Сиреневые сады

      Весна наконец-то опамятовалась. Врубила солнце и запустила обновление «Люблю грозу в начале мая». За день-два поналезло цветов, а в заброшенном городе распустились каштанчики. Помнится, их соцветия раньше называли свечками, но на свечи они совсем не похожи: скорее торт напоминают или конфету «трюфель». Торта я бы сейчас поел. «Зйисть-то он зйисть, да кто ж ему дасть».       Всё у нас в Зоне идёт своим чередом. Аномалии зреют. Снорки перестали выделывать брачные кренделя, чинно расползлись по логовам – вынашивать потомство.       Чудной народ эти снорки. Считается, что у них, мол, противогазы к лицу приросли из-за чудовищных мутаций... чушь. Даже в Зоне не бывает такого, чтобы барбос скрестился с пылесосом. Противогаз у снорка – нечто ритуальное и священное. Вроде паранджи или маски воина. После того, как детёныш пойдёт на свою первую охоту и завалит какую-нибудь мелочь, ему торжественно нацепляют противогаз, в котором он и скачет до конца жизни.       Сталкеры на ночных стоянках всё о том же – про артефакты да про баб. Иной раз подсядешь к ним – замолчат, глазами забегают, кто-нибудь к кобуре осторожно потянется, другой на него шикнет... И сидишь, как пень в капюшоне. Посидишь, помолчишь, скажешь что-нибудь глубокомысленное и проваливаешь, потому что ну какое это общение?       Дела тут всякие были. Меченый добрался-таки до АЭС и расстрелял несчастное «О-Сознание». Лежали они себе в капсулах, верили, что управляют Зоной. Злые, конечно, чокнутые, но в целом-то безобидные почти, а он их бредни всерьёз воспринял и давай шмалять во имя человечества... Я как услышал пальбу в отсеке – аж подскочил. Материализуюсь там. А Стрелок сидит на полу с блаженной улыбкой, кругом битое стекло, провода раскуроченные, приборы того гляди рванут. Смотрит Стрелок в бетонную стену, и видятся ему бескрайние луга. Трава переливается волнами, стрекозы над лугами звенят. И никакой Зоны, ни уродов этих, ни морд зашуганных... Еле вытащил его за шиворот.       Кланы, как водится, что-то делят. После того, как «О-Сознание» уничтожили, такое понеслось... Кто давай кричать, что с часу на час Зона исчезнет – хватайте, что плохо лежит; кто – мол, теперь весь мир в Зону превратится, кровососы полетят, зомби людей есть будут... Собралась группа фанатиков похлеще «Монолита» – и заперлась в ржавом бункере в ожидании Последнего Выброса. Так и сидели, пока жратва не закончилась... Не соскучишься у нас.       Иду по редколесью, думаю про всё это, смотрю, как одуванчики на поляне еле-еле от ветра колышутся. А солнце светит сквозь них, и такая тишина – не орёт никто, не рычит, не стреляет... А там, за поляной, чуть дальше, «жгучий пух» – свешивается с берёз, тоже на огромные одуванчики похож или на ковыль, тоже от солнца светится и колышется. Накатило на меня то самое, прежнее чувство: светлая тоска и ожидание чего-то несбыточного.       Я даже не удивился почти, когда среди берёз увидел её. Стоит в платьишке, спиной ко мне, и что-то рассматривает в вышине, в кронах. Поднимает руку, тянется к склонившейся берёзовой ветке, теребит пальцами...       Тут меня как током шарахнуло. «Жгучий пух», едрить твою!..       – Стой, дура! – ору. Мгновенно оказываюсь перед ней. Опоздал, не опоздал?.. – Руки покажи быстро.       Смотрит на меня изумлённо и машинально протягивает ладони. Переворачивает. Чистые, ни ожога, ни следа. Малюсенький, розовый ноготь мизинца. Эк её... сам же видел, как дотронулась. Может, она вроде меня – мутант какой-нибудь или призрак?..       – А, – узнала меня наконец и улыбается с облегчением, – привет. Напугал...       – Я всех пугаю. Работа такая. Вроде местного бармалейки... А эту хрень, – показываю на колыхающуюся пуховую занавесь, – трогать нельзя, руки сожжёт до костей.       Смотрю на неё и чувствую себя идиотом.       Она не изменилась совсем, да и времени-то прошло чуть, а кажется, что годы. Только волосы слегка... уставшие, что ли. Может, от солнца выгорели. И взгляд тот же – какое-то настороженное и мягкое сочувствие. И ничего в этом взгляде не разобрать – кто она, для чего, откуда...       – Спасибо. Не больно ведь уже?       – Да не, прошло давно. Опять на автобус идёшь?       – Спешу. Тут теперь всё по-новому.       – Давай проведу, – говорю. – Вон туда тебе?       Там берёзки пройти – и будет дачный посёлок, потом сиреневый сад, потом луг, а за ним – брошенное шоссе. Даже остановка полуразвалившаяся есть.       Она помялась и проговорила нехотя:       – Да, туда.       – Я впереди пойду, а ты за мной, след в след. В сторону не наступай и ничего руками не трогай.       – Прыжок приравнивается к попытке улететь?       – Тут не до хиханек. Если скажу «Падай!» – значит, падай. Скажу «Прыгай!» – значит...       А она меня уже и не слушает. Покопалась в сумке, выудила PDA, глянула. Чудной у неё PDA, никогда таких не видел.       – Ты, – спрашиваю осторожно, – как сюда добираешься?       Она плечами пожимает:       – По дороге. Но там стройка сейчас, и вот я в обход...       Стройка, стройка... Есть тут неподалёку здоровенная недостроенная дача. Кирпич свален в две кучи прямо на дороге, белый и красный. Красный, дырчатый, совсем рассыпается, а белому хоть бы что – лежит, как рафинад, только оброс чертополохом. Старые ямы с водой. И экскаватор ржавый стоит, а под ковшом у него, как положено, аномалия.       Откуда же ты, моя хорошая, из какого пространства и времени?..       Ладно. Выдвинулись в путь. Иду, волнуюсь, как в первую ходку. Кажется, обернусь – а её нет, только солнечный отсвет и одуванчики колышутся.       Прошли «жгучий пух». «Трамплин» обогнули, занявший целую ложбинку. Тушкан залётный из-под пня выскочил, я его шуганул – она не заметила. Так миновали березняк.       – Не устала ещё? Может, привал сделаем?       – Нет. А вон там что светится?       – Аномалия. Хочешь – посмотрим. Близко не подходи.       «Жарка» там в траве лежала. Маленькая ещё, толком не выросла, но уже злая, как оса. Я на всякий случай перед «жаркой» присел, держу над ней ладони. Сердится, пульсирует горячим воздухом, как живая.       – Руки греешь?       – Да придерживаю её. Чтобы не пыхнула.       А траве хоть бы что: растёт на «жарке» так же густо, как на всей поляне. Пламя переливается в траве, прозрачное, жёлто-алое. Словно разлитый янтарь.       – Красивая, – тихонько говорит моя барышня.       Даже гордость взяла. Нет, ну все считают, что Зона – большая помойка, и всё, что в ней растёт – вроде плесени. А приглядишься...       Вышли из лесу, пересекли пустырь, где кровосос-отшельник живёт. Он из шалашика своего выглянул – чуть щупальца не проглотил от удивления. Но понял, что ничем, кроме пенделя, не разживётся, засунулся обратно и притих. А барышня идёт спокойно, как будто его и не было.       Вот и дачный посёлок. Аномалий тут мало, можно идти бок о бок. Дома здесь, оказывается, необыкновенные, а я и не замечал. Вон кирпичная дача, оштукатуренная, а в штукатурку, как фреска, вделаны осколки зеркал. Вон дикий виноград заплёл дом почти целиком. А там, дальше, дача тёмная и удивительная – двускатная бревенчатая избушка, как огромный шалаш. Сквозь брёвна просвечивает небо.       – Грустно здесь, – барышня тоже смотрит на дачи.       – Ну да. Первый Выброс всех прогнал.       – Выброс? А мне говорили, это из-за воды. Был тут дачный кооператив, и они не добурились до воды. А без неё какой огород?..       Показались на холме заржавленные баки на высоких опорах. Я устал теряться в догадках и просто слушал, смотрел на неё сбоку из-под капюшона – как она прищуривается от солнца и поправляет волосы.       Наверно, эти посёлки и шоссе – аномалия, где накладываются друг на друга два мира. Поэтому тут всегда тихо. Не по-зловещему, как в Рыжем лесу, а задумчиво так, спокойно.       И беседа пошла у нас – тоже спокойная и светлая, как детский сон. Она рассказала, как принесли им на храмовое подворье кота, большеухого и гладкого. Какой двор был у её дома когда-то – с деревянными богатырями и избушкой на курьих ножках, пока не сожгли и не отгрохали там офисную махину. Какое небо над городом по ночам – красноватое от фонарей и подсветок... А я рассказал ей, как химерёнок у научников склад охраняет. Как контролёры в домино рубятся. И как ночью аномалии-«кометы» кружат хороводом в чаще. Мог бы совсем другое... Но показалось – всё сейчас далеко, ужасы эти и грязь, а есть только заросшая дорога, на которую смотрят добродушные дачи.       Но посёлок кончился быстро. Вот уже и сиреневый брошенный сад, а за ним будет луг.       Мы вошли в сад по едва приметной тропинке, я остановился, она тоже. Сирень колышется, как морская рябь. Плеснуло в сердце теплом, и переполнилось.       – А скажи мне... ты...       – Что я? – лицо её по-прежнему приветливое, но глаза стали холодные, как льдинки.       – О себе расскажи. Давно не видел. Скучал.       Выговорил и чуть не покраснел, как школьница. Благо за капюшоном не видно. И ветерок набежал, качнул всё это пахучее разноцветье, совсем ещё молодое, мягкое и не пыльное...       – Я замуж вышла.       Сказала обыденно – так, второстепенная новость.       – За... муж? Это хорошо, что замуж, – покивал я. И почувствовал почему-то, будто падаю в темноту, бесконечно падаю. Возле Монолита так было. Когда понял, что один в коридорах, и выхода нет.       Посмотрел ещё раз на её руки. Где кольцо-то? А она дотрагивается до своей шеи, тянет за цепочку. Вот оно – поверх крестика, дорогое и скромное, спрятано. Модно так у них, что ли?       – Мы же тайно, – она взглянула на меня заговорщически. – Мои ещё не знают. Там такая эпопея была... Не хотели они с ним знакомиться, ни в какую. Не нужны, говорят, религиозные фанатики. Я в гости приглашала его – а они за столом: "На что вы будете содержать нашу дочь?.." Но батёк нас благословил. Я на свою свадьбу в другой город летала самолётом. Платье у подруги прятала. А там пробки, добрались еле-еле... Потом из ЗАГСа выходим – дождь, я в фате, он с зонтиком, по лужам к аэропорту бегом... Опоздали, сидели в зале ожидания, ели коржики – первый семейный вечер.       Я слушал из бездонной своей темноты, кивал. Молодец девочка, гнёт свою линию. А может и глупенькая, выскочила за первого встречного... А может, и то, и другое, да какая мне разница.       – Что ж, – спрашиваю, – по Зоне одна рассекаешь?       – Так я пока со своими живу. До венчания... Прости, – говорит она вдруг. – Идти надо.       – По лугу так запросто не пройдёшь. На каждом шагу аномалии. Придётся тебя понести.       Она вначале пораздумывала, посомневалась, но ей ничего не осталось, кроме как позволить взять себя на руки. Сжалась вся, скрестила руки на груди, постеснявшись обхватить меня за шею.       А я шёл. Под ногами тихонько шипело и шуршало, как будто расползались змейки. Прижимал к себе чужое тело и старался не чувствовать ничего. Но моё тело запомнило и запах, и светлую родинку на плече... Для чего мы всё усложняем? Есть же те, кто гораздо проще живёт... Вот и кончился луг.       Я поставил её на землю у обочины.       – Ну ты это... заходи, если шо.       – И ты. Спасибо, что проводил. Ты отвернись, ладно?       Да как скажете. Я отвернулся, посмотрел на сады, на ржавые баки вдали, на небо. Услышал удаляющиеся шаги, а потом что-то похожее на давно забытый звук – шум едущих машин. Донеслось эхом и стихло. Даже поворачиваться не хотелось: знал, что никого там уже не увижу, только пустую трассу и покосившийся костяк остановки.       Был соблазн по этому шоссе прогуляться... но смысл? Даже если окажусь в другом мире, выживу там – что скажу? «Здрасьте, не ждали?»       Оглушённость какая-то. Ни думать не хочется, ни соображать. Двинусь, наверное, к центру Зоны. Говорят, там новые мутанты появились, Homo Ludens. Вот и познакомимся.       А над дачным посёлком по-прежнему пахло сиренью, тишиной и ожиданием чего-то чудесного, что приходит только в весенних снах.