МАЛЕНЬКОЕ ГРУСТНОЕ ПОРНО

Скажi менi, чому не можу Забути те, чого нема Скажi менi, чому не можу Забути те, Те, що навколо зима. Океан Ельзы "Там где нас нема"

Они украли его память. Его жизнь. Его счастье. Бессмысленные отголоски одного из них украли все, что у него оставалось. Нас было трое. Мы любили друг друга. Зак погиб у него на глазах. Зак спасал его и погиб. Сефирос сошел с ума. Его кровь до сих пор горела на руках Клауда. А теперь эти трое: разбитое зеркало, осколки, обломки одного из них воровали его воспоминания. То, что у него было. То, что он верил, у него было. Их любовь. От злости и бессилия сводило мышцы во всем теле. Ненависть все росла в нем, давила изнутри на глаза, сдавливала горло, не давая дышать. Он даже шевельнуться не мог. Ненавидел их, но не мог сдвинуться с места. Не мог же он убить их вот так? Сейчас. Когда они трахали друг дружку. Занимались, сволочи, блядь, любовью. Ебанутые шинентаи. Чтоб их разорвало. Потому что они были… и одновременно не были… похожи на Сефа. Но поза, в которой они это делали! Это было как плевок ему в душу, как издёвка Сефироса над ним. Будто он знал, что Клауд доживет до этого момента. Что он не поверит в гибель серебряных мальчиков, и снова бросит дом, бросит все, чтобы гнаться за ними, и искать их, и, наконец, найдет их именно в этот момент. Уставшие от бесконечного бегства, воскрешенные шинентай явно не чувствовали никакой угрозы. Под неверной защитой естественной насыпи (сверху которой и наблюдал за ними Клауд Страйф) братья оставили два своих уцелевших байка и устроили, наконец, привал. Огромные многовековые деревья колоссальными черными колоннами возвышались вокруг костра. В безветрии теплого вечера пламя пылало ярко и высоко, позволяя прекрасно видеть все то, чего он видеть не хотел. Хотел, но не видеть. И совсем с другими участниками. Сереброволосые выродки любились сразу втроем. Снайпер с длинными волосами – ужасное, лживое подобие — лежал на спине, коленями обняв бедра самого крупного, того, что и вовсе ничем не напоминал оригинал. Младший и самый безумный, Кадажи, сидел верхом на снайпере, спиной ко второму брату, и быстро ритмично насаживался на член первого. Имен этих двоих Клауд не знал и не хотел знать. Никогда. Он только видел, что братьям хорошо. Отблески костра подчеркивали нездоровую бледность кожи троих шинентай, скользили в серебре волос, повторяя ритм их безупречно синхронных телодвижений. Лежащий на спине протяжно и сладко стонал, наслаждаясь вниманием обоих. Кададж то и дело запрокидывал руки за голову, привлекая голову старшего себе на плечо, требовательно и жадно целовал его в рот. На расстоянии Клауд этого не чувствовал, но знал, что от них сейчас должно пахнуть восхитительным коктейлем запахов, естественных для мужского секса: мускус, пот и желание. Его ноздри дрожали в поисках этих ароматов. Он глаз не мог оторвать от троих уродцев, безнадежно пытающихся вновь соединиться в то кошмарное совершенство, частями которого они когда-то являлись. Но у них не было шанса. Даже слепись все трое и растворись друг в друге, они не смогли бы вернуть ему Сефироса. Вернуть Сефироса, как на несколько мгновений сумел сделать это Кадаж. Пожертвовать собой, чтобы объект нестерпимой ненависти Клауда мог снова обрести плоть и кровь. И вместе с ним, как будто бы воскресла, казалось, безнадежная потерянная где-то большая часть самого Клауда. И можно было снова сгорать в нестерпимом пламени эмоций, причиняя и принимая боль, и рубить, и пронзать, и убить, и убить его снова. Убить его снова. Убить. Убить Сефироса. Предателя. Любовника. Друга. Клауд, не мигая, смотрел на ебущихся шинентай, и кожей, мышцами помнил себя на месте Кадажа. И жесткие неудобные бедра Сефироса под ним, и его беспощадный член внутри себя, и его запах, и зеленые глаза, по-звериному светящиеся в темноте. Его жесткие мозолистые ладони на своем собственном члене, регулярно сталкивающиеся с ладонями Зака, когда те переставали мучить его соски или лезть в рот и устремлялись вниз по телу Клауда. И горячее дыхание Зака в плечо, и бесконечный мат, которым Зак выражал свои чувства наслаждения и любви к ним обоим, прерываясь только чтобы впиться зубами в плечо или шею Клауда, оставляя багровые следы засосов. И движения Зака задавали общий ритм всем троим. И Сефирос стонал и закрывал глаза, когда они становились быстрее; его волосы, как шелковое покрывало под ним. Кончая, он вздрагивал, прогибался, и по его торсу пробегала долгая и томная волна дрожи. Клауд налюбоваться им не мог в такие моменты. Сколько бы ни видел, все было мало. Все хотелось больше. Не было такой вещи, которой он не сделал бы для своего Сефироса. Клауд не знал, что из измученной зубами нижней губы сочится кровь, не чувствовал ее соленого вкуса. Он не был готов к тому, что эти жалкие ублюдки вот так швырнут ему в лицо одно из самых дорогих воспоминаний, которые у него остались. Воспоминание, которого он не хотел воскрешать. Потому что ничего уже не возможно вернуть. Никогда. Внизу застонал Кадаж, наклонился вперед, всем телом ласкаясь о грудь снайпера, прильнул к его губам. Клауду хотелось верить, что это ненависть слепит ему глаза. Спаситель мира, он не мог признаться себе в том, что плачет. *~*~* Зак всегда был реалистом и не ждал от жизни сказки с хорошим концом. Просто он умел искренне радоваться и улыбаться и получать улыбки в ответ. Когда-то невозможно давно он впервые коснулся Сефироса, и тот не отстранился от его прикосновений. Когда-то давно смешной искренний мальчишка смотрел на них большими влюбленными глазами и отдавался, не жалея себя, с упоенной горячностью и страстью. От которой теперь не осталось ни тени, ни следа. Однажды Зак потерял Сефироса, которого любил больше, чем сам мог от себя ожидать. Тело Сефироса жило, сердце его билось, но сквозь зелень его глаз на Зака смотрел чужой. И с этой потерей все равно надо было жить. Надо было жить и тащить на себе опустошенного измученного Клауда. Такого, каким он смог вытащить его из лабораторий Ходжо. Хотя бы такого. Клауда, которого он закрыл собой, не мог не закрыть. Тоже любил. И сопровождал даже после смерти, бессильный подсказать и помочь. С тихим отчаяньем понимая, что в Клауде уже совсем ничего не осталось от мальчика с сияющими глазами. Оба его любимых человека превратились в чудовищ. И ничего нельзя было сделать. Сефироса сожрало то, чем он был. Чем он был рожден. Сожрала его мать. Клауд разрушал себя сам. И чем больше Зак следовал за ним, тем острее понимал, что нынешний Клауд нравится ему немногим более, чем то, что осталось от Сефироса. И видя, как угрюмый мужчина с огромным мечом стоит над повисшим на одной руке мальчиком, более всего повинным в том, что был соткан из безумной любви Сефироса к матери, Зак впервые подумал, что тот, кого он спас, так же не был его Клаудом, как Сефирос, убивший Айрис, не был его Сефиросом. Теперь он хотел понять только одно. В чем они были так виновны, что жизнь обрекала их платить столь высокую цену? Разрушительное безумие у одного. Жизнь в ходячем трупе, движимом только ненавистью, у другого. Его собственное беспомощное, бесполезное созерцание. Они ведь были простыми солдатами, такими же, как все остальные. Только быстрее, сильнее и выносливей прочих. Во всяком случае, они с Сефом. Они просто любили друг друга. За ними не было преступлений, достойных подобной кары. Зак не понимал, почему все сложилось так. Но Клауд плакал, крепко обхватив себя обеими руками, и дрожал, и не двигался с места, пока трое шинентай любили друг друга возле костра. Будто через их тела, Сеф где-то там вспоминал, как они когда-то забавлялись друг с другом. Ведь, черт подери, каждый из них успел побывать фактически на любом месте конкретно в этой позе. Зак мысленно улыбнулся, вспоминая настойчивые рывки члена Сефироса или уступчивую жадность его задницы, его костлявый таз и сильные ноги. Жаркий пыл и неизменное непроизвольное сопротивление Клауда, вкус его кожи, вкус его спермы, дрожь его тела. И невольно вспомнилось, как во время одной особенно жаркой ночи он вытащил свой член из задницы Сефа, наклонил Клауда ему на грудь, и они вставили мальчишке сразу вдвоем. Они всего пару раз так делали. И даже не потому, что после этого у Клауда останавливался взгляд и его можно было как тряпку выжимать. А потому, что когда они предложили ему подобный секс с любым из них в пассивной роли, Клауд впервые однозначно и решительно отказался, хотя ни до, ни после этого никогда не говорил своим солджерам слово «нет» во время секса. Тот юноша вырос и изменился. Но это он плакал на насыпи в ночном лицу, не видя стоящего рядом Зака. Который не мог ни утешить, ни даже просто обнять его, давая выплакать свое горе. Такой была их цена. Такой была их расплата. И запрокинув лицо к ночному небу, слушая безмолвные содрогания Клауда и стоны, и звуки поцелуев шинентай, Зак вспоминал. Вспоминал Вутай. И бесконечность дерьма и крови, которую они прошли вместе с Сефом. Как будто задом наперед, вплоть до того момента, когда однажды промозглой ночью после очередной зачистки в горах, элитные солджеры ночевали в какой-то богом забытой расщелине. Костер разводить было нельзя, грелись теплом друг друга. Зак чудом уцелел в тот день, ему остро надо было почувствовать себя живым. Все солджеры знали универсальный способ, как это сделать. В вязких холодных сумерках, Зак повернулся на левый бок и скользнул рукой под одежду солдата, спавшего рядом. На ощупь понимая, что одежда отличается от его формы. Кожаный плащ поверх скрещенных ремней носил один Сефирос. И невероятная гривища вездесущих волос была только у Сефироса. Генерал спал и на мгновение напрягся, почувствовав его прикосновение. Еще в полудреме он тихо обречено вздохнул, и Зак уже готов был смириться с тем, что его руку деликатно уберут с живота Сефироса, и надо будет переворачиваться на другой бок, чтобы поискать утешения у соседа с другой стороны. Но Сеф покорно расслабился, подчиняясь его прикосновению. — Вот и славно, — пробубнил Зак, начиная возиться с застежками его одежды. — Зак? – удивленно выдохнул Сефирос, похоже, наконец, просыпаясь. — Умгу, — ответил он, подбородком убирая с дороги высокий воротник генерала, и сквозь волосы целуя его в шею. — Зак, — снова повторил Сефирос с таким облегчением и благодарностью, что он сам не поверил тому, что слышит подобные интонации в голосе их безупречного генерала. Он никогда не спрашивал Сефироса, за кого он принял его той ночью, чьим желаниям так безропотно и привычно готов был покориться. Со временем он понял это сам. И был рад, что не спросил. Их дружба и любовь были слишком хороши, чтобы омрачать их прошлым. Потом у них появился Клауд, и жизнь стала еще лучше. Если бы только они были тогда умнее. И умели дорожить тем, что имели. Умели ценить. Если бы он знал, куда все катится, он бы постарался предотвратить. Все бы сделал… Если бы знал… — Когда война закончится, я, наверно, женюсь. Знаю я девушку в Нибельхейме. Цветочница. Такая конфетка. Мармеладочка. Мммм. Розовое платье. Волосы длинные, как мне нравится. Зашибись. Клауд нахмурился, нахохлился ежиком. По его позе и выражению лица было видно, что он отчаянно ищет, что ответить Заку, чтобы показать, что он не менее крут, что и он тоже взрослый. — У меня дома тоже есть одна подруга. Ну, моя девушка. Типа. Грудь большая-большая. И много-много волос. Да, просто зашибенные волосы. Сефирос коротко хмыкнул. Забрав собственное серебряное изобилие через плечо, он устало расчесывал длинные пряди пятерней: — Не пойму, парни, вам нужны бабы или волосы? Тогда Зак заржал и полез к Сефиросу целоваться. Теперь вспоминая тот момент, Зак не видел в словах его генерала совсем ничего смешного. Им с Клаудом было куда возвращаться. У Сефироса не было женщины, не было семьи, не было дома. Их могли ждать будни демобилизованных ветеранов, но обожаемого всеми героя не ждало ничего кроме лаборатории. И было так больно понимать это сейчас. Потому что понять это надо было тогда. И вместо того, чтобы восторженно материться, перебирая волосы Сефироса, пока он заглатывал член Зака глубоко в горло, надо было поклясться ему, что они всегда будут вместе. Всегда за одно. Но, привыкнув прикрывать безупречному генералу спину, Заку трудно было тогда понять, что Сефиросу может быть нужно, чтобы его иногда просто подержали за руку. А теперь он уже ничего не мог изменить, никому не мог помочь. *~*~* Сефирос спал. Его сознание плыло в потоках энергии, текущих вокруг планеты. Под шорох своих бесчисленных крыльев он дремал, восстанавливая растраченные силы, дремал в их нежном пуху и видел сны. Сны о себе прошлом. Каким он был прежде, чем узнал, чей он сын и что люди сделали с его Матерью. Это были хорошие сны. Сны о юности, о радости, о любви, о надежном плече друга, о верной руке, о роскошном яростном сексе без забот и тревог. С Заком. А после с Заком и Клаудом. Черные лохмы, всегда непокорно поднимающиеся после того, как он пытался пригладить их ладонью. Ухмылки, улыбки, комплименты матом, веселые яркие глаза. Зак. Он не смел вспоминать Зака кроме как в этих снах. Слишком тревожными, спутанными, сложными были возникающие чувства. Ты не пошел бы за мной. Ты бы не понял. Ты предал меня. Я предал тебя. Мать не одобрила бы. Тебя. Мать не одобрила бы. И не потому, что мужчина. Мать Дженова чужда человеческих предрассудков. Ей было наплевать на мои игры с Клаудом. Но ты… ты значил для меня слишком много. Я доверял тебе. Ты заставил бы слушать тебя. И поэтому мне пришлось забыть тебя, Зак. Зак. Черные непокорные лохмы под моей ладонью, на моем плече. Жадный улыбчивый рот. Я никогда не смог бы обмануть тебя. Мой любимый, мой единственный друг. Я не знаю, кто стрелял в тебя. Не знаю, кто избавил меня от страшной необходимости биться с тобой. Если бы я знал, кто посмел отнять тебя у меня, я своими руками вырвал бы ему сердце. Мой Зак. Так страшно и стыдно, и горько думать о тебе. Лучше уж грезить и вспоминать о далеких забытых временах. О гибком юном теле Клауда, зажатом между нами. О поцелуях, о вкусе спермы у тебя на губах. Ладонь упиралась в солнечное сплетение, опрокидывала на спину. Зак наклонялся ближе, раздвигая колени и придвигаясь между ними, поднимал бедра к себе в пах и настойчиво нагло входил сразу глубоко внутрь, заставляя кусать губы и мотать головой. И будто прикосновения солнечного света, чистый, искренний, Клауд целовал закушенные губы, и сам устраивался сверху, насаживая себя на член Сефироса. И дальше была только любовь. Любовь в движении их тел, в ласке прикосновений. В запахе и животных звуках слияния и упоения. Ему нравились эти воспоминания. Сефирос не мог знать, что рожденные его волей шинентай, сами того не сознавая, повторяют в реальности то, о чем он грезил в своих снах. Любят друг друга. *~*~* Скорчившись на земле, Клауд содрогался от рыданий, уже не в силах отрицать своей боли. Как будто камень, в который обратилось его тело, заживо дробился, рассыпаясь на тысячи кусочков. Нельзя вернуть все назад. Ничего нельзя изменить. Зак мертв. Сефирос – чудовище, и он тоже мертв. Он потерял все, что любил. У него ничего не осталось. Ничего кроме воспоминаний и боли. Он не хотел так. Он не мог так больше. Он не хотел жить. Это предел. Клауд не заметил, как они поднялись по склону. Ничего не слышал, ничего не хотел понимать. Ничего не хотел. В молчании, не говоря ни слова, Кадаж опустился на колени рядом с ним, крепко обнял обеими руками за плечи. Просто обнял и прижался к спине. Он был теплый и мягкий. И пах любовью и сексом. И Сефиросом. Не глядя, Клауд обхватил шинентай одной рукой, пытаясь уцепиться, но лишь скользя пальцами по голой тонкой спине. Кадаж погладил его по голове, и Клауд поднял голову, что бы снова увидеть, как светятся в темноте зеленые кошачьи глаза. Не отпуская Кадажа, взглянул на его братьев. Они стояли совсем рядом. Прямые и прекрасные. Рука старшего жестом защиты и привязанности обнимала плечи прильнувшего к нему снайпера. И глаза их тоже сияли. И ему не показалось. Не показалось – черные волосы, широкие плечи — позади них он увидел Зака. И Зак смотрел совсем иначе, чем в прошлый раз. Зак не осуждал. Зак не сердился на него. И сдавив плечи Кадажа, Клауд уткнулся лицом ему в грудь, и еще сильнее разрыдался. *~*~* Они сделали то, что хотел, но не мог сделать Зак. Мальчики Сефироса. Они пришли к Клауду, и младший обнимал и без единого слова утешал его, пока другие двое просто стояли рядом. Хорошие мальчики. Несмотря ни на что. Осколки разбитого целого. Мужчина Сефирос – ручные, послушные сила и скорость. Женщина Сефирос – о, да, Сеф знал, что он красив, он никогда не стеснялся этим пользоваться. И ребенок Сефирос. Ребенок, у которого никогда не было мамы. Безжалостный лидер этой троицы. Тот, кто принимал решения. Тот, чьи решения должны были погубить мир. Сефирос так долго, так надежно прятал его глубоко внутри, что Зак никогда не знал его с этой стороны. Но именно ребенок обнимал Клауда. Кадаж. Осколок надежды. *~*~* А Сефирос спал. Спал, и ему снилось, что Клауд стоит на коленях и плачет, обхватив себя обеими руками, головой уткнувшись в колени. Такой измученный и одинокий, что его хотелось пожалеть и утешить. Обнять. И забыть обо всем. Чтобы хотя бы на мгновение, представить, что ничего не было. Что все еще можно вернуть. Что все будет, как раньше. Обнять и заснуть, крепко прижимая его к себе. И верить, что чувствуешь сзади надежное тепло Зака. И пусть это будет правдой. Хоть на мгновение, пусть будет правдой. Конец 8-18.03.07