Кровь с молоком

Их могли легко заметить — место выбрали ужасно ненадёжное, открытое всем ветрам и взглядам. Какой-то закуток, где соседство со ржавыми мечами и пыльной шторой ещё не самое страшное, что вообще имеется в Коллизее. Но Кавендиш недовольно сопел и отталкивал руки Бартоломео, задиравшие рубашку до самой груди, и пытался объяснить, что заниматься сексом в таких условиях просто немыслимо! После очередного придушенного вопля Бартоломео втиснул колено между ног Кавендиша и вжал его самого в стену так, что воздуха для разговора не осталось вовсе. — Заткнись. — Тут слишком грязно, — буркнул Кавендиш, не протестуя, впрочем, против горячего сильного тела рядом с собой. — И нас, чёрт возьми, спалит любой прохожий! — Значит, надо быть потише, — оскалился Каннибал, и от его предвкушающей улыбки у Кавендиша едва не подогнулись ноги. Он понимал, что должен был врезать извращенцу и послать его куда подальше, но соблазн слишком велик, время до следующего боя тянулось мучительно медленно, а от такого предложения невозможно отказаться в принципе. Кавендиш любил сильных людей, а Хакуба любил их убивать. Обоих до дикой дрожи заводило ощущение пляски на острие ножа, когда один неверный шаг грозил гибелью всему живому. Бартоломео умирать не собирался и действовал так, как умел — напористо и нагло, игнорируя всё, что его отвлекало. Ему плевать, увидят их или нет. Пусть смотрят, извращенцы, если хотят. Кавендиш отстранил Бартоломео на мгновение, быстро снял рубашку и кинул шляпу на кучу мечей. Без одежды холодно, очень, даже неожиданно как-то — глядя на полуголых девиц в кольчужных бикини, Кавендиш не подозревал, что в каменных коридорах может замёрзнуть. Он вскинул на Бартоломео убийственный взгляд, обещая все муки мира, но после… После, если вдруг кое-кто его разочарует. «Интересно, клыки у него накладные?» Кавендиш усмехнулся, притянул Каннибала к себе ещё ближе, — куда уж ближе! — и провёл языком по выпирающим клыкам. Белоснежные, как молоко, и острые, они привлекали внимание даже больше, чем весь безвкусный наряд, отвратительная причёска и вызывающее поведение вместе взятые. Кавендиш сам себе не признавался, что хотел проверить, настоящие ли они, и как болезненно может укусить Бартоломео, если на долю секунды подставить ему свою шею. Хакуба внутри бесновался и метался, рычал проклятия и крутился волчком, желая выпотрошить Каннибала и намотать его внутренности на руку по локоть, но Кавендиш душил в себе кровожадные порывы, лишь малая толика безумия плескалась в его взгляде, полускрытом пышными ресницами. Бартоломео чувствовал его напряжение, потому вжимал в холодную, шершавую стену, скручивал распятые руки над головой и чувствительно царапал бледную холёную кожу клыками. Кавендиш весь ухоженный и гладенький, словно девчонка, но под ладонями дрожало совсем не девичье хрупкое тело. У Кавендиша гладкая кожа, а под ней — кровь стучала бешено, люто, как зверь шумела и рвалась наружу, особенно в месте, где кожа тоньше всего и где поступала голубоватая прожилка вены. Бартоломео почему-то знал, что Кавендиш не выпустит что-то страшное, скрытое от чужих глаз, и одновременно его возбуждала опасность быть разорванным на куски, порванным, как те бедняги, которых тщетно пытались перевязать, чтобы остановить кровотечение из глубоких ран. Чем он их нанёс? Только ли меч, или руки, лицо, весь Кавендиш обагрился свежей кровью и остался невинно-чистым? Бартоломео прижался носом за ухом Кавендиша, глубоко вдохнул его запах и сильнее сжал руки, когда тело под ним дёрнулось, отзываясь на ласку. Или стремясь атаковать, пока враг расслаблен и занят, не осознавая себя в ловушке. Так явно и так смело Бартоломео никогда не сходил с ума, только при мыслях о Мугиваре, но его здесь не было, а был Кавендиш, голубые глаза которого потемнели и напоминали чёрный омут, куда падаешь и не видишь дна. — Долго ты собираешься тянуть? — зло прошипел Кавендиш и подался бёдрами вперёд, потёрся призывно и облизал губы. — Я начинаю скучать… У штанов, оказывается, может быть больше одной пуговицы, а у терпения Каннибала — границы, за которыми кончается всякое понятие об аккуратности и внимании к партнёру. Кавендиш упустил момент, когда ткнулся щекой в холодную стену, когда с рук пропал барьер, когда штаны упали куда-то к щиколоткам, а на спину надавили, заставляя прогнуться в пояснице. Кавендиш не так представлял себе первый раз с мужчиной, если оный вообще планировался когда-либо, но жар от ладоней Бартоломео растекался по всему телу сладким томлением, и разум приказал долго жить, отдавая управление телом инстинктам. В ушах громом раздались чьи-то шаги. Бартоломео приглушённо ругнулся, вздрагивая от неприятных ощущений — Кавендиш дико узкий, горячий и подвижный, ни секунды спокойно постоять не может! И когда он сжался вокруг члена Бартоломео в ожидании неминуемого «палева», хотелось шлёпнуть засранца по тощей бледной заднице, чтобы кровь прилила к месту удара и отпечаток ладони долго не сходил на нет. Чтобы помнил, что те, кто идёт мимо — могут идти хоть к самому Морскому Дьяволу. Бартоломео прихватил зубами и клыками Кавендиша за загривок, откинув влажные волнистые волосы, собрал языком солёные капли пота и зализал царапины, из которых медленно, по капле, сочилась кровь. Шаги остановились, мимопроходил явно думал, что делать дальше. Кавендиш закусил губу и всхлипнул от распирающего ощущения заполненности, боли, ужаса перед позором и сладкими судорогами в паху. Ещё чуть-чуть и неизвестный увидит, как презираемый всеми Каннибал Бартоломео имеет обожаемого всеми Принца Кавендиша. Заметит довольную ухмылку первого и красное лицо второго, услышит влажные шлепки, с которыми соединялись потные тела… И капли крови, стекавшие от шеи по плечам вниз, оставляя розовый след на молочно-белой коже уже никого не взволнуют. — Не… двигайся!.. — попытался воззвать к чужому разуму Кавендиш, но Бартоломео пропустил мимо ушей его просьбу и потянул на себя, перехватил рукою поперёк груди, заставляя откинуть голову на крепкое плечо, а другой рукой уверенно оторвал от пола, словно Кавендиш ничего не весил. На миг он испугался, что упадёт лицом на пол и разобьёт себе нос или губы, но руки Каннибала вновь изменили положение и теперь уверенно держали Кавендиша за бёдра, разведя их в стороны. — Я убью тебя. Когда-нибудь… Точно… Убью! — Тише, — Бартоломео входил резко и глубоко, вырывая стоны и всхлипы, а ещё говорил на ухо пошлости, от которых у Кавендиша всё в животе перекручивалось. Только не заходи сюда, кем бы ты ни был, не заходи, нет… — А то нас увидят. Тебя увидят, — Бартоломео рвано дышал и всё же находил в себе силы подначивать отчаянно цеплявшегося за его шею Принца. — В такой позе. Да ты конченный извращенец, раз кайфуешь от этого! Хочешь, чтобы кто-то смотрел, как я тебя трахаю? Другого ждать не приходилось. Кавендиш вновь представил, как выпускает Хакубу на свободу, как он сперва отрезает Бартоломео язык, затем руки, а после насилует этого проклятого фрика во всех позах, какие только способно сотворить его больное воображение. Кавендиш услышал, как за поворотом кто-то сдавленно застонал, и рассердился ещё больше. Оттого оргазм накрыл его не привычной судорогой внизу живота, а кровавой пеленой, чем-то невероятно мощным и болезненно-приятным, как славная драка, как разряд молнии, как огонь, что пожирает изнутри и течёт из ранок на коже вместо крови. — Ни слова, — его удивительно нежно опустили на пол и даже размяли запястья, чтобы на них не остались уродливые сине-фиолетовые синяки. На лице Бартоломео проступило блаженство пополам с удовлетворением, он весь был расслаблен и податлив, как пластилин, лепи — не хочу. — Твои грязные штучки совсем не возбуждают. Молчи, а не то я тебе отрежу всё лишнее. Бартоломео как-то оскорблено покосился на Кавендиша, потом осмотрел свой вялый член и задумчиво цокнул языком. Видно, хотел сказать что-то в духе «минуту назад ты стонал на нём, детка!», но не сказал, и это приятно грело душу. Кавендиш услышал стремительно удаляющиеся шаги, но не соизволил и пошевелиться, чтобы догнать вуайериста и научить его, почему нельзя заглядывать в укромные закоулки. Бартоломео сыто улыбался, поправлял штаны, и время от времени любовался следами, оставленными на шее и плечах Кавендиша. Вдруг его схватили за шею и потянули на себя, прижались губами к клыкам и по-хозяйски залезли в рот — целовался Кавендиш умело, но слишком влажно. Девчонки от такого, наверное, тают, а вот Бартоломео только плевался, не понимая, почему ранки на губах Кавендиша и кровь, стекавшая по ямочке до подбородка, выглядят настолько эротично, что хочется размазать её по всему телу и вдумчиво слизать. Он никогда не считал себя любителем крови где-то, кроме битв. Но кровь с молоком, если это касалось Кавендиша, теперь виделось многообещающим сочетанием. — Повторим ещё? Кавендиш оправил одежду, волосы, заправил прядь за ухо и загадочно прищурился. — Посмотрим на твоё поведение. Не задерживайся тут надолго, кстати. Скоро финал и твой бой. Бартоломео оскалился в предвкушении, прекрасно зная, что Кавендиш не станет за него болеть никогда. И ушёл, чувствуя тяжёлый взгляд между лопаток и прокручивая в голове обещание «убить и расчленить самым жестоким образом». О, он будет ждать с нетерпением!