Прочь!

       Первым и единственным воспоминанием Аманды о детстве была улица. Полная запахов не проданной рыбы и немытых тел, плача голодных детей и грубой ругани городских охранников, лошадиного ржания и петушиного крика, улица, полная одиночества, несмотря на вечную ее спутницу – толпу.        Аманда была дочерью улицы, росла бок о бок с ее несмолкающим гулом, проникающим даже в сон, и училась быть одной из них – одной из уличного братства. Порой она задумывалась, замерев в кишащей крысами подворотне, была ли у нее семья, был ли хоть кто-то, ждавший ее где-то под серым нормандским небом – вечно холодным и равнодушным. Однако она знала свое имя, следовательно, кто-то ее им нарек. Аманда – «стоящая любви», была ли она ее достойна?        Она предпочитала не задумываться над этим, придумывая красивую историю о том, как злые духи похитили ее у родителей знатного рода и подбросили нищим, просто продавшим ее проезжавшим мимо цыганам, но родители о ней не забыли, и однажды найдут.        Шло время, Аманда росла, подворовывала у крестьян яблоки и хлеб, получала по рукам и стояла у позорного столба. Старая цыганка ею гордилась, учила хитрить и прочила в жены сыну барона, Аманда морщилась и продумывала пути побега. Жена выхолощенного сынка в красной рубахе – какая великолепная участь!        Аманда не ощущала себя своей нигде, словно само небо по ошибке стерло запись о ее жизни из Книги Судеб, кажется, так называла ее в сказках Тинка. Табор кочевал от города к городу, юг сменялся востоком, Прованс менялся местами с Мадридом, а потом дорожки разбегались к северу. Жан, баронский сын, носил под рубашкой украденную у кого-то книжку, по секрету рассказывая Аманде, что однажды он научится читать. Аманда провожала завистливым взглядом дам в богатых нарядах, задирала голову, пытаясь рассмотреть верхушки соборов, и думала, что же ждет ее дальше….       В полночь она уходила от табора, прижимая к груди котомку с яблоками и украденный у барона крестик. Аманда верила во всех богов сразу, украшение было золотым, может, удастся попроситься в церковь на ночлег? Прости, Жан, ты славный малый, но мне здесь делать нечего! Аманда шла сквозь лес, украдкой вытирая слезы, а вслед ей неслось: «Прочь, прочь отсюда, чертовка!». Прости, Тинка…        В Гавре было холодно, голодно и страшно, как и всегда было в этом негостеприимном месте, что Аманда считала домом. На площади разливалась радужными огнями ярмарка, а она стояла за воротами, теребила в руках рваную котомку, оплакивала измазавшиеся в грязи яблоки и голодными глазами смотрела на действо. «Прочь! Прочь отсюда, попрошайка!». Мимо пронеслась белая лошадь, чуть не сбив Аманду с ног. Всадница окликом разгоняла не в меру ретивых нищих с накладными ногами, и Аманда тоже поспешила убраться с дороги, чтобы ненароком не заработать плетью по лицу. Всадница знала себе цену, происходила из знатного рода, носила красивые серьги, умела обращаться с мечом и, наверняка, умела читать. Аманда завистливо вздохнула, проводив ее взглядом. Зря она сбежала из табора, нечего ей здесь делать.        Грязная дорога, припорошенная первым снегом, вывела ее к торговке пирожками, слишком увлеченно наблюдающей за ярмарочным действом. Аманда воровато огляделась и стащила ближайший пирожок.       «Воровка, держи ее! Держи!». Удар палкой в висок, ноги скользят по замерзшим помоям, а колокола собора оповещают о вечерне. Была ли она достойна любви? Хоть чьей-то, хоть раз….        А потом она очнулась в теплой постели, в комнате, где пахло свежим хлебом. У окна стояла та самая всадница. «Меня зовут Ребекка, пришло время рассказать тебе о твоей сути». И начались новые дни совершенно иной жизни. Дни, наполненные сражениями на мечах, чтением священных книг, изысканными манерами, шутками и строгими наставлениями Ребекки. Наставница воплощала в себе много большее, чем просто учителя или приятельницу, она сделала из Аманды ту, кем она являлась теперь, показала ей сторону жизни, что всегда была закрыта. А еще, дала место, которое можно было с уверенностью назвать домом, научила молиться. И те несколько лет неподалеку от нынешнего аббатства Мон-Сен-Мишель стали самым светлым пятном в ее наполненной вечной ночью жизни. А потом Ребекка как-то вручила ей меч и небольшой кристалл на серебряной цепочке и сказала: «Ступай с Богом, Аманда, больше мне нечему тебя научить». Аманде не хотелось думать, что и Ребекка гонит ее прочь, но как всегда подошло время расставаний, и каким-то чутьем, не иначе как перенятым у цыган, она знала, что вряд ли еще когда-то вернется в эти святые места.        «Воровка! Мошенница! Судить ее! Повесить ее!». Аманда вздыхала, поправляла котомки и шла себе дальше, вновь умудрившись выйти сухой из воды. Конечно, Ребекка пыталась привить ей основы этики и морали, но Ребекке повезло иметь в своей жизни хотя бы родителей, а единственными богатствами Аманды были ее ловкость и бессмертие. Она давным-давно утратила счет дверям, захлопнувшимся перед самым ее носом, устала зализывать царапины и раны, заживавшие сами собой, и запуталась в тропинках, выводивших ее к новым приключениям. «Достойная любви» жила без цели и направления, а ее вечно голодный и всеми битый внутренний ребенок бежал за золотом и блестящими камнями, потому что больше всего она боялась вновь стать дочерью улицы.        Мужчины уходили и приходили, не задерживаясь надолго в ее жизни, вино сменялось молоком, номер в роскошном отеле – домиком в деревне. Порой ее тянуло в Нормандию, порой она завидовала цыганам, научившим ее тому, что такое свобода. В жизни Аманды было всё, кроме любви и друзей. Ей не доверяли, ее презирали, иногда даже побаивались, ведь кто знал, какая шальная идея придет в ее не менее шальную голову? А Ребекку убили несколько лет назад, и последняя связь с домом, которого у нее никогда не было, оборвалась.        Аманда теребила цепочку с кристаллом и вытирала слезы. Она не умела отчаиваться, но сегодня ей как никогда хотелось этому научиться. Она устала от закрывшихся дверей и от той, какой ее сделала жизнь. Баржа покачивалась на волнах, колокола Нотр-дама шептали о вечном, а Аманда так боялась еще одного: «Прочь!». Мозг ехидно насвистывал обо всех тех неприятностях, в которые Дункан раз за разом попадал по ее вине. Бесполезно было мямлить очередное: «Я же хотела как лучше». Аманда уже сама себе не доверяла, уверившись в том, что ее лишенное любви сердце просто использует людей по своему усмотрению. Она надрывно всхлипнула, нет, неправда! Только не с Дунканом, только не с ним…. Казалось, он всегда видел, что скрывается под маской ее мошенничества, видел, понимал и принимал, но почему, почему же тогда так ни разу и не попросил остаться?        Дункан исподтишка поглядывал в иллюминатор, хотя Присутствие и так фонило изо всех щелей. Аманда…. Конечно, кто еще это мог быть? Ее роскошь совсем скоро почтит своим шармом его аскетизм. У Аманды была весьма странная способность к состраданию, но Дункан знал, что она точно появится в его жизни вновь. Совсем недавно он похоронил Тессу, напился, выкурил две пачки сигарет, хотя вообще не курил, и понял, вдруг, кого ему так не хватало все эти годы. Чудачеств Аманды, ее кружевных чулок, разбросанных по всему дому, ее понимающего взгляда. Она не скажет ни слова, просто возьмет за руку или будет смотреть, как он топит печаль в чашке с кофе, а потом подойдет и сядет рядом. И станет легче. Дитя улицы и сын вождя клана, которого вот так же когда-то выгнали вон. Вспомнились слова, сказанные в ответ на очередную вспышку ревности от Тессы: «Аманда заставляла меня смеяться тогда, когда мне даже улыбаться не хотелось. Потому, я помогу ей несмотря ни на что!».        Они были больше, чем просто друзья, больше, чем любовники на пару ночей раз в несколько столетий, Дункан подивился этой открывшейся вдруг истине и пошел к двери. - Аманда, входи скорее. Конец. 23.05.15