«A Question Of…»

Год. Уже год прошел. Целый год без тебя, Март. Я как-то даже не представлял, что так может быть… Если честно, то это самый странный и страшный год: мы закончили этот сраный тур, который унес тебя. К ангелам, я надеюсь. Мы закончили этот тур, который стал последним для Depeche – без тебя нашей группы быть не может. Мы разошлись на все четыре стороны. По-моему, этот конгломерат из кучи пиздец как не подходящих друг другу людей, называемый в просторечии Depeche Mode, вместе держал только ты. Ал занялся Рекойлом. Мистер Эмулятор, мать его! Засел за своими синтезаторами, копается чего-то, вроде даже альбом скоро выпустит. Не верится, что он так быстро оправился от этого страшного удара под дых, не верится, что он работает без нас! А Энди… Что Энди? Он все со своим ресторанчиком копошится, как жук в навозе. Тоже мне, суперресторатор! Залез по уши в свои тарелочки-вилочки-ложечки-салфеточки и видеть-слышать кроме них ничего не хочет. На музыку он положил с приборчиком, а о группе даже и слышать, и вспоминать не хочет. Я… Я, наверное, единственный, для кого жизнь закончилась вместе с Depeche Mode… Старчиваюсь тут потихоньку: кокс, гера…Правда по отдельности они уже давно не действуют, поэтому я колю их вместе. А иногда ставлюсь обыкновенной водой – настолько хочется просто поставиться. Лос-Анджелес самое место для того, чтобы звезда в отставке потерялась и потеряла человеческое лицо. Да и зачем мне оно? Ты как-то говорил, что твои песни, твои чудные, ни на что не похожие песни тебе диктует сам Господь, а я – твой голос… А теперь маленького кудрявого солнечного ретранслятора божественных мыслей нет, и голос его умолк. Я потерял его. Нет, я еще в наркотических приступах пытаюсь спеть что-нибудь из твоих песен, чтобы достучаться до неба, до тебя, но… Но он меня больше не слушает… Я просто хриплю, кричу, рыдаю, но не пою… А потом тупо падаю на пол, потому что больно и нет сил… И мне кажется, что мой голос ушел вместе с тобой, чтобы я не смог подарить его кому-то другому. Пусть так. Мой голос твой, Март. А в последнее время мне чего-то захотелось переслушать все наши альбомы. Сижу и часами слушаю на повторе круг за кругом, круг за кругом… Это мое прошлое. Еще счастливое, еще с тобой… И я ловлю себя на том, что чаще всего слушаю «Black Celebration». Наверное, потому что он самый личный и искренний, не считая нашего последнего альбома, который я сначала дико любил, а теперь до зубовного скрежета ненавижу, потому что он отобрал у меня тебя… Хотя… Скорее всего, я его гоняю потому, что там много тебя, много твоего голоса, твоих исповедей, твоих чуть шепелявых интонаций… И я, слушая эти песни, замираю, когда из колонок льется высокий, теплый, улыбающийся голос… «Fragile/Хрупок, Like a baby in your arms/Как дитя в твоих руках. Be gentle with me/Будь со мной нежнее, I'd never willingly/И я никогда преднамеренно Do you harm/Не причиню тебе вреда…» Самые хрупкие и незащищенные всегда уходят первыми. По ним это не всегда видно – они храбрятся, они всегда идут впереди, но именно их и надо защищать. Ты был каким-то холодноватым, чуть колким, как первый октябрьский лед на лужицах, а на самом деле под этими колючками пряталось тонкое, ранимое создание, которое нужно было оберегать. Понять бы это раньше… Может, ты был бы жив… Ты всегда старался быть сов всеми как можно доброжелательнее и корректнее. Твоя мать, тётушка Пэм вбивала тебе с детства, что таким и должен быть добропорядочный английский мальчик. Ну, еще он должен носить серые брюки и какие-то дурацкие свитеры, и работать должен, и ложиться спать вовремя, и… Да не в этом дело-то… Просто твои колючки отпугивали людей, хотя ты к ним со всей душой, но они не понимали, что ты просто не так эмоции выражаешь, особенно Ал не понимал, ибо он натура импульсивная. А ты обижался на него вечно. Но никогда, никогда и ни за что ты не делал никому больно. Видимо, потому что слишком часто делали больно тебе. «Apologies/Извинения - Are all you ever seem to get from me/Все, что ты хочешь получить от меня. But just like a child/Но как ребенка You make me smile/Ты заставляешь меня улыбаться, When you care for me/Когда ты заботишься обо мне. And you know/И ты знаешь…» Больно-то ты никому не делал, но… Но опять же остальные так не считали. Им бы объятия распростертые, слезы счастья или горя, лыбу до ушей, чтоб все аж трещало, сентиментализм, в общем. Каюсь, сам был таким же почти до самого конца. Я же и не знал тебя толком, хоть и спал с тобой. И никто тебя не знал и не понимал… Всем хотелось, чтобы ты высказался, сказал «спасибо», подтвердил нужность данного экземпляра в группе. Но ты не мог. Ну не выходило! И всё тут! А всем хотелось услышать это от тебя… Только никто не хотел слышать тебя, твоего беззвучного крика о помощи, крика одиночества, сквозившего везде и всюду в каждой песне… А группа была твоим ребенком, которого ты пестовал, выхаживал, растил. Немножко смешно было смотреть на тебя, когда ты пытался сломать попсовый имидж группы: писал песни о садомазохизме, одевался в женскую одежду, хотя это был далеко не пиар, это тебе самому дико нравилось, напивался вусмерть и давал интервью, лежа на асфальте. Но все, что ты делал, всегда приносило результат. Правда, тебя стали воспринимать, как клоуна и смеялись над тобой в открытую… А ты страдал… Мой маленький белобрысый клоун, грустный Пьеро… «It's a question of lust/Это вопрос страсти, It's a question of trust/Это вопрос доверия…» Вряд ли кто-то знал тебя действительно. Вряд ли ты кому-то доверял. Мне? Не думаю. Свое тело – да, но мысли – никогда. Я прекрасно помню запись «Somebody». Тебе хотелось раскрыться в этой песне полностью, чтобы тебя услышала та самая, единственная, о которой ты мечтал. Правда, сделал ты это чуть пошловато, чуть не доведя своим голым видом до нервного припадка девочку, работавшую на студии и до смеховой истерики Уайлдера, который аккомпанировал тебе. Однако, записали вы почему-то все с первого дубля. Видимо, ты все-таки очень долго готовился к своему дебюту в качестве вокалиста, или просто слишком много чувств переполняло тебя в тот момент. Не знаю. Не знаю. Но когда я вошел в эту крохотную комнатку, ты стоял весь взволнованный, запыхавшийся, а я вот просто так взял и завалил тебя на старый, черный, покрытый потрескавшимся лаком рояль, на котором буквально пару минут назад подыгрывал тебе Ал. И почему-то я даже и не подумал о том, что творилось внутри тебя в тот момент, не подумал, почему ты пытался не то чтобы отстранить, а оттолкнуть меня с фразой: «Не сейчас, Дэйв. Не сейчас, ну пожалуйста…»… Проще говоря, я положил на твои чувства. Я не захотел услышать тебя, понять… Я просто трахнул тебя. И ты навсегда закрыл для меня доступ к тебе в душу после этого плевка. Я еще пару раз пытался достучаться, чтобы ты открыл мне ее, но безрезультатно… «It's a question of not letting/Это вопрос того, чтобы не дать What we've built up/Всему, что мы построили, Crumble to dust/Покрыться пылью. It is all of these things and more/Все это и еще много другое That keep us together/Держит нас вместе…» Ты тогда очень обиделся на меня, но не сказал ничего. И мы оба продолжали делать вид, что ничего не произошло, но у меня появилось странное чувство, будто лопнула какая-то струна, связывавшая нас до этого… Я пытался поговорить с тобой, но ты отнекивался: «Да нормально все! Дэйви, все в порядке, ты что?» Потом попытки мне надоели, и мы с тобой снова начали трахаться, как ни в чем не бывало. Но все равно той доверительности уже не было. Хотя ты все равно иногда, смертельно устав ото всего, что творилось с группой, клал мне свою похожую на одуванчик голову на плечо, безмолвно прося утешения. Утешение и любовь, пусть и несколько извращенную и практически полностью плотскую – это единственное, что я мог тебе дать. А вот любить духовно я тебя начал уже потом. Правда, поздновато… «Independence/Независимость Is still important for us though (we realise)/Все еще важна для нас (мы понимаем). It's easy to make/Очень легко совершить The stupid mistake/Глупую ошибку, Of letting go (do you know what I mean)/Разойдясь (ты понимаешь, о чем я)…» Мы уже пытались разойтись. После Tour For The Masses. Мы тогда слишком устали. Устали от музыки, от фанатов, от чехарды городов, от дорог, друг от друга, в конце-то концов. Ты тогда даже сольник записал. Я стал бояться, что группы больше не будет, потому что кроме как петь я ничего и не умею. А песни мои были настолько корявы по сравнению с твоими, что Дэйва Гаана никто бы и не воспринял после Depeche. А еще я стал бояться, что мы с тобой больше не будем вместе. Боялся не увидеть тебя рядом, не услышать твой голос, твои шепелявинки, не ощутить твое тело под своими руками, не зарыться в твои светлые, легкие, как пух, волосы… Мне очень хотелось быть с тобой. Я прятал это желание. Проводил все время с Джо и малюткой Джеком, рыбачил и вообще был на редкость примерным. Но когда я спал с женой, кончая, я пытался задавить предательское «Маааааааарт!», рвущееся из горла. И когда я уже не ждал, ты пришел. «Дэйви, я соскучился. Я твой…» Ты обвис на моих руках и посмотрел мне в глаза своим косоглазым взглядом. Ты был пьян в стельку. Джо как раз гостила у матери, поэтому мы были одни во всем доме. Тебя рвало всю ночь, а я сидел рядом с тобой и пододвигал тебе тазик, и отпаивал водой, как маленького. Утром мы проснулись вместе. На одной кровати. И, чёрт подери, я был счастлив. «My weakness/Мои слабости You know each and every one (it frightens me)/Ты знаешь все и каждую (и это пугает меня) But I need to drink/Но мне необходимо выпить More than you seem to think/Больше, чем ты можешь представить, Before I'm anyone's/Прежде, чем я отдамся кому-то...» Ты прекрасно знал то, что моя главная слабость – это ты. Периодически манипулировал мной с помощью этого. Ты делал вид, что вроде бы мутишь с кем-то, чтобы довести меня до белого каления, ибо ревновал я тебя нещадно. К каждому столбу, к каждой юбке. Ты мой и только мой! И плевать, что все, что внутри тебя не мое и мне не известно! Зато мне принадлежит твое тело! Иногда я мстил тебе, вымещая свою злость на этом хрупком податливом теле, а потом сам же зацеловывал все синяки, ушибы, царапины, шрамы, слизывал с них кровь. А ты никогда не упрекал меня ни в чем… Но я был всегда уверен в одном – причинять боль тебе имею право только я. И я был готов убить, или покалечить того, кто осмелился бы нарушить мое право. И во время последнего тура ты о чем-то поспорил с Алом. И проиграл. Уайлдер чего-то тебе пошептал на ушко, и вы, пьяно хихикая, куда-то смылись. Ты не возвращался час, два, три. Я затрахался ждать тебя. В итоге обдолбался, обдрочился и уснул. Проснулся от стука в дверь. Ты стоял, похожий на вокзальную проститутку после «работы»: растрепанные волосы, размазанная по лицу алая помада, потекшая от слез тушь. «Может, впустишь?» Я впустил. Полночи ты булькал на моем плече, что Мистер Эмулятор – мудак и уебан. Оказалось, что он оттрахал тебя, а потом избил, обозвал блядью и послал на хуй. Мне тут же захотелось рвануть и вставить Уайлдеру по первое число, но ты остановил меня. «Останься. Мне сейчас плохо одному…» И я остался. Знать бы, что это была наша последняя ночь вместе! Ты заснул у меня на груди, а я слушал пульс у тебя на руке, подстраивая его под свои героиновые галлюцинации. «Kiss me goodbye/Поцелуй меня на прощание, When I'm on my own/Когда мне пора уходить…» На следующий день мы поехали в другой город. Как обычно ехали в разных машинах. Ты уговорил своего водителя поехать с ребятами, везущими аппаратуру, сказал, что сам нормально доедешь, недалеко же. Я ехал вместе с Алом. Злость с ночи уже улетучилась, и была только легкая неприязнь. Ты уехал вперед. Через пару километров нас остановили полицейские, сказав, что случилась авария. Я и предположить не мог, что она могла произойти с тобой. Уайлдер пошел узнать, что там, а я рванул посмотреть, кто разбился. Но увидев светлые кудряшки на черном асфальте, я сразу же понял, что это ты. Я ломанулся к тебе с диким воплем: «МАААААААААААААААААААРТ!», рухнул перед тобой на колени… Твоя голова была в кровавом нимбе, расползавшемся по асфальту. Ты был еще жив и дышал как-то хрипло и прерывисто-жутко. Ты перевел на меня блуждающий взгляд и еле-еле, из последних сил выдавил: «По… Це… Луй… Ме… Ня…» Я не смог тебе отказать. Хотя бы потому, что ты весь беззащитный и израненный лежал у меня на руках, после того, как твоя машина встретилась с грузовиком. Я поцеловал тебе в соленые от крови, такие знакомые и мягкие губы. А ты будто выдохнул в меня свою душу, свою жизнь и свой последний вздох… Когда я оторвался от твоих губ, ты был уже мертв… Я тряс тебя, звал… Но тебя уже не было… И тогда я завыл, как раненый зверь, потому что вместе с твоей закончилась и моя жизнь… «But you know that I'd/Но ты знаешь, что Rather be home/Я лучше бы остался с тобой…» С того момента прошел же год. И мое существование просто невыносимо. Каждый день, каждую минуту я думаю о смерти. Я верю в нее, я жду ее, потому что она освободит меня, и мы, наконец, сможем быть вместе. Окно. Шаг. Два. Три. Я иду к тебе, Март!