Он слышит меня.

Только закончив с процедурами в больнице, я бегу за любимыми конфетами Гарри, которые собираюсь принести ему на гостинец. Погода была совершенно восхитительной, поэтому я решила заглянуть к Гарри в гости, ведь я знаю, что он любил, когда я бываю у него, хоть и не говорил об этом. Гарри вообще не говорил последнее время, но только вот я не понимала почему. Наверное, что-то случилось с его голосовыми связками, раз он не отвечает мне. Обычно, помнится, его всегда было не перебить. Сначала он мог философствовать на тему вечной жизни, а через несколько минут всё заканчивается его рассказом о бананах. Гарри всегда умел перескакивать с темы на тему, хоть они были совершенно разные. Все удивлялись этому таланту, и некоторых это даже раздражало. Но только не меня. Я любила в нём абсолютно всё. Подбежав к магазину, в котором продавались конфеты, я захожу во внутрь и быстрым шагом направляюсь к кассе. — Привет, Чак, — моя улыбка настолько широкая, что от неё сводит скулы. — Мне как обычно. Чак здоровается со мной одним кивком и, улыбнувшись, уходит к нужному ящику и набирает ровно триста грамм тех самым конфет, которые мне нужны. Подойдя ко мне с уже завязанным мешочком в руках, он подаёт его мне, а я отдаю ему деньги. — Сегодня ты решила устроить чаепитие? — Да, мы с Гарри решили немного развлечься. Лицо Чака сразу же изменилось. Улыбка исчезла настолько быстро, что я даже и не успела сообразить, когда он успел её убрать. Теперь на меня смотрели глаза, которые были полны сожаления и отчаяния. Но только из-за чего он такой? Ему что-то не нравится в Гарри? — Шарлотта, ты должна уже… — Пока, Чак. Я не даю ему договорить, ведь я знаю, что он хочет сказать. Я сильнее сжимаю целлофановый мешочек и вылетаю из магазина. Словив такси, я называю ему место, куда он должен меня отвезти. Надеюсь, что хоть таксист не будет против того, что я еду к Гарри. Хотя, он даже его и не знает, так что я спокойной могу рассказать ему, зачем я еду к нему, и почему он любит именно эти конфеты, а не любые другие. — Сегодня отличная погода, — улыбаюсь я и сажусь перед Гарри. Он молчит, но меня это совершенно не волнует. Я начинаю рассказывать всё, что произошло со мной за эти несколько дней, которые мы не виделись. — Во-первых, я начала ходить на процедуры в больницу, которые мне прописали мой врач. Только я не вижу смысла ходить на них, ведь я совершенно здорова. Но мама и мой врач думают иначе. Они считают, что я сильно больна, что мне нужно качественное лечение, иначе моя болезнь начнёт прогрессировать, и тогда наступит ужасное время. Кстати о маме. Она не знает, что я приехала до тебя, ведь мама не разрешает мне видеться с тобой. Она говорит мне, что встречи, которые я устраиваю, только усугубляют мою болезнь. Разве то, что я хочу побыть некоторое время со своим парнем может делать мне хуже? Странно, что мама так начала к тебе относиться, ведь она всегда любила тебя. Сколько мы встречались с тобой? Четыре года? Да, четыре. Мне было тринадцать, а тебе пятнадцать, когда ты предложил мне встречаться. Но до этого мы хорошо общались три года. То-есть, получается, мы знаем друг друга семь лет. Много, не правда ли? Если бы я не перешла в эту школу и не пролила бы на тебя корректор в коридоре, то мы явно бы не знали друг друга. Во-вторых, я опять пишу. И угадай о ком? Да, Гарри, о тебе. У меня уже столько стихов про тебя, про твои волосы и глаза, что я устану их читать. Но я могу прочесть наизусть одно четверостишье: «Твои глаза похожи на нефриты, Они вселяют веру и дают добро. Но в то же время в твоём взгляде много скрыто, И только мне всё знать разрешено». Тебе понравилось? Да? Нет? Почему ты мне опять не отвечаешь, Гарри? Я устала слушать только свой голос! Неужели нельзя сказать элементарное «Да, Шарли. Мне очень понравилось твоё стихотворение». Чёрт…Извини меня за грубость. Извини. В-третьих, сегодня я нашла твою рубашку у себя в шкафу. Она пахнет тобой и немного мятой. Никогда не любила мяту, но любила, когда ты пах ею. Странно, наверное, любить то, что не любишь лишь только потому, что это нравится тебе? Хотя, в этом нет ничего странного. Так бывает часто, особенно у влюблённых друг в друга людей. Ой, Гарри! Я совершенно забыла про конфеты! Подожди секунду. Вот, так лучше. Твои любимые, между прочим. И мои, кстати, тоже. Шарлотта любит конфеты с названием «Шарлотта». Весело, да? А ещё именно потому, что у этих конфет было моё имя, ты любил их. Да и шоколад с начинкой у них вкусный, так что я уверена, что не только из-за названия. — Шарлотта! — я слышу крик мамы и прекращаю говорить с Гарри. Моя мама идёт ко мне, и я оборачиваюсь к ней, но всё ещё продолжаю сидеть. — Господи, Шарли! Я так волновалась! Я знала, что ты здесь, поэтому сразу же сюда. Да и Чака видела. Он сказал, что покупала конфеты для Гарри. Мама говорит слишком быстро, что я невольно кривлюсь. Поднявшись, я смотрю ей в глаза и не могу понять то, что она сейчас испытывает. Сожаление? Разочарование? Страх? Или ярость? Да, она точно злиться на меня за то, что я пришла к Гарри. — Всё хорошо, мама, — я пожимаю плечами и смотрю в её зелёные глаза. — Я просто навещаю Гарри. Ещё пять минут и всё. Хорошо? Но мама даже не шевелиться. Вместо этого я вижу, как она вот-вот расплачется. Её губы кривятся, как бывает, когда человек начинает плакать, а брови сдвигаются на переносицу. Почему она плачет? Неужели нельзя на пять минут оставить свою дочь с парнем, чтобы она хотя бы попрощалась с ним нормально и ушла? Так нет же, нужно сразу начинать пускать слёзы. — Мам, не нужно из-за этого слёзы лить, прошу тебя, — я делаю неестественно-умоляющий голос и закатываю глаза. — Я всего лишь пришла поговорить с Гарри. Тем более, что он соскучился. После моих слов, маму буквально накрыло волной слёз и истерики. Она начала обрывисто дышать. — Шарли, пожалуйста, — сбито шепчет она, глядя на меня сквозь слёзы. Я искренне не понимаю того, почему она плачет. Что в этом такого трагичного? — Ты же сама знаешь, что Гарри…. — Молчи! Не говори этого! Молчи! Я хаотично машу руками, тем самым пытаясь заставить её замолчать. Я вижу, как она борется с тем, сказать мне или не сказать, ведь она никогда не говорила мне этого за целый месяц после того самого, что было. Но это ложь! Это точно ложь! — Он мёртв, Шарлотта. — Заткнись! — я не понимаю, что делаю, когда быстро подхожу к маме вплотную и даю ей пощёчину. — Он жив, поняла меня? Жив! И я срываюсь с места, не попрощавшись ни с Гарри, ни с мамой. Я просто бегу с кладбища, на котором жил Гарри. Теперь была моя очередь плакать. Слёзы сами катились по моим щекам, а дыхании было настолько обрывистым и сбитым, что мне было трудно дышать, но бежать я не переставала. — Шарлотта! Милая! Подожди! От маминого голоса мне становится ещё больней. Я только что ей нагрубила и ударила. За свои годы я никогда не вела себя с ней так, как поступила сейчас, и из-за этого слёзы льются ещё сильнее, чем ранее. Я попрошу прощения, как только успокоюсь, но сейчас я должна побыть одна. Выбежав за ограду, я начинаю бежать по дороге. Слёзы были сильными. Я даже не видела того, что впереди, ведь они затуманили мои глаза. — Я приду к тебе позже, Гарри, — зачем-то говорю я, продолжая бежать и истерично всхлипывать. Я убежала недалеко от кладбища, но мне хватило этого, чтобы устать. Я резко останавливаюсь на дороге и упираюсь руками о колени, немного наклоняясь вниз. Я слышу крики мамы сзади и её бег. Не нужно так поступать с ней, Шарлотта. Она же твоя мама. Да, нужно прямо сейчас подойти и попросить прощения. Но сначала мне стоит прекратить рыдать. — ШАРЛОТТА! Истеричный крик мамы и жуткий сигнал машины – последнее, что я слышу, прежде чем падаю на асфальт. Тело будто парализовало, а дышать стало намного труднее, чем было минуту назад, когда я плакала. Я не чувствовала своих конечностей, но была ужасная боль. Так может быть? Не чувствовать тело, но чувствовать боль? — Я… — Шарли! Шар! Шарли! — я эхом слышу доносящийся голос мамы, а через пару секунд вижу её, упавшую передо мной на колени и слишком испуганно осматривая моё тело. Её руки то и дело хотели дотронуться до меня, но она боялась сделать это, так как знала, что любое прикосновение – адская боль для меня. — Я… — Молчи, Шарли. Всё будет хорошо. Мужчина уже вызывает скорую. Всё будет хорошо. Ничего не будет хорошо, мам. Я чувствую это. Чувствую то, как мои внутренности превращаются в кашу. Я не знаю, как описать это, но я действительно чувствую, что внутри меня что-то происходит. — Я очнь слна теб лблю, м-мамчка, — с ужасной болью в груди произношу я, глядя на маму. Мой рот приоткрыт, а глаза вот-вот закроются. Я сильно хочу спать. — Ты мне скажешь это завтра, хорошо? Завтра, послезавтра, через месяц, год! Я из последних сил пытаюсь улыбнуться своей маме, но судя по её выражению лица – это получается довольно жалко. Опустив свой взгляд и найдя мамину руку, я медленно тянусь к ней своей рукой. Когда наши ладони соприкасаются, я чувствую, как внутри меня теплеет и становится легче. Но это лишь мгновение. Через секунду я начинаю плеваться кровью, чувствуя, как внутри меня всё болит и ужасно колит. Я хочу попросить у мамы прощения, но не могу, так как захлёбываюсь собственной кровью. Маму это совершенно не отталкивает, но она начинает плакать сильнее, чем раньше. — Тебе только семнадцать, — слышу я плач мамы. По её голосу я чувствую, что она понимает то, что я не выживу. Она всегда была реалисткой. Я из последних сил пытаюсь улыбнуться, когда перестаю плеваться кровью, но у меня не выходит сделать это. — Я люблю тебя, моя принцесса. И это был самый прекрасный момент в моей жизни. Прекрасный, но трагичный. И я всё-таки улыбаюсь. У меня получилось улыбнуться и это было последним, прежде чем я закрыла свои глаза навсегда. Шарлотта умерла с улыбкой на глазах, зная, что её любит мама, несмотря на то, что она сделала. Она умерла, зная, что там её ждёт Гарри. Она умерла, но осталась счастливой.