Auf Wiedersehen?

Белый дым, валивший из толстых, будто распухших труб «Хогвартс-экспресса», совсем не был похож на каких-то животных, про которых восторженно шептала Паркинсон, уткнувшись подбородком в его плечо, водя пальчиком в воздухе, указывая Драко на вымышленный зоопарк, смеясь прямо ему в ухо, отчего юноша кривил тонкие губы и закатывал глаза, замечая понимающие и насмешливые взгляды Забини, умостившегося напротив. — Смотри, милый, а вот этот, — палец вычертил затейливую руну в воздухе, — ну просто вылитая уточка! — Мерлин, Пэнси, что за бред ты несёшь? Дым не может быть похож на грёбаных зверей. Лишая её опоры, Малфой встал и сделал знак Блейзу, обозначавший, что сегодня вечером девушка поплатится за свои фантазии. Жёстко. Выйдя из купе, он брезгливо поморщился, заметив протискивающуюся в глубине вагона Золотую Троицу. Чёрт, только этих заносчивых гриффиндорских мудаков сейчас не хватало. Ему стало ещё хуже. Опираясь на деревянный подоконник в узком проходе, парень смотрел в окно на прекрасные виды, способные заинтересовать любого, даже самого скупого на похвалу и восторги человека. Что-то на зелёном холсте трав заставило его напрячься. Что-то не так. Белое пятно, ярко выделяющееся на фоне этого природного великолепия. Напрячь зрение ничего не стоило. Глаза выхватили знакомую, высокую, статную фигуру с платиновыми, как и у него, Драко, волосами. Сердце перевернулось в кульбите. Отец! Это слово отдавалось сочным, кровоточащим ранением куда-то туда, в пресловутую левую грудь, где отбивает эксцентричную вариацию на фокстрот сердце. Глупый орган. До того, что хочется потуже перебинтовать ребра. Чтобы не дышать вовсе. Чтобы перед глазами расстилалась почти осязаемая тьма и плавали неясные, мутные, светящиеся всеми цветами радуги круги. Как тогда, в Малфой-Мэноре, когда... Черты его лица заостряются, становятся строже, твердеют, будто сделанные из мрамора руками заботливого скульптора. Зрачок превращается в огромную жирную кляксу -- расплывшуюся, загораживающую серую радужку. Он напоминает дуло пистолета. Будто упирающегося холодным металлом в раскаленную кожу где-то на виске. Вот-вот выстрелит. Вот-вот отпрянет. Бледность медленно ползёт по шкале градиентности к отметке "болезненная", удачно минуя точку сохранения на "аристократической". К цвету, подозрительно напоминающему снежно-чистые, стерильные простыни в медицинском крыле. Руки непроизвольно сжимаются в кулаки, отчего костяшки становятся ещё белее, на тыльной стороне ладони выступают узелки вен, а короткие ногти въедаются в кожу, оставляя в ней идеально-ровные, полуовальные лунки. Нервы-нервы-нервы. Воспоминания накатывают судорожными, болезненными волнами, засасывая спазмом в мясорубку самоуничижения и дикой, животной, раздирающей виски боли. От неё хочется отплеваться, снимая с тела, как прогнившую насквозь, запачканную кровью плёнку. Стук собственного сердца звучал громче, кажется, чем полные какого-то яростного удовлетворения крики отца в конце коридора. Драко почти физически чувствовал тяжёлые капли дождя, бушевавшего за окном, что с невообразимым грохотом приземлялись на его плечи, лицо, спину... Страх. Уже. Пришёл. Дрожа всем телом, держась за стену, ещё больше съеживаясь под грозными, укоризненными взглядами с портретов. Боясь лишний раз вдохнуть хоть немного тяжёлого, разреженного воздуха в лёгкие, Малфой-младший завороженно смотрел на приоткрытую деревянную дверь, от которой, мерцая, отражались разноцветные вспышки. Лишь жёсткий, не знающий пощады голос отца, попеременно выкрикивающий "Вариари Виргис!" — воздух рассекал со свистом ударявший по полу или телу невидимый хлыст; "Круцио!" — яркая, красная, уже знакомая вспышка, которой — Мерлин Всемогущий! — так боялся Драко. Чем ближе к двери, тем громче слышатся сдавленные всхлипы Нарциссы и гортанные, странно-булькающие вскрики жертвы. И вдруг. Тишина. Обволакивающая, скрывающая. Злорадный, раскатистый смех отца разрезал её, заставляя мурашки на спине сына пуститься галопом. Тем больше соблазн заглянуть. Узнать. Прочувствовать. Тонкие пальцы цепляются за дверной косяк, и... Потом, вспоминая, анализируя — грёбаный анализ был свойственен Малфою с детства — он не понимал, как он не выблевал там завтрак, обед, ужин и все внутренности. В дальнем углу, на крошечном каменном приступе лежало недвижимое тело. Бешено дергающийся палец на выкинутой вперёд руке подкидывал мысли о том, что в этом организме ещё теплится жизнь, либо, что это уже агония. Широкая, алая, как галстук гриффиндорцев, от крови спина была усеяна большими бордовыми нарывами и несколькими рассечёнными шрамиками -- светлые, они смотрелись на искореженном теле как бельмо. Думать членораздельно в тот миг уже не получалось. Взгляд медленно, будто лениво переместился на шею распластанного по сырым, заросшим мхом камням мужчины. Нет. Нет. Просто нет, блять. Такого не бывает. Горло было перерезано. Видимо, Сектумсемпрой. Из зияющей дыры от уха до уха быстрым, весёлым ручейком утекала жизнь. Оттуда торчали какие-то спутанные клубки нервов, вен. Обезображенное, будто по нему приложились камнем, лицо вздулось и посинело. В этой каше из крови и ужаса, раздирающего глотку ужаса, особенно нелепо выглядели почти целые, белоснежные, незапачканные зубы. Рот был искривлен в какой-то гримасе, которую можно было принять как за просьбу остановиться, так и за противостояние ненавистным врагам. Кряхтя, кашляя, будто кровью того несчастного, Драко сполз вниз по стене. Зацепив остекленевший, полный влажного ужаса взгляд матери, сжимавшей платок в руках, и... Люциус. Сейчас на его лице лишь животная, кровавая, вызывающая дрожь смесь ярости и ненависти. Чёрт возьми, Драко! Какого ты тут делаешь?! Решение пришло внезапно. Не замечая крика кинувшейся к нему жены, Малфой делает пару шагов навстречу сыну. Он ещё маленький, глупый, может не так понять. Вот вырастет, тогда. Сейчас же он может подумать, что это отвратительно, но... На самом деле, убийство — это как игра. Кто сильнее, ловчее, главнее. Я имею в виду, убийство предателей. Осквернителей крови. Молниеносно достав палочку, он направляет её прямо в светловолосую макушку. Нет, он не такой. Он слабый. Не примет. Зелёная вспышка освещает всё вокруг, а слова "Авада Кедавра!" доносятся до Драко издалека, словно сквозь облако ваты. Последней его мыслью было, что мужчина с раскинутыми руками до боли где-то под сердцем похож на ангела. Немного, правда, запятнанного собственной кровью, но это неважно. Не имеет никакого ёбаного значения. И тут он просыпается. Весь в поту, с взлохмаченными волосами и диким, всеобъемлющим страхом в глазах. Трёт их, пытаясь стереть сонную пелену, но тщетно. Мерлин, помоги. Мотнув головой, он выкидывал воспоминания из себя. Крепко — так, что поползли фиолетово-сиреневые круги, — зажмурился, стискивая подоконник в пальцах, стараясь забыть. Нахер. Нахер отсюда. Ничего этого не было; тебе приснилось, Драко. Ты такой мудила, Драко. Открыв глаза, парень обратил внимание на то, что белого пятна больше не было. Привиделось. Почудилось, мать вашу. Ничего, это пройдет. Когда-нибудь я вытряхну это из себя. — Драко, ну прости. Руки Паркинсон скользнули на талию слизеринца, обхватывая; брюнетка, прижимаясь упругой грудью к его спине, отчего по телу проходят липкие, почти болезненные волны, что-то начинает шептать на ухо. Он стискивает зубы, уставившись в окно. — Отвали, Пэнс. Больше всего он сейчас боялся быть замеченным. У него стоял. В этом вся Пэнси. Малфой прикрыл глаза, представляя её рот. Распахнутый для него. Влажный, горячий, требующий. С твёрдым языком, ластящийся, с чуть сладковатым привкусом от помады. После поцелуев с ней — как коротких, чмокающих, так и долгих, тягучих, внутрь-до-гланд — у него на губах оставались едва заметные, озорно посверкивающие блестки. От её грёбаной помады. В такие моменты Драко ненавидел её. Но уже в следующее мгновение её ласкающие руки и закинутая на его бедро нога приводили его в чувство, напоминая: это же Паркинсон. Твоя, вся без остатка. Дующаяся, обижающаяся, виснущая на тебе и достающая дурацкими разговорами, которые выматывают тебе нервы, оставляя вместо них лишь размоченные будто морской водою тряпки. Но твоя. Успокоившись, он развернулся, грубо привлекая к себе тело млеющей от этого девушки. За шею, чувствуя средним пальцем верхний позвонок, размякая от ощущения её полной подчиненности. Молодец, Пэнси. Послушная Пэнси. Вгрызаясь в её рот, водя языком по границе зубов, елозя по изученному пространству; отрываясь, заложив руки в карманы, врываясь в свое купе, сев напротив улыбающегося Забини, выдохнув. — Приехали. Собирайся, Драко.