она немного нервно покосилась на дверь и взялась за ремешок, сцепленный на его груди. – Скажи мне, милый, если я тебя расстегну, ты не станешь вырываться? Не будет, как в прошлый раз? А то мне снова придётся позвать тех здоровых ребят на помощь. Они не особо ласковы, тебя ведь и втроём с трудом удержишь. Ну так что? Мы с тобой договорились?       После уверенного кивка его отстегнули. Шон попытался было пошевелить рукой, но тело прожёг мощный импульс такой силы, что вновь парализовало на мгновение, заставляя выгнуться дугой. Ему словно загоняли маленькие тонкие иглы под кожу, тысячами и сразу, а кости вырывали из тела прямо с кусками мяса и мышц. И то, что его уже вдвоём пытались удержать за плечи, вжимая в скрипучую кушетку, отнюдь не спасало.       Всё это было хуже, чем ад. И если он позволил себе умереть, то где избавление?       Перед глазами вновь откуда-то всплыл Док. На этот раз он был не особо болтлив и даже не размахивал иголками, просто держал его до тех пор, пока судорога не прекратилась и тело вновь не обмякло. Из уголков глаз крупными каплями катились слёзы, боль больше не притупилась препаратами и с каждой минутой в сознании становилась всё более невыносимой. – П-пож-ж-жалуйста, – взмолил Шон одними губами. – Я же н-не прошу…       Он не смог озвучить слово «наркотики», почти всё, что было связано с ними, стало табу и больше не произносилось в этих стенах.       Док покачал головой: – Я не могу, Шонни. Слабые обезболивающие на тебя больше не действуют, а дать тебе что-то мощнее… Мне запрещено.       Медсестра подступила с другой стороны, переклеивая пластырем катетер: – Сколько ему осталось?       Шон аж задрожал от этого самого «осталось». Хоть он и пытался покончить с собой, но сам факт наличия какого-то отрезка времени с необходимостью испытывать и переживать всё заново, был смертельным. – Ещё два дня. Точнее, две ночи. Самые сложные, – Док насильно выдернул край одеяла у него из рук, откидывая в сторону и оголяя торс, усыпанным гематомами и кровоподтёками. – Две ночи на чистую: без препаратов, без снотворного, без капельницы.       Стоило лишь коснуться кожи, протирая одну из свежих ран, это спровоцировало новый приступ паники. Быстро заёрзав, Шон высвободил ноги от второго ремня и одеяла, оттолкнул от себя взвизгнувшую медсестру и попытался вскочить. Ватные ноги не послушались, он рухнул на пол, снова разбив колени о холодный кафель. Но даже это его не остановило.       Превозмогая боль, подтягиваясь на одной руке и волоча за собой вторую, он с трудом забился в угол за тумбой, сжимаясь в комок. Он больше не плакал, лишь сбивчиво шёпотом просил оставить его в покое, прикрываясь рукой от внешнего мира.       На крик снова сбежались какие-то люди, хастлера даже пытались схватить за руку, но Док почему-то рявкнул, чтобы его не трогали. Шон не понимал, что происходит. Он не хотел смотреть. Не хотел слышать. Бешеный стук собственного сердца отдавал в уши и виски, заглушая всё вокруг, и лишь животный страх не позволял сознанию покинуть бесполезное тело.       А затем всё стихло. Настолько, что ещё пару минут Шон просто боялся поднять голову, потому что не чувствовал ничего, кроме холодного пола и стен, облепивших кожу.       Когда он открыл глаза, в палате снова было пусто и темно. Дверь закрыта на ключ. Единственное, что изменилось – он не был прикован к кровати. Теперь его клеткой стало пространство между прикроватной тумбой и стеной.