Мальчик с добрым сердцем

Разочарование – это основная составляющая того чувства, что испытывает Кел, сжимая пальцы на холодных ржавых прутьях. Еще в этом коктейле есть боль от предательства, немного ненависти к себе, к отцу, к миру, но больше, конечно же, больше всего – к Оливеру. Кел думает, что если бы они не встретились, он бы сейчас учился в академии и не разочаровывал бы отца, навлекая на него пожизненный позор: "Вы слышали? Его сын – абберант, его сын убил троих одноклассников, его сына повесят завтра на рассвете". Кел думает, что если бы они не встретились, он бы не стал самим собой. Но это не такая уж и большая потеря: на самом деле, Домиан готов отдать что угодно, чтобы не быть собой. Келу хочется кричать в голос, раздирая горло, Келу хочется разбить себе костяшки о голую каменную стену, сломать себе ногти о сырые прутья, ему хочется заорать чертовому Вертрану о том, что лучше бы его в тот день съел варгуль, потому что тогда бы жизнь Домиана не скатывалась так стремительно в чертову грязную реку на Белом кругу, но он только сидит и тихо всхлипывает, пытаясь сохранить остатки чести и достоинства. Кел думает, что все эти нелепые фантазии о первом поцелуе (Оливер из воображения, тот милый, чистый Оливер, бывший ему настоящим другом, сжимает свои пальцы на его, Кела, запястье, когда юноша уже собирается уходить с крыши Академии прочь от гаргулий, накрывает его губы в целомудренном поцелуе, потому что он, мальчик с добрым сердцем, не может иначе), нужно было сжечь с теми документами, нужно было разбить, как сейчас разбивалась его жизнь, потому что теперь если Кел и хочет поцелуя, то кровавого: разодрать Оливеру рот зубами, откусить язык, чтобы никогда больше не слышать осточертевшего "прости", не значащего ничего. Он не знает, когда именно исчез, пропал без вести его маленький светлый Оливер: тогда, когда он призвал варгуля; тогда, когда умерла его мать; тогда, когда он понял, что Кристиан, этот убийца, не заслуживающий благосклонности и пощады, дорог ему. Он не знает, может, этот мальчик вообще умер, может, он умирал очень медленно, как мутнокровный от чар Декады, может, он умер, превращаясь в дерево, прорастая сквозь Кела, паразитируя на нем. "Впрочем, – говорит Кел срывающимся от слез голосом, пока пытается вытереть рукавом черного плаща мокрое лицо, слушая сбивчивую речь Вертрана у соседней камеры, – мне незачем бояться виселицы: я умер вместе с ним."