Тонкий человек

Утро боролось с сумерками, город сонно откликался шумом первых автомобилей. В воздухе тихо пахло мятой и отдавалось нотками лимона; у жителей квартиры необычная страсть на двоих – чайная заварка. Верхние кухонные шкафы доверху забиты жестяными баночками, яркими картонными упаковками и пакетиками с самой разнообразной заваркой. В комнатах должно пахнуть весной, потому что иначе появляется пыль (Скотт никогда не понимал этих его убеждений), а Митч ненавидит пыль. Это было единственное условие, которое он поставил своему соседу – нет пыли. Позавчера, например, их весна пахла цукатными пряниками, вчера – корицей и имбирем, а сегодня свежо и просто – она мятная и лимонная. И плевать, что до весны еще семь месяцев. «Всегда, Скотт, я же говорю, всегда». В белых постельных одеялах смешалась целая ароматная галактика из чего-то орехового, фруктового, травяного и молочного. На шершавой стене полупустой комнаты танцуют тени от жалюзи, абсолютно бесполезных, потому что слишком короткие и от света не спасают. Воздух непоколебимо гоняет пластины из стороны в сторону. Скотт не любит закрывать окна. Никогда не любил. Это было его условием – нет закрытым окнам. «Да, Митч, тебе нужна сотня одеял, чтобы жить со мной, да». Он обычно просыпается первым, иногда засыпает последним, потому что это здорово – чувствовать себя единственным не спящим во всем городе. Скотт знает, что в радиусе более чем тысячи километров он не единственный вот так стоит у окна и шепотом кричит вдаль, к высоткам на горизонте, пока Митч сопит в подушку. Конечно, это не так. Но ему хочется быть единственным (ни в коем случае не одиноким) где-то тут, в этом мире, грешном и блудном. Тот человек в ароматной галактике похож на маленького суриката, свернувшегося клубком, хотя сурикаты обычно так не спят. Скотт улыбается и прячет улыбку за пальцами, еле-еле касаясь губ, чтобы, если сосед очнется, нелепо изобразить непринужденность, он ведь умеет научился. Это ведь в порядке вещей. Каждый вздох, шаг, кружка, заварка, каждое открытое окно. Митч в порядке вещей. Митч, сурикат-не-сурикат, нестесняющийся собственной наготы, встревоженно бродящий по ночам в поисках какой-нибудь совершенно спонтанной вещи. – Вернись в постель. Холодно. – Окна закрой. – Нет. Мост Винсента над Лос-Анджелеской гаванью кажется картонным. Удивительно, как он не прогибается под тяжестью машин. Митч шуршит тканью, заворачиваясь все больше и больше. Скотт знает, что его попытки утонуть в матрасе не увенчаются успехом, никогда не прокатывало. Из дверного проема слышится глухое бурление, а потом щелчок. – Твоя очередь, Митч, вставай. – Скотт не удосуживается повернуться, звук отскакивает рикошетом от стекла, частично им съеденный. – Я тебе уступаю, – летит куда-то в подушку и там и остается. Митчу восемнадцать. Митч сбежал от прошлой жизни. Сбежал из родного города, оставив позади большую часть вещей и бегущих за велосипедом уличных собак. У Митча свитер не по размеру, с парой-тройкой торчащих петель на спине, длинная челка на глазах и ноющее тату на ребрах. Они встретились на вокзале, в феврале. Парень сидел на лавочке, с рюкзаком наперевес, и вырисовывал на снегу что-то неопределенное белым резиновым носом. А Скотт подошел и совсем по-дружески сообщил, что красные кеды никак не вяжутся с зимним пальто. И с февралем тоже. И это было официальным приглашением. Он искал идеальное место, а попал в однокомнатную квартиру с кроватью на двоих и странноватым соседом в подарок. Ну кто будет зимой открывать окна? Кеды, кстати, долго оттаивали. Им подолгу пришлось свыкаться с тем, что Митч спит абсолютно голым. Обоим. Что Скотт любитель закинуть ногу, а то и две, во сне на ближайшее тело и не двигаться больше до момента пробуждения. – Вставай. Твоя очередь. В ответ шлепанье босыми ногами по паркету. Парень возвращается через пару минут и так же сонно и невозмутимо шагает по направлению к кровати, чтобы восполнить сном ночные прогулки по комнате. Действительно, нечего было полчаса искать блокнот. В этом доме его все равно нет. Скотт перехватывает его за руку и тянет на себя. Тянет на окно. Они стоят тихо и каждый в своем. – Я переехал к тебе, потому что окно во всю стену – отличная идея. – Митч чешет ягодицу, Скотт старательно пытается не наблюдать за этим действием. – Ты переехал ко мне, потому что у тебя не было выбора и теплой обуви. Митч тянется на цыпочках и целует. Без нежности, без страсти, просто целует, притягивая обеими руками ближе, разворачивается и падает поперек кровати, та со скрипом прогибается. Он снова чешет ягодицу, сводит лопатки, потому что дышать, лежа лицом в простынь и одеяло, не совсем просто. – Оденься. – Нет. Они уже должны перестать бороться друг с другом, бороться в постели, за одеяло и за очередь идти заваривать чай, за душ, за себя. Должны, но не собираются, потому что это их комбинирует. Они состоят из открытой форточки, голого зада, картонного Винсента, вечных отговорок и одной третей пододеяльника.