Чаю?

      Даже часы были безмолвными. На современных часах стрелки не дёргаются, а плывут: длинная минует цифру «двенадцать», и круг обновляется. Отличный способ не чувствовать времени — заставить часы молчать. Стрелки чёрные, а круглый корпус белый и ловит блики из окна.       Небо точь-в-точь такое же, как гнущиеся пластинки. Пепельные пластинки жалюзи, нанизанные на верёвочки. Цвет сплошной. Немые часы показывают ровно два, но свет в комнате мягкий и не покушается разукрасить серость кабинета. Здесь высоко — сороковой этаж. Комната почти подпирает собой тяжёлое небо, серость которого не предвещает дождя, но и не планирует рассеяться.       Кресло мягкое, обиты даже подлокотники. Оно чёрное и крутится. Мужчина, найдя ногой опору в крестообразной ножке, покачивается вправо и влево, как метроном. Он рассматривает исполосованный город через щёлки между пластинками жалюзи и держит на коленях планшетку. В нагрудном кармане жилетки, что поверх белоснежно-белой рубашки, закреплена дорогая тонкая ручка с блестящим камнем в кнопке. Это обычное дело для того, чей хлеб зависит от того, как качественно и увлекательно будет написано. Художник никогда не пожалеет средств на кисти, так ведь?       Приклеить взгляд к первой полосе газеты можно различными способами: убийство, грабёж, политический скандал. Чьи-то смерти — твоя жизнь.       СМИ: мастера манипуляции; коллективный разум всех, кто не способен думать сам. Четвёртая ветвь власти.       Здешнее место — центральный филиал новой марки автомобилей, название которой журналист уже видит на первой полосе еженедельной газеты. Он находится в самом эпицентре компании, в кабинете самого директора. Всё здесь холодно и со вкусом — такое, как обтекаемые «автомобили нового времени». Так он назвал их в одном из интервью.       Безусловно, пока не всем знакомо название этих изящных и бездушных красавиц, ведь автомобили не рассчитаны на покупателя с заурядным бюджетом. Тем не менее, продажи растут, и корни компании ползут к западу: США, Франция, Германия… Если удастся обосноваться там, всемирное признание гарантировано.       Пока журналист по-глупому раскачивается на кресле, его глаза короткими перебежками поглядывают на часы, а затем в окно. Тёмные ресницы дорого одетого мужчины то поднимаются, когда он вскидывает взгляд на стрелку часов, то умиротворённо опускаются, когда он снова наблюдает далёкий пейзаж за окном. Такой тусклый.       Матсумото Таканори носит серые линзы, поэтому серость отражается в серости и преумножается. Его глаза рассудительные и спокойные. Их концентрированная серость кажется такой выразительной. Ярче кислотной краски в баллончиках. Он носит белые перчатки и говорит, что просто не терпит грязи. Но правда в том, что сейчас на столе стоят две дымящиеся чашки, а сигнальный звонок на мобильный телефон заставил директора компании удалиться за дверь. Вся правда в том, что в маленькой колбочке в кармане жилетки у журналиста есть рицин. И его ловкие пальцы, покрытые тонкой тканью, всего секунду назад высыпали белый порошок в чашку директора, а потом осторожно помешали пластмассовой палочкой, которую Таканори позаимствовал у кофе-автомата в холле.       Тёмно-каштановые волосы залиты лаком в причёску, и только короткая чёлка изредка выбивается, падает на лоб. Пальцы всё ещё держатся за планшетку, а красная лампочка на диктофоне мигает.       Это будет сенсацией.       Если из вежливости тебе предлагают выпить чаю, ты отказываешься из ответной вежливости. Но когда за дело принимается этот человек, он мягко улыбается и предлагает сам:       «Может, выпьете со мной чаю?»       Ему звонят все, кому не лень. Все, у кого есть зелёные купюры. Зависть, конкуренция или простая прихоть. Человеческой сущности нужно слишком мало, чтобы убить. А чтобы убить чужими руками — ещё меньше.       А потом он натягивает на руки перчатки и прячет в карман миниатюрную колбочку с растительным токсином.       «Выпьете со мной чаю?» — предлагает он и, изощряясь, чтобы отвлечь внимание собеседника, сыплет в чашку токсин, который ядовитее цианистого калия в шесть тысяч раз.       Дверь отворилась и хлопнула. Шаги по белой холодной плитке журналист отсчитал про себя, и до этого пустовавшее кресло с высокой спинкой оказалось занятым. Лицо директора было прямо напротив его лица, однако кресло его было значительно выше. Это словно поставило отпечаток на их социальном положении.       Даже не церемонясь. Первое, что пришло Матсумото в голову, когда он увидел это лицо: «Он в моём вкусе». На периферии зрения маленькая красная лампочка всё продолжала мигать, будто бомба замедленного действия. Спокойные глаза журналиста никак не реагировали на гипотетический стресс: слишком много таких ситуаций он пережил, и теперь всё это было изношенным. Он всегда улыбался глазам напротив и спрашивал их: «Какие планы на будущее?». Пока поглядывал на часы и думал, когда начнутся первые симптомы отравления.       — Китайский, с лепестками жасмина, — оповестил директор учтиво, когда уселся в кресло. Он поднял кружку и вдохнул ненавязчивый цветочный аромат.       Сердце журналиста скакнуло в груди, как в первый раз. Но теперь он не боялся. Ничего не боялся. Его горло наполнилось предвкушением, и то, что этот статный мужчина уже через несколько часов будет мёртвым, вселяло в него неописуемый восторг. Таканори хотел беседовать с ним дольше и заметить удушье и головокружение — эти сигналы конца.       Его имя — Широяма. Широяма Юу. Парфюм у него такой резкий и прохладный, что пальцы журналиста неуловимо дрожат. Нежный жасминовый запах перемешался с зимним ароматом духов, и теперь эта головокружительная смесь не позволяет Таканори открыть запёкшиеся губы. Он сидит, смотрит и наслаждается. Этим запахом, тусклым светом из окна и своим собеседником.       — Что ж, — усмехнулся директор, царапая слух журналиста своим голосом и всё ещё держа прозрачную чашку на весу. Таканори казалось с самого начала, что этот человек вписывается в минимализм помещения. — Вы говорили, что у вас есть несколько вопросов. Почему бы не начать?       — Конечно, — проронив эту хриплую фразу, Таканори улыбнулся и с небольшой заминкой заставил себя оторваться от лица Широямы, чтобы вернуться к вопросам на планшетке. Но как только его губы приоткрылись для первого из них, он повременил и лениво снял с тёмного дерева стола свою чашку вместе с блюдцем. Осторожно обхватив губами край чашки, Матсумото глотнул. Журналист поднял взгляд, и холод пробежал под его рубашкой по спине.       Широяма пил также. Это зеркальная реакция. Беззаботно прикрыв глаза, он глотал чай, который ядовитее цианистого калия в шесть тысяч раз. С жасмином и крупицами смерти. Всё уже кончено в этот самый момент.       С синхронным звуком оба мужчины отставили чай, и тогда Таканори, наслаждаясь собственной неторопливостью, задал первый вопрос:       — Когда вы решили стать тем, кто вы сейчас?       Что-то печальное было в таких интервью. Но это грело Матсумото. Эта печаль грела его и вдохновляла. Самое что ни на есть счастье — уходить за дверь, зная, что тот, с кем ты побеседовал, уже труп. Иногда журналист думал о том, что было бы неплохо, если бы так случалось каждый раз, как он заговаривал с кем-либо. Если кто-то сделает тебе больно, ты сможешь быть спокоен, ведь через несколько часов он перестанет существовать. И эта забавная идея всегда теплилась в нём.       Теплилась и сейчас, когда этот самый Юу бросался дежурными фразочками и пересказывал придуманную для прессы трогательную историю «начала». Таканори одобрительно кивал, но смотрел лишь на жилистую руку, лежащую на столе, рядом с пресс-папье в форме пирамиды Хеопса. Может быть, не совсем Хеопса. Может быть, просто пирамиды, и фантазия журналиста вышла за рамки. Он начинал скучать.       — Хорошо. Значит, ваш отец, — улыбнулся он, бесцеремонно прерывая директора на полуслове. Именно в этот момент ему показалось правильным наплевать на формальность, и он стал выискивать самый увлекательный вопрос, записанный на бумаге. Все они были слишком уж никчёмными — журналист жаждал придумать свой вопрос. Личный. Он хотел расспросить умирающего человека о его неудачах и несчастьях, хотел избавить его от механических телодвижений. Развернуть его, как конверт, и провести мягкими подушечками пальцев по внутренностям. Глубоко апатичное лицо собеседника так невыносимо нравилось ему. Таканори хотел подарить ему сладкую дрожь, перемежающуюся с предсмертной агонией.       Но журналист дёрнул желания за узду. Он задал следующий вопрос о компании, а потом о производстве и ещё чём-то таком же пустом. Оттягивал до последнего.       Оба они сидели за столом, но расстояние, равное его длине, проложило между ними баррикады в несколько метров. Стрелка часов продолжала свой безмолвный бег в никуда. Журналист взялся за ручку в нагрудном кармане и потянул, позволяя клипу отцепиться от скользкой ткани жилетки базальтового цвета. Всё ещё глядя в листок с вопросами, Матсумото задумчиво приложил конец ручки к сомкнутым губам.       И когда он поднял взгляд, директор по какой-то причине запнулся и замолчал, но быстро вернул себе самообладание и, холодно улыбнувшись, сказал ещё несколько статистик. Десятые процентов, на которые выросли продажи за последний год. Не это интересно публике, господин Широяма, — совсем не это.       Журналист положил большой палец на блестящий камень кнопки и щёлкнул. Он поглядел на список вопросов, легко приподнял уголок губ. Небольшая коррекция не помешает. Какая разница, что подумает о тебе человек, если через несколько часов будет мёртв? А пока его голос наполняет тишину, всё, кажется, даже в порядке.       Таканори знал прекрасно, что нельзя забывать об интервьюируемом, терять одобрительную улыбку и зрительный контакт. Однако на данный же момент он выглядел незаинтересованным намеренно. Сетями безразличия он желал захватить внимание собеседника. Пусть даже злится — не имеет значения.       Несколько знаков были выведены между строк, а остальное Таканори принялся медленно зачёркивать ровной и безжалостной линией. Эти движения не уходили из поля зрения директора. Журналист увидел, что тот выглядит обеспокоенным, и это удовлетворило его.       Он произнёс, чётко артикулируя:       — А какой чай любите вы?       Серые глаза уткнулись в чёрные, и эта родственность оттенков на секунду заставила обоих замолчать. Широяма пренебрежительно фыркнул — на это журналист улыбнулся сдержанно. Он возвратил зрительный контакт, но не было похоже, что это привнесло плюсы в их беседу.       — Это имеет значение? — попытался отшутиться директор. Ненавязчиво он пригладил пальцами угольные волосы, зачёсанные назад, а затем иронично дёрнул бровью.       — Безусловно, — без единой доли сомнения, и на сухих губах расцвела очередная улыбка. Подобная цветам кактуса. Широяма насторожился — это без труда можно было заметить по его сдвинутым бровям.       — Чёрный листовой, — бегло произнёс директор. Из этого вопроса не выходило монолога, и это обезоружило его. Он и ожидать не мог, что журналист примется задавать такие странные вопросы.       — Я люблю цветочные ароматы, — сказал Матсумото, не переставая смотреть так же прямо. Облизнув сухие губы, он осторожно обвил двумя пальцами ушко чашки и снял её с блюдца. Журналист сделал несколько глотков, после чего продолжил совсем низко и тихо, как будто прогревший горло чай лишил его голоса: — Цветы. Срывают и сушат. Бросают в кипяток, чтобы заполучить их аромат. Не вижу причин не любить эти жертвы.       — Интересная мысль, — отозвался Юу, улыбнувшись сухо. Журналист видел в его глазах только тревогу, несмотря на это. — Но вернёмся к теме.       — Можем вернуться. — Безразлично Матсумото вскинул брови. — Если вам хочется потратить последние минуты… интервью именно на это.       — Что это значит? — не снимая фальшивой полуулыбки, поинтересовался директор. Пальцы его, лежащие рядом с пресловутым Хеопсом, поджались — лёгкая паника.       Опустив глаза, журналист улыбнулся добродушно и произнёс шёпотом:       — Ничего.       Ах, ему бы повернуть время вспять и отказаться от предложения. Но организм уже отравлен — совсем скоро головокружение настигнет Широяму Юу врасплох. Боли и тошнота. Осталось так недолго беседовать: Таканори должен уйти до того, как директор почувствует себя действительно плохо.       Поглотившее Широяму волнение заставляло его вновь и вновь снимать чашку с блюдца и подносить её к губам. Он думал, что спасается этим — никак не наоборот.       — Тогда последний вопрос на сегодня, — объявил Таканори чуть бодрее.       За всё время, что они беседовали, директора не покидало ощущение, будто за разговором лежит что-то большее. Чем бы это ни было: эти взгляды, щекочущие нервы, и кроткие улыбки. Не любой ведёт себя подобным образом — поговорив с сотней журналистов, Широяма мог утверждать это.       Матсумото отложил планшетку на стол, там же оставил и ручку. И тогда он произнёс то, что, Юу знал, уже будет из ряда вон выходящим. Всё это время что-то эфемерное висело в воздухе, служило подтекстом каждой произнесённой фразе. Надеясь найти свой ответ, директор всё это время не получал ничего.       Не получил бы и после, если бы не умирал.       Бывает нечто такое бесконечно мягкое, как воздушное безе на торте. Тает под пальцами. Окунаешь в него руки — а сердце затапливает горячая кровь. И чем глубже — тем сильнее тонешь. Пока ладонь не упрётся в ледяную титановую пластину на самом дне.       — Вас когда-нибудь посещали мысли о смерти?       Вопрос прозвучал как звук плети, что эхом отдаётся в немеблированной комнате с высокими потолками.       — Простите, что? — недоумевая, переспросил Широяма. Его дежурная улыбка заметно дрогнула, и уголки губ скатились вниз.       — Что бы вы сделали, если бы знали, что умрёте через несколько часов?       Журналист улыбался. Улыбалось его титановое сердце под непрочной плотью и мягкими волосами, под тёплыми губами и мирными глазами. Как вкрапления драгоценного метала в руду, в его глазах поблёскивали предельно маленькие кусочки льда. Ледяная пыль.       — С чего бы я должен отвечать? — делая попытки пресечь вмешательство, парировал Широяма. Он был зол, но лишь потому, что глаза журналиста манили его рассказывать большее. То, о чём нельзя.       — Вы ответите? Нет?       Матсумото почти смеялся, наблюдая за молчащим директором. Тупики, сплошные тупики. Вот куда он попадал, потому что не знал главного — не знал, кто сидит напротив. Директор не видел, как он натягивает перчатки и кладёт колбочку с токсином себе в карман, чтобы потом выпить с собеседником чаю. Как потом часами слушает записанные на диктофон идиотские планы на будущее того, кто около часа корчился в муках и умер, так и не поняв, что произошло. Таканори пьёт чай, обхватив стакан своими хрупкими пальцами, и слушает, не улыбаясь и не вскидывая бровей. На его столе — купюры, и сервизный чайник испускает лёгкий дым из носика. А он смотрит на голую стену, пока чай стынет в пальцах, и бесстрастно слушает.       Вопрос остался риторическим: журналист потянулся к диктофону и остановил запись. Он поднялся из мягкого кресла, чтобы обогнуть главное своё препятствие — стол. Широяма следил за ним глазами, не отвлекаясь ни на секунду. Пальцы Матсумото на ходу рисовали незримую полосу по краю стола. Пальцы же директора теперь сжимали подлокотники, и, как только журналист подошёл близко, он крутанул кресло, оборачиваясь к предмету беспокойства. Глаза брюнета были пусты от непонимания, и казалось, что он не потерял самообладания ни на долю, даже когда Матсумото, стоя в метре, был выше.       Вальяжно присев на край стола, прямо на тонкую стопку бумаг, что являлись, вполне возможно, важной документацией, журналист закинул одну ногу на другую. Таканори видел: чашка была абсолютно пуста. Яд был выпит до самой последней крупицы.       — Знаете, как стоит отвечать? — с лукавой улыбкой губ журналист вернулся взглядом к окаменелому лицу напротив. — «Я сделаю то, на что не решался». Вам не кажется это правильным?       — Возможно, — к удивлению самого Матсумото, ответил директор с опаской. Улыбнувшись широко, журналист ощутил, как нутро легко покалывает сожаление. Нечастый его гость. Этот мужчина ни в чём не был виноват. Однако друг другу они — чужие, и поэтому Таканори не собирается менять свои планы. Да и менять их уже слишком поздно. Ощущение необратимости было самым неповторимым из тех, что Матсумото когда-либо испытывал.       Плавные стрелки часов сдвинулись значительно, с тех пор как Таканори глядел на них. Он вспомнил об этом, когда Широяма приложил пальцы к губам — директор ощущал самые первые из ростков смерти, всходящих в нём. Когда бутоны распустятся, его зрачки застынут навсегда.       Так прекрасно — уловить последние моменты жизни. Глазами. Но на этот раз журналист был готов попробовать смерть на вкус. Пальцы его, обтянутые белым и гладким атласом, коснулись скулы Юу самыми своими кончиками — так, как ещё недавно они касались столешницы. Сердце Матсумото, как будто обратившись в живое, забилось так гулко, когда он понял, что плечи строго одетого мужчины с плотно сомкнутыми губами дрогнули. Из-за его прикосновения они дрогнули.       Опустив ступни на пол, чтобы дотянуться, журналист нетерпеливо подался вперёд и, прежде чем ситуация обрела осмысленность, его губы прижались к губам директора. Прохладный парфюм ощущался теперь так отчётливо. Губы Таканори оставили почти неслышный мокрый поцелуй на всё ещё сжатых полных губах. Его ладонь легла на плечо сидящего мужчины, чтобы удержаться на весу. Ещё один настойчивый поцелуй. И хотя журналист знал, что яда на губах слишком мало, чтобы вызвать отравление, — эта идея казалась ему увлекательной и волнующей. Непроницаемость этого мужчины вынуждала Матсумото безрассудствовать, делать все эти невозможные вещи с тем, кто уже одной ногой в могиле. Кого он сам туда толкнул.       Дрожащий выдох сорвался с губ журналиста, когда тёплые пальцы скользящим движением коснулись его шеи. Он не ожидал этого, как не ожидал и того, что пошатнётся, притянутый за руку. Стоило его губам разомкнуться, как чужой язык скользнул между ними, поднимая в Таканори волну болезненной истомы. Нестерпимой. Он дёрнул плечом, когда пальцы директора пробрались под воротник, теплотой пальцев будя холодную дрожь. Прерываясь на тяжёлые выдохи, они упоённо целовались в сером дневном свете пасмурного неба. В перерывах журналист облизывал мокрые губы: яд на языке Широямы казался ему чересчур сладким, хотя и не имел вкуса априори. Возможно, дело в чём-то другом?       С трудом Матсумото удалось опомниться, вырваться из рук мужчины, попытаться сфокусироваться на чём-то ещё, помимо убивающих его мышление движений губ и языка. Шум в голове всё ещё выступал этому помехой, но Таканори дёрнул рукой, безжалостно обрывая всякий контакт. Он поднялся на ноги и сделал шаг назад.       — Позвони мне, — донёсся далёкий хрип до слуха Матсумото. Директор, глядя на него пристально, держал свою визитку средним и указательным пальцем. Юу протягивал этот маленький чёрно-белый прямоугольник ему. Распахнув глаза азартно, Таканори выдернул выскользнувшую из пальцев визитку и сунул в нагрудный карман. Эта ситуация так забавляла его — пульс стучал отбойным молотком в висках.       — Непременно, — улыбнулся журналист. — Я позвоню.