Путевые заметки Чичикова

N-ое число N-ого года. Дорога, дорога... Я всегда куда-то еду, вернее, не куда-то, а по вполне определенному маршруту — в места, где померло много народу, и можно поднакопить крестьянских душонок. По моим подсчетам, их вполне должно было хватить для накопления половины стоимости поместья, на которое я нацелен. Неблаговидный мой способ зарабатывания денег. Лелея мечту обустроить свою жизнь, меня останавливает лишь мысль о том, что скажут мои будущие потомки: вдруг они откуда-нибудь узнают, каким методом их родитель заполучил такое именьице. Что они подумают о своем благодетеле? Ох! Ох! Не пристало им как и их отцу всю жизнь выслуживаться перед иными, используя все возможные лазейки, чтобы получить благосклонность свыше! Эх! Россия! Как странно здесь относятся к людям предприимчивым. Их и чтут, и клянут — будто не могут решить, коли собирательство есть хорошая черта любого образованного франта, коли — грех проклятущий, который обязан вызывать лишь презрения со стороны обеспеченных и рациональных. В этом государстве не ценят героев, не чтут нового и имеют манеру костенеть в своем обществе, свыкаясь с привычным распорядком жизни. Нужно знать всему свою цену. Ничего не делается просто так и ни за что. Еще страннее народ, населяющий эту страну. Они будто искаженное зеркало просвещенной европейской общественности; берут оттуда моду и традиции, пытаются подражать — коряво и по-шутовски, оттого они лишь смешнее выглядели в своей неугомонности. Но страшнее дело с губерниями - подобные штучки смешиваются с элементами повседневного быта: мелочностью, хозяйственностью, грубостью и простодушием. В итоге мы лицезреем людей пустых, которые, словно вода, отражают желание общества, а вернее — его прихоти. Что же до людей простых — крестьян — они, как природа России, широки душой и отчаянно самоотверженны; они даже и не думают бунтовать, боясь того, что будет после... Мимо меня проносятся леса, луга, поля, распаханные заботливой рукой крепостных, деревеньки, где по дорогам ходят козы и прочие домашние твари наряду с людьми, и так до бесконечности — все это я видел из окна своей брички, извне которой время от времени слышалось пение Селифана и короткие комментарии Петрушки. Я всегда в бесконечной дороге... Я не ищу неприятностей, хоть и понимаю, что они для меня есть благость в некоторых случаях и являются неизбежными... Моя кампания не могла закончиться успешно, хотя я на это очень сильно надеялся. Уж слишком любят здесь слухи, потому как другое их не может расшевелить. Я так и вижу перед собой этих напыщенных чиновников с кувшинными рылами и маленькими горящими глазками, которые так и сверкают при виде наживы, помещиков, которые больше похожи на мещан, потому как все, что в них было благородного — загублено годами трудов, и главное — дам, охотниц до сплетен, которые вовсе не по благим намерениям стараются навязать свое притязание. Но, благо, переживать все это мне осталось недолго... А бричка тем временем, управляемая руками Селифана, подпрыгивая на кочках, достигла окраины какой-то деревеньки. Что-то сразу же напрягло меня при лишь одном взгляде на нее. Местность, окружавшая ее, была частично распахана; остальная же часть выглядела так дико, будто хозяева и не подозревали о том, что за ней надо хоть как-то приглядывать. Даже природа как-то незаметно подчеркивала необычность духа, обитавшего здесь: поминутно мне казалось, что ветер то дует, то резко перестает, а листва вслед за ним повторяет в точности тот же обряд — словно не может решить, гнуться ей в одну сторону, то ли в другую. Избы крестьян, к чьим угодьям примыкали небольшие огородики, были построены хаотично, по неизвестной никому логике — виднелась одна на одной стороне, а с другой три, почти вплотную стоящие друг с другом. Казалось, что люди соблюдали этот чудной порядок лишь в угоду барину, потому как вряд ли такое могло им понравится — работать и соседствовать столь близко неудобно. Но странно... Кому же понадобилось так причудливо располагать крепостных? Создавалось ощущение, что помещик, застраивая, легко увлекался одним, а потом, поостыв, резко принимался за другое, с неменьшим рвением и усердием. Он явно никак не мог завершить свою работу, так как у него находились более важные и существенные дела, вроде: посидеть с детьми, понаблюдать, как они играются, безусловно провести длинную беседу с женой, объект разговора которых немаловажен и мелок (к примеру, хорошо ли кормят домашних животных, или хорошо ли покрасил купол маленькой церковки крепостной Михаил Безродный) — в общем, они всегда были. Надо сказать, примерное такое же было отношение к покраской изб: где-то они чернели прогнившей древесиной, где сверкали свежой. Крестьяне, которые проходили мимо по дорогам деревни (а я только сейчас сумел оценить ее размеры), также подчинялись той логике — внезапно переходили с одной стороны на другую, время от времени оборачиваясь и посматривая в сторону видневшегося вдалеке барского дома, что-то говорили себе под нос, опускали голову и брели дальше. Так вели себя здесь абсолютно все — от мала до велико. Надо же! Это какую надо иметь власть над народам, чтобы заставить русских крестьян так подчиняться? Кстати, церковь здесь была (маленькая, но ухоженная), и большинство крепостных как раз шло туда. Свой путь я уже понимал — мне в барский дом. Негоже терять возможность лишний раз поживится, да и сократить себя страдания. Я прикрикнул Селифану ехать в его сторону. Благо он меня услышал с первого раза и направил своих лошадей туда. Я откинулся на спинку и прикрыл глаза, давая своей усталости на короткое время взять верх надо мной. Ах! Я провел несколько дней в этом удушливом маленьком помещение, практически никуда не уходя, не желая останавливаться и подчиняясь стремлению как можно дальше уехать от того города. Каким я идиотом был, позволив себе, все же, проявить ту слабость! Но в деревне я точно возьму свое. Бричка подъехала к барскому дома. Я открыл глаза, встал и вышел из нее, разминая ноги и наслаждаясь тем, что к ним прилила кровь, и тем, что я наконец-то снова в движении. Крестьяне же мои, получив сигнал от здешних следовать за ними, направили бричку на место ее будущей стоянки. Я за них не волнуюсь, они меня найдут в любом случае. Встретила меня сама хозяйка дома и попросила проследовать за ней в приемную. Я с удовольствием направился следом за ней, рассматривая интерьер комнат, сквозь которых мы проходили. Меня чрезвычайно позабавило, что некоторые из них находились в полнейшем запустении: в них могла отсутствовать мебель, ободраны, либо засалены обои, вещи навалены либо посередине, либо в углу комнаты; некоторые же наоборот были наполнены богатством, буквально дышали изыском: позолоченные карнизы, канделябры, ручки кресел и диванов, обитые шелком, с причудливыми узорами на них. К слову сказать, приемная как раз была из второго вида комнат. Самой примечательной деталью был стол, стоявший посередине, на котором, на удивление, были аккуратно помещены стопки бумаг, книг, чернильница и перо. Там же находись еще 5 членом семьи: глава семейства, три сына и дочь. Девочка была самой младшенькой, годков ей три; одета она была в прехорошенькое платьице, поверх которого была накинута безвкусная шаль. Ее маленькие черные глазки неотрывно следили за мной, будто чего-то от меня выжидая. Три сына же были будто копиями друг друга и были страшно похожи на отца, в отличие от своей сестры — копии матери, которая была достаточно обаятельная женщина средних лет, на порядок младше своего мужа. Я учтиво поздоровался и представился, на что они прореагировали довольно странно — отец-барин как-то раздражительно ухмыльнулся, скаля неровные желтоватые зубы, а дети с матерью кинули на того подозрительный взгляд, в котором, как мне показалось, мелькнула тревога. Помещица представила свою семью, и я с удивлением отметил, что имена у всех членов семьи были довольно скучными, кроме маленькой девчушки. Ее звали Апраксия. Довольно красивое, как по мне, имя. Для нее подходящее. Проведя несколько часов за разговором с ними, я понял, чьей рукой создавался проект деревни, который так меня заинтересовал. Беседовал со мной, в основном, Михаил Алексеевич Златоспасов, а именно так звали благодетеля этого семейства. Он оказался для меня приятным человеком, в меру странным и бережливым, когда дело касалось выгоды. Все остальные члены семьи лишь как-то дико на меня посматривали, как будто ни одного приличного и образованного франта давно тут не видали, если видали вообще. Мария Павловна, мать Апраксии, сидела подле мужа, посадив дочь себе на колени и крепко прижав к груди. Сыновья расположились рядом, будто окружая мать. Кстати сказать, звали их Павел, Олег и Евгений. Они были вовсе не заинтересованы разговором; их, казалось, интересовал лишь мой костюм, судя по интересу в их глазах, с которым они его рассматривали. Когда дело зашло до моего дела, случилось и вовсе непредвиденное. - А сколько, позвольте поинтересоваться, друг мой, у вас крестьян умерло? - аккуратно и осторожно спросил я. − Да много, - ответил он, поудобнее откидываясь в своем кресле. - Сколько померло — неважно, главное, что наиболее важные для меня целы. А по какому поводу вы интересуетесь? − Да купить я их хотел, - как можно неряшливее ответил я. − Купить? Мертвых? - захохотал он, а потом махнул рукой. - Да забирайте. Я постарался не выказать, насколько сильно меня это поразило. Далее дело пошло лучше некуда. Быстро оформив всю необходимую документацию, довольный я поспешил было откланяться, но меня остановила Мария Павловна. Схватив меня за рукав, она тихим голосом быстро сказала: − Уезжайте отсюда как можно скорее. Уезжайте! Пока вас не засосало. Как она узнала, что хотел пройтись и осмотреться? Неважно... Она настороженно посмотрела по сторонам, отпустила рукав и быстро удалилась, не оборачиваясь. Кто ж знал, что именно в эту минуту предприимчивые братья пытались обчистить меня. Я появился как раз вовремя. Они пытались вынести мой ящик из белой кожи и шкатулку. Застав эту сцену, я ж воздухом подавился, но быстро уняв порыв, разогнал их. Заметив своих Селифана и Петрушку, идущих по направлению к бричке, я мигом подскочил к ним и, обругав их как следует, приказал готовиться к выезду. Когда все было готово, я быстро сел в бричку и приказал трогаться... И опять я в пути... И будет он для меня бесконечен, потому как здесь везде есть место для таких, как я.