Синее-синее море.

Бескрайнее, коварное, оно простиралось до горизонта и дальше, сливаясь где то там с небом; манило, обещало и пугало неизвестностью… синее-синее море. Либерто любил море; его ласковые волны и белоснежную пену; любил, хотя однажды чуть и не утонул в этом самом море; любил, не боясь еще раз утонуть однажды. Либерто вообще ничего и никого не боялся, ну разве только…. Его называли безрассудным, по правде таковым он и был. Он редко задумывался над последствиями своих поступков, предпочитая действовать порывисто, по наитию. Разработка стратегии, анализ и продумывание плана оставались прерогативой « цыплячьей башки». Либерто даже жалел его немного, ведь гораздо веселее делать все наобум, поступать так, как хочется или представляется правильным и плевать, что потом получается; Либерто ничего и никого не боялся, разве только… Окружающие и не ожидали от него многого, члены семьи Аркана смотрели на его выходки сквозь пальцы – а что еще взять с шута? Исключения составляли Данте, да Феличита, но с Принцессой была совсем другая история. Когда Либерто смотрел в ее хорошенькое личико, в зеленые-зеленые как весенняя поросль глаза, страстное желание стать лучше и сильнее, стать достойным ее одолевало его, вытесняя все другие мысли и желания. Он даже брал пример с «цыплячьей башки» пытаясь сначала думать, а потом делать, но хватало Либерто не надолго. Учитель взирал на него с укором, устало, интересуясь всякий раз - не надоело ли ему валять дурака? Либерто отвечал беспечной улыбкой. Как-то раз, в глухую безлунную ночь, когда разрозненные воспоминания словно рой рассерженных ос совсем искусали его бедную голову, сводя с ума, он явился в кабинет к Данте и прямо спросил: - Это ты тот человек в маске? – голос его звучал надтреснуто, перед глазами все плыло и впервые Либерто чувствовал себя так паршиво. Учитель неторопливо отложил сигару и глубоко вздохнул, прежде чем произнести низким, бархатистым голосом: - Кажется, из нас двоих в маске именно ты. Либерто не сразу тогда понял смысл сказанного. Маска шута так прочно приклеилась к нему, срослась, что он уже и не представлял как можно жить без нее; и можно ли жить без нее… Он родился в далекой стране, где днями шел снег, солнце показывалось редко и мало, а холод был вездесущим и постоянным. Во мраке и холоде рождался страх, неотвязный, ощутимый, будто приставленный к горлу нож. Но пришел человек в маске и случился пожар; пожар разрушил все, пылали и плавились даже столетние каменные стены приюта. Но пожар Либерто помнил смутно, гораздо лучше – синее-синее море; медленно и безжалостно оно забирало его себе, поглощало, лишая жизни и кислорода; он сопротивлялся, боролся, отчаянно барахтаясь и выплевывая соленую воду. Либерто ничего и никого не боялся, разве только того, что Принцесса выберет не его. Так оно и получилось. Он, наверное, стал первым, с кем она, сияя от счастья, поделилась. Она сбивчиво рассказывала, демонстрируя ему маленькое колечко на своем маленьком пальчике – символ ее обещания кузену. Либерто всегда казалось что они с Принцессой близки как-то по-особенному, это давало ему повод надеется. Но он ошибался, вышло что Нова ей ближе и нужнее. Она улыбалась, когда говорила и беззаботно болтала ногами и смотрела на кольцо, все время на кольцо, а на него – нет. Они сидели в беседке, увитой плющом; вечер уходил, и в темном небе загорались первые звезды. Громко пели сверчки, а Либерто молчал. Отчего то он вдруг очень отчетливо понял что снова тонет в глубоком-глубоком и синем-синем море; и ему снова не хватало воздуха, и внутренности скрутило; и он не знал, получится ли выплыть на этот раз.