***
Внутренний мир не изменился. Ну, за исключением одной детали. По округе витала истинно майская атмосфера: невесть откуда взявшиеся солнечные блики пестрили на тёмных стёклах, хоть небо синело без солнца, и вокруг сладковато и сильно пахло сиренью. Что творилось в голове у Ичиго, было известно лишь самому Ичиго. Но это определённо было что-то хорошее. Пространство оказалось довольно жарким и душноватым, и если бы кое-кто не поддался чувствам, можно было бы даже понаглеть и выпросить на время шезлонг с пляжным зонтом. Плюс плавки. — Неважно выглядишь, — сказал дух-квинси со своего флагштока. Он не показывал этого, но был очень рад вернуться обратно. Нежный май пробрался даже во внутренний мир, и всё казалось весьма безмятежным. Не считая одного обстоятельства. Пустой не ответил. У прообраза Баха сложилось впечатление, будто его просто не услышали. Холлоу витал в своих мыслях столь глубоко, что полностью абстрагировался от этой монотонной действительности. Его взгляд был стеклянным и бесцельным. Колени прижаты к груди — он обхватил их руками нервно и сильно, до лёгкой дрожи, танцующей на ладонях. Сжавшийся, недвижимый, Пустой был явственно чем-то озабочен. Мужчина неслышно вздохнул и снял очки для того, чтобы протереть их краем плаща. — Если тебе так понравилось, можешь просто попросить Ичиго об этом, — сказал он словно между прочим. Но белая спина Пустого заметно вздрогнула. Витающая в округе внутреннего мира мощная реацу задрожала — застенчиво и стыдливо. — Уверен, он не откажет. Зангетсу лишь сильнее съёжился. Каким бы взрывным не был его темперамент, но сейчас, притихший, он находился в полнейшем смятении и не мог понять собственных чувств. Пустой впервые в своей жизни был эмоционально потрясён, выведен из строя и совершенно не знал, что предпринять. Разобраться в себе оказалось довольно сложно. Он был уверен, что является нерушимой стеной и устойчив ко всему — к ранениям, к поражению, к боли. Но он поспешил с выводами. Лёгкие приятельские объятия Ичиго превратили его стойкость в труху. Зангтетсу понимал: всё стоит поскорее забыть, как приятный и бессмысленный сон. Однако руки Ичиго фантомным призраком сжимали предплечья, тактильная память помнила то тепло — настоящее, живое, человеческое тепло, сбивающее мысли в вязкий и безумный коктейль. А старик своими словами только подлил вина в огонь. — Это… это выше моей гордости… — несколько мгновений спустя пробурчал Пустой куда-то себе в колени. Небо было кристально чистым и слепило глаза своей яркостью — Ичиго был умиротворён и даже не догадывался о том, что стал причиной чьей-то встревоженности и чьих-то до крови обкусанных губ. — Тогда сделай так, чтобы у Ичиго появился повод вновь тебя отблагодарить… — предложил мужчина. Пустой пытливо обернулся.***
— Ты совсем, что ли, думалку в драках отшиб, дитя барабашки?! Рукия сил не жалела. Маленький острый кулачок бил в разы больнее, нежели бейсбольная бита. Ичиго с акустическим эффектом простонал сквозь маску и потёр пульсирующую шишку на темечке. — Рукия, блин… — раздражённо прорычал он. — Ещё одной ногой в больничной койке, а уже раздаёшь таких люлей. — Сейретей очень сильно пострадал во время восстания занпакто! — вдруг завелась та, совершенно проигнорировав стенания товарища. — Нам не хватает кадров и сил, чтобы его отстроить в положенные сроки. Разрушено большинство казарм, штабов и памятников, пострадали даже бараки четвёртого отряда, а кроме подчинённых Уноханы-тайчо никто не может оказать раненым достойной медицинской помощи. И ты, непроходимый дебил, только усугубляешь положение! Ичиго, ссутулившийся под моральным грузом этой гневной речи, обернулся и грустно посмотрел из-за плеча. Девятнадцать оставшихся гигантских колонн из тридцати с грохотом рушились, словно поставленные в ряд доминошки. А ведь он просто хотел отточить мастерство боя перед финальной схваткой. В сторонке до смерти перепуганный и чуть не убитый Гетсугой Ренджи пытался унять истерику и привести дыхание в норму. Куросаки становился сильнее с каждой минутой, даже стоя на месте, и это уже начинало его порядком изводить. — И взялся же ты такой на нашу голову… — Рукия обтёрла лоб, на котором выступила холодная испарина. — И умерь же ты, наконец, свою реацу! Дышать невозможно! — Ай! А сейчас-то за что?! — За то, что ты рыжий,— ударила по больному Кучики и принялась отдирать от лица Куросаки маску. — Сними её, она меня пугает. — Ага, испугаешь тебя, как же… — Ичиго провёлся ладонью по тёплой и гладкой кости, рассеивая маску на духовные частицы. Так тесно, чутко и крепко он ещё ни разу не ощущал её на своей коже. Казалось, что маска сроднилась с ним, стала его вторым лицом, и густая мощь разлилась по венам, будто кровь. Хоть Ичиго должен был порядком вымотаться из-за всей этой чепухи с поехавшими занпакто, но сейчас он чувствовал себя таким сильным и уверенным, каким не чувствовал себя никогда. — Меня пугает твоя реацу… — вдруг мрачно сказала Рукия, заглядывая в блестящие карие глаза Куросаки. — Она, как у пустого… Мой брат в прошлый раз очень пострадал из-за Него! Если Он… — Я понял. Я с ним поговорю, — спокойно ответил Ичиго, ставя в метаниях Рукии логическую точку, и, развернувшись, направился к казармам. — «Поговорю»? — переспросил у Рукии подползший к ней Ренджи. — Вместо того чтобы прикончить, этот идиот с Ним договаривается? Так же вскоре здесь никого в живых не останется. Рукия только пожала плечами.***
Зангетсу нарезал круги по внутреннему миру, волнительно притопывая пятками. Ему было стыдно. Но он ничего не мог поделать со своими желаниями. В последнее время Пустой делал всё возможное и не скупился на средства, чтобы добиться расположения Куросаки. Понятно, по каким причинам. Старик был прав: если он попросит о такой приятной вещи, как ласка, Ичиго по своей душевной доброте ему не сможет отказать. Посмеётся, подначит пару раз и, в конце концов, обнимет. Только вот Холлоу даже самой последней мыслью не мог представить себе, какие слова подберёт для того, чтобы Куросаки о подобном просить. Это казалось унизительным. Был другой метод. Но если Ичиго вдруг догадается, что силу, скорость и слаженность действий ему подарили не просто так, Пустой умрёт от позора. С одной стороны, ему очень хотелось, чтобы хозяин понял, для чего всё это, но с другой… Зангетсу нервно посмотрел на собственный меч, лежащий рядом на бетоне, и мельком подумал, что эти мысли вскоре доведут его до акта харакири. Перед ними был враг, живой и амбициозный, которого требовалось осадить. Желательно, осадить так, чтобы его лёгкие перестали поглощать кислород. У Зангетсу ещё будет много поводов, чтобы помочь Ичиго. А тому совесть просто не даст остаться в стороне… — Эй, ты чего не откликаешься? У Пустого чуть сердце не выскочило из груди. Он с трудом взял себя в руки, успокоил дыхание и обернулся. Ичиго смотрел на него открыто и без всякой доли ехидства. Даже немного улыбался. Неужели Зангетсу удалось настолько лихо задуматься, что он не заметил твёрдо ощутимого чужого присутствия? Ведь Куросаки и не думал скрывать собственную реацу. Это был нонсенс. — Кхм… — Холлоу прокашлялся. Привычная усмешка на губы упорно не шла. Кажется, его уши постепенно начинали пылать. — Ты зачастил. Что-то произош?!.. ло?.. Договаривал он уже куда-то Ичиго в шею. Внезапные объятия вытряхнули из его сознания всякие мысли, словно пыль. От неожиданности Зангетсу даже забыл, что может дышать. — Я просто не знаю, как по-другому отблагодарить тебя за твою силу, Пустой… — тихо говорил Ичиго. Его голос был так близко, слова, мерные, добрые, спокойные, ласкали слух; реацу не давила, а будто бы гладила и пыталась укрыть от ветра, что временами гулял меж отвесных стен. Это было приятно. Пустому нравилось. — Моё имя — Зангетсу… — сглотнув, выдавил из себя тот, не зная, куда деть руки. — Мы со стариком две стороны твоей силы, поэтому… — Да, — с лёгкой улыбкой перебил Ичиго. — Не повторяй. Я тебе верю. Они стояли под небом вдвоём, безоружные. Это казалось очень непривычным, но Зангетсу было невыносимо уютно. Ичиго всего лишь находился рядом и обнимал его, только вот эти объятия напрочь лишали разума. Неужели для живых существуют настолько непередаваемо приятные ощущения? Пустой, всё стараясь взять себя в руки, выдохнул, закрыл глаза и попытался повторить за Ичиго. Его локти легли на чужие покатые плечи, ладони опустились на спину. Ичиго вспомнил, как любил гладить в детстве бездомных котов, ведь родители не разрешали заводить своего. Уличные кошки только поначалу шарахаются и шипят, но как только почувствуют ласку, привяжутся и провожают до самого дома, выпрашивая грустным взглядом прикосновений и нежности. Они дикие, неизбалованные лакомствами и теплом, поэтому, наверное, любят ласку больше всего на свете. И когда их гладишь, они мурчат, потому что им нравится. Пустой не мурчал — только вытягивал шею и глубоко-глубоко дышал, постанывая на выдохах, пока Ичиго водил ладонями вдоль его позвонков. Ичиго чувствовал, как плавится от прикосновений чужое тело в его руках и, возможно, понимал, что раньше надо было действовать совсем не так, как привык. Грубая сила решает проблемы, но далеко не все. Кажется, какой-то мудрый философ размышлял о том, что на насилие лучше отвечать его противоположностью, чтобы его затушить. Куросаки зарылся пальцами в белые колючки волос на чужом затылке, провёлся ладонью и с удивлением заприметил, как у Пустого от удовольствия закатились глаза. Холлоу ужаснулся. Если он поглотит душу Ичиго и станет доминирующей сущностью, уничтожив юношу, то… то удастся ли ему испытать подобное вновь? Сейчас ему казалось, что никакая мощь и никакое мастерство не в силах заменить обычной человеческой нежности. Зангетсу не знал, что ласка называется лаской, а к любви относился так, будто это крылья — они есть у кого-то, но не у него. Но то, что Ичиго делал с ним, доводило до исступления — это что-то будто бы уводило твердь из-под ног, кружило голову и заставляло чувствовать себя невесомо парящим где-то в сугробах облаков, далеко-далеко от жестокой реальности. Чужие ладони покрепче сжали талию, и Пустой тихонько простонал, не сдержавшись. — А ты, оказывается, такой чувствительный, Зангетсу… — тихо сказал Куросаки с ласковой насмешливостью. — И такой робкий, когда не хочешь причинить боль… — Нет… — надрывно прошептал Зангетсу, млея от тепла. Он бы и рад сейчас уверенно отстраниться, вынырнуть из объятий, показать себя независимым и неукротимым, каким и должен прослыть в сознании хозяина, но… но в кольце рук Ичиго можно было растаять от наслаждения. — Это не так… Ичиго улыбался и прятал улыбку в его белой шее. Они с Зангетсу во многом похожи: в упрямстве, в строптивости, во вспыльчивости и даже в привычках отрицать очевидное. — Правда? — сказал он на ухо. — Даже если я сделаю так? Пустой испытывал нечто, отдалённо напоминающее эйфорию — блаженство накатывало на него тёплыми кисельными волнами, и он боялся лишний раз вздохнуть, чтобы не спугнуть этот странный миг. Тело, изнывающее от близости, не слушалось, Ичиго словно превратил его в безвольную куклу. Но когда Пустой почувствовал, что пальцы юноши невесомо очерчивают линию его скулы, у него едва не подкосились ноги. Лёгкая щекотка на щеке взорвала сознание вереницей ослепительных фейерверков ощущений, будто это была и не ладонь вовсе, медленно оглаживающая кожу, а нечто, что может довести до счастливого обморока. Пустой зажмурился и рвано вздохнул. Нежность оглушила его. — Вот видишь, а ты отрицал… — шептал Ичиго практически Зангетсу в губы, рисуя большим пальцем на его щеке. След от прикосновений обжигал Пустого, будто тлеющим углём. — Не делай так… — попытался прийти в себя тот, но просьба получилась совершенно неубедительной. Решимость, которую сильно спугнули тесные объятия, оказалась окончательно растопленной жаром чужого тела, какой палил даже через ткань косоде. — Я всего лишь пишу, — невзначай ответил Ичиго. Можно сделать вид, будто бы он и не заметил, как Зангетсу задышал чаще, как он напрягся и нервно выровнялся, словно его душу стянули крепкой струной. Щека Пустого помещалась в его широкой ладони. — Пишешь? Что?.. Ичиго, выводивший на его лице силуэт иероглифа, не прекращал улыбаться легко и загадочно. — «При-… — Зангетсу попробовал заглянуть в его глаза сквозь полуприкрытые веки, — …-вя-… — Ичиго дышал медленно и глубоко, будто пытаясь успокоиться, унять бурю эмоций внутри себя, — …-зан-… — ноготок большого пальца легко зацепил дрогнувший уголок губ, — …-ность». Мы привязаны друг к другу, тебе так не кажется? Иероглиф горел на щеке Пустого, вскрывая, как гнойную рану, всё то, что раньше теплилось внутри. Чувства, которые можно было согнать, словно пух, теперь пригвождены печатью, знаком зависимости, знаком привязанности. «Привязанность»... Пустой закрыл глаза и прижался к ладони Ичиго, будто та могла это спрятать и остудить. — Что за глупость… — сказал он. А затем Ичиго его поцеловал.***
— Тебе необязательно так выкладываться для этого… — сказал Ичиго, лёжа на спине рядом и смотря в небо. Синева слепила и украшала уголки глаз тонкими морщинками. Облака очень смахивали на улыбки. — Что? — Зангетсу был так близко, что чувствовал юношу своим предплечьем. Он легко обернул голову. В его ярких глазах отразился чёткий профиль Ичиго, его спокойный взор, его безмятежные черты. — Говорю, что тебе не нужно давать мне всю свою силу лишь ради того, чтобы я тебя обнял… — Ичиго легко улыбнулся под стать облакам и поймал его взгляд своим. — А то Рукия меня закопает скоро с такой реацу. Тебе стоит только меня позвать… Зангетсу попытался добавить во взгляд как можно больше скептицизма. — Ну, если тебе так неловко, можешь говорить намёками, — постарался найти выход из положения Ичиго. «Король всё-таки догадался», — думал Пустой, закрыв глаза, и кончиками пальцев всё водил по щеке. По губам. Они помнили поцелуй. — Тебе понравилось? — вдруг Ичиго придвинулся к нему максимально близко и любознательно уставился прямо в глаза. У Зангетсу зашлось сердце. — Не хочу врать, — попытался твёрдо ответить тот, чувствуя, как между ним и хозяином просыпается неуловимое нечто и напрочь лишает свободы. Теперь нельзя будет так просто взять власть над общим телом, нельзя оскорбить или запугать угрозами. Ичиго прекрасно поймёт, что всё это — фальшь. — Но зачем ты это сделал, Король? Ичиго только пожал плечами. — Не знаю. Захотелось. Пустой глубоко вздохнул и вновь уставился на ослепительно яркую лазурь. Небо гипнотизировало и нагоняло сон. Но внезапно синева померкла, и взгляд застелил солнечный рыжий. На губах вновь почувствовались тепло и влага. И это было даже приятнее, чем объятия. — Это… сладко, — сказал Зангетсу, когда Ичиго отстранился, перекатился на спину и, улыбаясь, положил руки за голову. — Ха, это ты ещё шоколад не пробовал, — завёл о любимом тот. — Не знаю, придумало ли человечество что-либо более сладкое. Как-нибудь угощу, только узнаю, как реальные предметы в подсознание можно проецировать… здесь же есть свои примочки, ведь так?.. Иногда людям просто необходимо поболтать о всякой бессмыслице. Зангетсу улыбался такой улыбкой, которую было невозможно отрепетировать и нацепить, будто украшение. Что-то трепетало внутри, игриво щекотало душу, и от этого почему-то хотелось смеяться без всякой причины. Запах сирени дурманил и оседал на веках сонливостью. Ичиго рассказывал ему о совершенно неважных вещах. Где-то вдалеке над крышами многоэтажек просыпалось майское солнце.