ПК

Я слышу звонок телефона. Отставляю в сторону чашку с недопитым кофе, надеваю наушники, переключаю телефон на рабочую линию и... — Вы позвонили в службу психологической помощи. Чем я могу Вам помочь? Слова, которые я произношу каждый день, почти каждый час. Такова жизнь, такова работа... и я никогда на нее не жаловался. Многие посчитают такую работу просто сказкой... Я просыпался в 10 или 11 часов дня. Неспешно и спокойно завтракал, принимал душ. Ходил в ближайший парк, чтобы выгулять свою собаку. Возвращаясь домой, включал выделенную линию телефона. И просто принимал звонки до двух часов ночи. Думаете, сахар? Что ж, если вы готовы выслушивать проблемы других людей — приступайте. Выслушивать это только начало, хотя и это бывает нелегко... Сюда звонят не те люди, у которых бытовые трудности и мелкие разногласия с фортуной... Нет, здесь все слишком серьезно. Послушайте тихую сбивчивую речь девушки, которую изнасиловали трое незнакомых... Что Вы ей скажете? Как уговорите ее признаться в этом родителям или обратиться в полицию? Попробуйте выслушать слезы женщины, у которой на днях умер муж... или ребенок. Найдете ли Вы в себе силы успокоить ее... найдете ли доводы, которые убедят ее, что есть смысл жить дальше? Нет, здесь не место таким беспечным и наивным... Это не работа для сердобольных людей. Поймите, здесь не нужна Ваша жалость. Это работа для таких, как я. А какой я, по мнению знакомых и близких? Сухой и черствый человек. Хладнокровный эгоист, думающий только о работе. Что ж, наверное, так оно и есть. Для меня главным было — хорошо работать, все-таки я понимал, что от того насколько я хорошо выполняю свои обязанности, нередко зависит жизнь другого человека... Да, так было... до момента, когда эта жизнь нашла мое слабое место. *** Это началось тогда, когда я однажды утром покинул дом для утренней прогулки. Спайк, мой доберман, неспешно шел впереди, не натягивая поводок. Как и я, он был неспешным и рассудительным. Мы шли в парк по нашему привычному маршруту, нигде не задерживаясь, остановившись по пути лишь у знакомой кофейни. Как и раньше, я видел свое отражение в витринах магазинов, как и раньше, видел там самого обычного человека. Молодого мужчину, лет 30-35, в отглаженных белых брюках и такой же идеальной и чистой рубашке и светло-бежевом пальто. Как и всегда ветер взъерошивал мои короткие темно-каштановые волосы, и как обычно — я встречал в отражении равнодушный взгляд светло-серых глаз. А вот молодой юноша, которого я встретил тем утром в парке, никак не вписывался в мой повседневный план. Впрочем, он и не собирался каким либо образом влезать в мою жизнь. Он сидел на одной из скамеек в парке, где я делал остановку, и когда я занял свое привычное место, он невольно оказался в поле моего видения. Я отцепил поводок от ошейника Спайка, а сам же переключил внимание на купленный заранее кофе. Было достаточно прохладное. Спайк неспешно и горделиво бегал по парку, послушно не удаляясь от меня более чем на с десяток метров. А я пил кофе. Напиток не обжигал, а приятно согревал все тело но, тем не менее, я порой ежился от прохладных порывов ветра. А незнакомец, что сидел на скамейке всего в паре метров от меня, заставил обратить на себя внимание тем, что он просто ничего не делал. Юный светловолосый паренек. В неопрятных и рваных на коленях джинсах и огромной толстовке. Сидел, обхватив голову руками. Без движений. Скорее всего, я заинтересовался им, потому что у меня была такая работа. Он выглядел как человек, потерявший смысл жизни, а мне платили деньги за помощь таким, как он. Кофе было отставлено в сторону, и я подошел к нему. — Я могу присесть? Парень, чья неровная и неопрятная челка все-таки не смогла скрыть от меня слезы, стоявшие в его обжигающе голубых глазах, поднял голову, а затем, шмыгнув носом, кивнул, чуть отодвигаясь в сторону, чтобы я мог сесть. — Может, я могу чем-то помочь? Я решил приступить сразу к делу, без всяких прелюдий. Парень, а было ему лет девятнадцать, не больше, смотрел на меня испуганно, но практически сразу я увидел в его глазах бесконечное доверие ко мне, как бы это не казалось невозможным при такой первой встрече. В тот день я так и не включил свою рабочую телефонную линию. Мы разговаривали с юношей несколько часов, и наша беседа даже передислоцироваться в мою квартиру. Мне было не страшно пускать туда незнакомого человека. Потому что этот человек был просто-напросто запуганным ребенком. Ему было восемнадцать лет, я почти не ошибся. Но в жизни он уже перенес слишком многое. Он был сиротой, и сам видел, как погибла его мать — ее застрел отчим, а своего настоящего отца он потерял еще будучи младенцем. Рос в приюте в пригороде, а потом, когда жизнь там стала невыносима — сбежал в город и жил на улице. Он уже сидел в тюрьме. Образования и работы у него не было, как он мог работать и зарабатывать на хлеб? Никак. Он воровал и однажды на этом попался. Спустя два года он был отпущен за примерное поведение, и в это я поверил с легкостью — он был очень робок и тих. Восемнадцать — только цифра, а годы жизни на улице еще не закалили его, он был так же неуверен, смущен и потерян как двенадцатилетний ребенок. И он остался у меня. Я пообещал, что свяжусь с хорошим приютом или центром защиты детей. Я знал, что смогу найти ему семью и школу. И он, выучившись, станет прекрасным человеком. Ну, а пока... на несколько дней — его семьей стал я. Но все слишком затянулось... Я не мог найти ему опеку, так как у меня не было даже его документов, и он сам называл только свое имя — Алекс. В любой момент я мог отвести его в отделение полиции, и там бы я узнал все подробности его жизни, но понимал, что в этом случае судьба мальчика может сложиться еще печальнее. Поэтому он продолжал жить у меня. Сначала мы это воспринимали как необходимость... а потом, неожиданно для нас обоих это стало жизненно важной потребностью... Через год я уже точно знал, что Алекс не уснет, если меня не будет рядом... Что я не увижу кроткую улыбку на его губах, если не прикоснусь к ним своими... Теперь он жил не как мой сын или младший брат или как подопечный. А любовник — слишком грубое слово для этого юного, невинного ребенка, но да — он меня любил. Любил и я его. И я улыбался, когда он утром подходил к моему рабочему столу, выдыхал мне в шею и стоял так, слушая мои разговоры по телефону. Жизнь была похожа на сказку. И подобно сказке, это удовольствием имело конец. Просто он вырос. Я не мог больше так за ним ухаживать как за беспомощным или потерянным. Он изменился за годы, проведенные со мной, и стал мужчиной, способным быть твердым в своих решениях, целеустремленным человеком, что может добиться любых целей в работе и обучении, стал тем, кто сможет найти достойную женщину и создать крепкую семью, подарив своим детям то, чего сам был несправедливо лишен. А он не хотел. В минуты разговоров об этом, он снова превращался в того потерянного ребенка из парка, плакал и как в бреду повторял: — Брайн, но моя жизнь — твоя жизнь, я не буду жить без тебя. Меня грызло отчаяние и сомнение. Эти его слова, но что много больнее — слова любви, повторяющиеся беспрерывным потоком в темноте нашей спальни, где мы проводили последние ночи. И мое имя. Он повторял его, шептал, выкрикивал и даже во сне, в его беспокойном сне, за которым я наблюдал, он повторял мое имя. Я сомневался, потому что видел нечто пугающее за этими словами — это правда, что он не хочет жить без меня. Но правильно ли это? Но у меня не было времени колебаться, потому что с каждым днем таяла моя решимость, и я знал, что каждый день моих сомнений — это украденный день новой, счастливой жизни человека, которого я любил. Он все-таки ушел... нет, я его выгнал... Безжалостно захлопнул дверь перед лицом Алекса, так и не признавшись ему в том, что помимо остального меня терзает еще одна причина. Я старел... Мне было 42 года, моя жизнь должна была вновь стать стабильной и размеренной... *** Однажды утром, спустя месяц после расставания с Алексом, я раскрыл утреннюю газету и потерял возможность дышать на следующие несколько секунд. Глаза неверующе и панически метались по печатным строчкам, «кричавшим» о самоубийстве молодого человека прошлой ночью в знакомом мне парке. Газета задрожала в моих руках, текст стал казаться размытым из-за выступивших слез, и я никак не мог заставить себя сделать спасительный вдох. Грудь все еще сжимали крепкие тиски, а легкие уже горели, требуя кислорода. Когда в глазах потемнело, я упал лицом в свой обеденный стол и часто-часто задышал. Потом я провалился в беспамятство. С тех самых пор прошло три года. Нет, я не погиб, и даже не был близок к этому. Я продолжал жить, в отличие от Алекса, которого я, конечно, никогда не забывал. И не забывал, что я виноват в его смерти, но вот уже три года я продолжаю жить своей повседневной рутиной, держа на себе груз этой ответственности. Я не мог дать ей раздавить себя, потому что все еще работала линия телефона, и я был нужен людям, которых еще мог спасти. Однажды утром, после завтрака я сел за рабочий стол, поставив рядом с телефоном чашку с травянистым чаем — уже год, как врачи посоветовали мне воздержаться от кофе. Так же — уже год, как я не обременял себя утренними прогулками в парке, мой пес погиб прошлой осенью. Немного посидев в кресле, вдыхая аромат розмарина и мяты я, наконец, приступил к работе. Надев наушники, я переключаюсь на рабочую линию, и спустя всего пару минут раздается первый звонок. — Вы позвонили в службу психологической помощи. Чем я могу помочь? — Вы можете мне помочь? Мне кажется, что все считают меня умершим. Меня зовут Алекс...