Звёздный день

Беотия, 1 августа 388 до н.э. Фиванский юноша по имени Стефан прошел сквозь струившуюся тьму, стараясь не вступать в особо густые тени, грозившие зыбкой неизвестностью, и сел на тёплую землю возле костра, где уже устроился его эраст, Аристомах. Взяв на узкую кисть вонючего клея, вываренного из коровьих шкур, Аристомах подмазывал высохшую медвежью голову на своем щите-асписе. Прошлой зимой он свалил шатуна, дравшего скот за городской стеной, и, согласно почти забытому обычаю, прикрепил голову хищника на свой щит: доказательство силы и отваги. Стефан протянул к огню раскрытые ладони, и Аристомах с улыбкой отметил, какой розовой на просвет становится кожа между его пальцами. Когда Аристомах закончил и отложил свою работу, Стефан лёг, устроив голову на его коленях. Зрачки, отвыкая от яркого пламени, расползлись по радужке круглыми черными кляксами. — Чем дольше смотришь на звёзды, тем больше их становится. Аристомах погладил его по вьющимся светлым волосам. — О завтрашнем лучше подумай. — Не хочу, — лениво и тихо отозвался Стефан: так, как отказался бы от чаши подслащенного вина или от грозди винограда в конце симпосия. И, переча сам себе, продолжил: — Мне страшно за тебя. Ты крайний в шеренге, никто не прикроет тебя справа. — Мой отец погиб при Мантинее, — ответил Аристомах, — но завтра его дух встанет рядом со мной. Эпаминонд и Пелопид увидят сквозь мрак Аида, как фиванцы будут биться не только за свои земли, но и за свободу всей Эллады. Завтра наш звёздный день. Фивы ждали этого несколько столетий. Стефан нашел руку Аристомаха и сплел свои пальцы с его. — Я все равно боюсь за тебя. Скажи, какому богу помолиться? Для кого из Олимпийцев стал священным наш отряд? — Мы непобедимы, — ответил Аристомах, — пока наши узы святы для нас самих, для возлюбленного и любящего, для каждой пары Отряда. Стефан повернул голову и поцеловал его, куда дотянулся: над коленом. Аристомах попробовал высвободить пальцы, но, испачканные в клею, они словно приросли к ладони возлюбленного. *** Македонский принц Александр надел на голову Гефестиона бронзовый шлем, ещё хранящий ночную прохладу. — Держись меня, хорошо? — Как всегда, мой Ахиллес. Александр ловко вскочил на спину своего иссиня-чёрного жеребца, подобрал поводья в липкие от испарины ладони и нервно оглянулся назад. Жующие удила кони, поправляющие попоны всадники, оруженосцы, снующие с мечами и копьями, — все они, обесцвеченные серым беотийским рассветом, ждали сигнала Александра, готовые следовать за ним, куда бы он ни повел. Это Филипп научил македонскую и фессалийскую конницу слушаться так беспрекословно: сам царь, а не его восемнадцатилетний сын, обучал людей выполнять маневры, а лошадей — наступать на трупы. Александру было от этого неуютно, словно он шел в бой в новых, в ещё жестких, непритёртых доспехах, которые были слегка велики. На куске пастбищной земли недалеко от деревни Херонея готовилась к бою фаланга с длинными сариссами, а ещё дальше, на правом крыле, Филипп во главе македонской кавалерии отдавал последние приказы. Они уже ничего не могли изменить: фиванцы пошли в наступление. Ударив пятками бока жеребца, Александр полетел вперёд, не чувствуя под собой конской спины: ветер нёс его навстречу славе, горчившей в каждом глотке утреннего воздуха, звучавшей в приглушенной музыке, которую рождает земля под копытами атакующей конницы. Беотийские всадники дорого продавали свои жизни. Уклоняясь от чужих копий и сломав своё, Александр вытащил меч. Буцефал врезался грудью в коня, несшего фиванца в красивых доспехах. От толчка македонский принц едва не слетел наземь; Буцефал со злым визгом отступил назад, встал на дыбы — и мстительно опустил копыта на распростертого на земле созюника-фессалийца. Александр толкнул коня коленями, заставляя развернуться, чтобы достать противника, но кто-то перехватил его славу, кто-то другой вонзил копье в бок фиванца в красивых доспехах: Гефестион. Александр кивнул ему и быстро оглянулся на правый фланг: он ждал, когда Филипп, сражавшийся против афинян, начнет спланированное отступление и оттянет на себя неумных афинян. Тогда оголится бок Священного Отряда, тогда Александр атакует лучшую фалангу во всей Греции. Камень беотийского пращника ударил в нащёчник шлема, и тот сдвинулся, разбив Александру губу. Вкус крови стал вкусом славы: на правом фланге началось движение, которого так ждал македонский принц. Взмыленный гонец пробился к нему через месиво живых и мёртвых, надрывая голос именем афинян. Александр окликнул Гефестиона и жестом велел ему оставаться на месте, удерживая позицию фессалийской конницей; гетайров же он сам повел вперёд и налево, в разверзшуюся брешь между фиванцами, которые держали строй, и афинянами, которые купились на уловку Филиппа и ринулись вперёд. Сажать коней на копья Священного отряда было бы безумием, но к удару с фланга фиванцы приготовиться не успели. Конный клин гетайров врезался им в бок. Фаланга прогнулась, но устояла. Александр, свешиваясь с конской спины, ударил мечом юношу, потерявшего шлем. Фиванцы сплотились, не желая и не умея отступать. Александр спешился и достал мечом воина за щитом, по-варварски украшенным медвежьей головой. Вырвав копье из мёртвой руки, он снова вскочил на коня и скомандовал гетайрам наступать, не сомневаясь, что никто не услышит его голоса, но зато увидит ярко-алый гребень львиноголового шлема в самой гуще сражения. *** — Слышишь? Они кричат «Александр!» Не «Филипп», а «Александр!» Ты герой сегодня! — восторженный Гефестион ворвался в палатку Александра, вытирая о хитон мокрые руки. Александр сидел на раскладном табурете. Он ещё не смыл с себя смешавшуюся с потом пыль и кровь, не сменил доспеха на чистую одежду. Деланый восторг стек с лица Гефестиона вместе с капельками воды. Он опустился перед Александром на корточки и встретил его взгляд, тяжелый, как боевая бронза. — Спасибо тебе, — прошептал Гефестион. — За то, что оставил меня… с фессалийцами. Александр нашёл его руку и сжал слишком сильно, едва ли понимая, что касается живой плоти, а не рукояти меча. — У тебя даже язык не поворачивается сказать, да? И ты хочешь, чтобы я праздновал? Скажи это, признай это перед богами. Мы уничтожили Священный Отряд. Мне нечем гордиться. Мой щит должен потемнеть от позора. Победа над чужим и диким приносит славу, но только варвары чествуют тех, кто уничтожает прекрасное. — Оставь этот траур, прошу тебя, — тихо и печально ответил Гефестион. — Убивая благородных врагов, Ахиллес и Патрокл покрывали себя славой, не позором. Мне жаль погибших финанцев, но ты не запятнал своего имени, как сделал твой отец, пляшущий сейчас над трупами в дионисовом угаре. — Они могли бы сейчас быть с нами как друзья и союзники. — Александр покачал головой. — Мы были для них всё равно что персы. Они не покорились бы, Александр. Я разделяю твою скорбь — и забрал бы её всю, чтобы не омрачала твой звёздный день. — Звездам всё равно, кто на них смотрит, Гефестион. Спартанцы были непобедимы. Фиванцы разбили их и заразились этой неуязвимостью. Она как чума, которая передается победителю. — Так не забывай о своей пяте, потомок Эакидов. Александр отвернулся. — Помнишь, мы мечтали оказаться в числе трёхсот возлюбленных и любящих? Эти фантазии были совсем недавними: они оба заразились ими в мегароне Филиппа, слушая рассказы о почетном плену в эпаминондовых Фивах. В Миезе они мечтали вдвоём, играя в чужое будущее. Вот они сидят у костра в ночь перед какой-нибудь решающей битвой. «Мы непобедимы, — говорит один, — пока наши узы святы для нас самих». Другой высвобождает пальцы из его ладони, и от этого почему-то больно. Он целует любимого в колено, потом приподнимается и запускает пальцы в его кудри, повторяет шёпотом: «Непобедимы...» Луна кутается в большие, как меховая полсть, дождевые тучи: рассвет будет тусклым и зябким. Любящий сжимает в пальцах тонкое запястье возлюбленного, гладит его огрубевшие пальцы. Ночь затекает в пустые глазницы забытого у костра шлема. Недавно подстриженная борода старшего колет щеки эромена, который потянулся подарить поцелуй и получил взамен десять более сладких. Завтра они докажут друг другу, что достойны стоять рядом, как Иолай и Геракл. В битве младший не повернется спиной к возлюбленному, но сделает это сейчас. Лицом к всеродящей земле он примет горячую ранящую ласку, которую хочется продлить настолько, сколько живёт ночь. Те, кто сидят по другую сторону костра, отводят глаза, обращая взгляды друг на друга — возлюбленные и любящие; и только звёздам всё равно, на кого смотреть. Гефестион сжал в прохладных пальцах испачканный в крови подбородок Александра, словно собрался просить о милости — но лишь заставил Александра снова встретить его взгляд. — Когда Аристотель снова спросит меня, какую смерть я считаю самой достойной, то я отвечу: гибель фиванцев при Херонее. — Я тоже, Гефестион. — Вот видишь, Священный отряд сегодня стяжал славу большую, чем мы с тобой пока что... Подожди здесь, я принесу тебе воды. Гефестион поднялся на ноги и откинул полог палатки. Оттуда неслось многоголосое и ликующее: «Александр!» Македонский принц победно улыбнулся. (с) Fatalit, конец ноября 2007