Молодой вечно

За окном сгустился вечер, превратился в ночь, на сугробы снега, похожие на комья сахарной ваты, пролился янтарным светом фонарь. Рабочий "день" близился к концу, времени было восемь. Отведенные для консультаций в клинике часы истекли, пациенты толпились неприкаянными цыплятами у самых дверей, и их количество с каждым покинувшим кабинет Ло как будто не уменьшалось. Телефон Трафальгара вибрировал потоком входящих смс: "Я разогрел еду" "Опять" "Где ты?" "Я хочу есть" Некоторые не изменяют себе и в сорок. Ло вел неравный счет по направлено к пятидесяти. Луффи, зарывающийся пальцами в его шевелюру и высматривающий на его затылке что-то, как мартышка, ищущая и избавляющая партнера от блох, насчитал у него пару седых волос. Их отношения сегодня наскребли на два десятка. На целых два десятка совместно прожитых лет. А пациенты все шли. Трафальгар снял очки и потер глаза – от усталости они покраснели, сосуды полопались, зрачки в них расширились, стали огромными, как озеро кофе в чашке, нетронутого и остывшего уже давно. Хлебнуть его времени не хватало. Пальцы мерзли, цеплялись за бумагу шершавостью пересохшей и огрубевшей от антисептиков и латексных перчаток кожи, Ло давно перестал обращать внимание на мозоли. Зима, застрявшая снегопадами на своем исходе, белила улицу свежими снегами и задубелыми морозами, которые проникали даже в его кабинет. Сотовый Трафальгара с выключенным звуком от вибрации подпрыгивал на столе – окончательно одурев от безответности сообщений, Луффи звонил, и удержаться и не ответить было выше сил Ло. С годами у Монки Ди голос стал более хриплым. Ло слышал его улыбку в занудливом и почти детском: – Ну, сколько можно, Трааффи-и-и? Они думают, ты не человек? Иди домой. Ло с улыбкой фыркнул. Пожилая пациентка с видимым интересом вслушивалась в мужской тембр, доносящийся из динамика. – Ну, пожалуйста-а-а… – поканючил Монки Ди. – Я тебя жду-у-у! – Скоро буду, – обещание вышло почти деловым и скомканным. Луффи не обижался. Врач прервал связь, чувствуя, как разбавляется теплом его раздражение, гасится насовсем, оставляет после себя лишь неизбежную усталость. – Это ваш сын? – не сдержала любопытства женщина, цепко отслеживая взглядом отложенный в сторону телефон и щуря глаза в попытке разглядеть уже погасшее на экране имя и фото абонента. – Нет, не сын, – Трафальгар даже развеселился. Упаси боже иметь такого сына. – Мой мужчина. Женщина неодобрительно поджала губы. – Пора бы вам уже остепениться в вашем-то возрасте, – брезгливо сморщившись, прошипела она. – Семью завести. А не дурью маяться. Ло прикусил язык и размашисто расписался в карточке. Эта дама пожилых лет больше не явится к нему на прием, ну и скатертью дорога. Он был хорошим специалистом в своей области, но не настаивал на своих услугах. Клиентов хватало. К нему обращались, обращались повторно, рекомендовали родственникам и друзьям. Трафальгар был хорош достаточно, и ему, как реализовавшему себя в жизни и в работе человеку, нечего было стесняться. Он не считал свое отданное другому мужчине сердце недостатком, и уж тем более его ориентация не умаляла его достоинств, как врача. Коллеги знали и относились спокойно, некоторые пациенты узнавали в нем своего. Таких бабок хватало тоже, Трафальгар немало повидал их за свою карьеру и за свою жизнь, и пора было бы уже привыкнуть, но настроение портилось всякий раз. Домой Ло заявился в скверном расположении духа, и Луффи, ни о чем не спрашивая, закрыл за ним двери на все замки. Он загремел на кухне сковородками и, кажется, что-то разбил, пока Трафальгар грел кипятком руки, размазывая по ладоням земляничное мыло – его въедливый запах долго держался потом на коже. Ужинали они в молчании. Монки Ди разлил по бокалам вино, чтобы его красной кровавой терпкостью ознаменовать потраченную ими друг на друга молодость, и, видимо, проникнувшись состоянием Ло, с расспросами не лез. Ло чувствовал себя паршиво – по отношению к своей второй половине он вел себя нечестно. Он молчал, сдерживая в себе несправедливое желание сорваться на ни в чем неповинного партнера или, на худой конец, размякнуть и пожаловаться, но слова застревали где-то внутри и не находили выхода. А Луффи ждал его и не садился есть и, хотя они уже были совсем не те, что хотя бы десять лет назад, когда праздником был каждый проведенный вместе день, старался придать их ужину атмосферу чего-то особенного, но Трафальгар не мог выразить свою признательность этому. Он чувствовал себя каким-то изломанным и придушенным, и виной этому была, конечно же, не только негативно настроенная пациентка. Ежедневные операции и консультативные часы в клинике – всецело посвящая себя любимому делу, Ло работал уже на износ, отдавая жизненные силы и свое время чему-то, наверное, не тому. А годы шли, сегодня минул второй десяток, а Луффи все еще ждал его с работы и разогревал ужин, так же как и двадцать лет назад, и, вспоминая высказанный ему бабулькой упрек о семье, Ло стало жаль потраченного времени. Монки Ди и был его семьей – двадцать лет – срок конкретный и емкий, но время уходило всегда на что-то другое и не щадило совсем никого. У Луффи вокруг глаз появилось больше морщин, у Трафальгара на тыльной стороне ладоней повзбухали вены. Они все еще были в форме, сушили подтянутые тела, а Ло уже в затылок дышал внезапный инфаркт, он шаркал ногами по льду. Он бы хотел умереть в постели с горячим любовником, но лучше бы было, конечно же, не умирать совсем. Луффи прогнал его из кухни, зазвенел посудой, составляемой в посудомойку, а Ло укутался в измученный старый поеденный молью плед и, не пытаясь даже уснуть, дожидался, когда любимый придет и опрокинет его на лен простыней. У Луффи были сильные руки, уже с выпирающими суставами на пальцах, но по-прежнему цепкие, и в плечи Трафальгара они впивались всё так же крепко. Он подкрался к Ло со спины так неуклюже-неловко, будто бы эта шутка не праздновала сегодня свое двадцатилетие, закрыл ладонями ему глаза и, ткнувшись носом в его шею, поцеловал за ухом губами, сухими и горячими, так за эти годы не утратившими свой запал и страстность. Ло устал, в затылке свербела головная боль, но словно чуя потребность его в себе, в тепле своем и своем теле, Монки Ди прижимался к его спине грудью, обнимал от сердца всего, от горячего сердца, грея. Его пальцы будто невзначай нащупали пуговицы, и Трафальгар испустил прерывистый выдох. Луффи хотел его взять оголтело, неспешно и нежно, руками лез под его рубашку и обжигал прикосновениями напряженный живот, и Ло не мог ему сопротивляться. Шерсть и хлопок слоев ткани, что прятали голую кожу, соскользнули с плеч Трафальгара, как шелк, губы Луффи оставляли на спине влажные следы, как те, что остаются по контуру донышка кружки чая на незакрытом скатертью столе. Монки касался уверенно, выучив его тело до последней морщинки и родинки, целовал и кусал, засосами звезды на его бедрах рисуя. Пропитавшаяся влагой тел постель сбилась, оголила матрас. На кухне, периодически замирая, гудел холодильник, плескала воду посудомоечная машина. Времени было глубоко за полночь. Трафальгар, позабыв про глупую суету, отдавался полностью в этот мягкий полет навстречу второй половине, вскидывал бедра и, коротко вздрагивая, выгибал почти до предела спину. Будто ему завтра не нужно было рано вставать, будто в его жилах вновь кипела юная, полная озорства жизнь. Будто ему было семнадцать, а не сорок семь. Будто его не подводили голосовые связки, и стоны не рушились в тихие хрипы, будто его тело было по-прежнему зеленым и гибким, точно рябина. Будто бы возраст совсем не крушил его изнутри. Рядом с Луффи он был молодым – молодым вечно, и это, наверно, и было наивысшее счастье.