ЕДИНСТВЕННЫЙ НАСТОЯЩИЙ ДРУГ

— Этот Сайонджи... и после того, как мне стоило таких усилий снова стать его другом. — Ты насладился игрой? — Конечно. — В таком случае все в порядке, разве не так? Будь добр со своим другом.

Машина ударила его сбоку и сзади, кинув вниз лицом на выбеленные солнцем плиты арены. Сначала показалось — отнялись ноги, но сознания он так и не потерял. Так и лежал, глядя на изъеденный временем светлый камень, на котором столько раз ступал, не замечая, во время боев, по которому ступали и будут ступать еще сотни таких же дуэлистов, как он. Во всяком случае, думать о подобных вещах было намного легче, чем о том, что только что произошло. Он проиграл. Проиграл Тенджо Утене. В третий раз подряд. И Анфи... Его любимая Анфи. Невеста роз. Бездушная, бесчувственная кукла, без воли и без сердца. Даже с закрытыми глазами он мог видеть, как она бросилась закрывать Утену собой. Она никогда не поступила бы так ради него. Он это просто знал. Анфи... Его любимая Анфи. Наверно, он это заслужил. И в довершение всего, чтобы сделать его унижение особенно сочным, Сайонджи прекрасно понимал, что просто позволил Концам Мира использовать себя. Как и раньше. Даже после того, как решил больше не драться на дуэлях. Ни за Анфи, ни ради Чуда. Но Тоуга сумел снова заставить его пойти на это. Тоуга. Кусо. В конце концов, в какие бы неприятности он не попадал, виновником всегда оказывался Тоуга. И всегда выходил чистым из воды. Будь он проклят. Тоуга. Сайонджи не заметил, как покинули арену дуэлей победитель и его невеста, но эти шаги он услышал еще издалека, поэтому и попытался встать. Отчаянно, как будто еще даже самая малая толика унижения могла окончательно раздавить его. Во всяком случае, когда солнце обожглось своими лучами о сияющие алые волосы, он уже был на одном колене. Обеими руками он опирался на катану, и хотя локти предательски дрожали, ему все же казалось, что даже этой незначительной опоры будет достаточно, чтобы он cмог подняться. — Киючи. Сладкий довольный голос, мед с ядом. — Судя по всему, сегодня ты опять был... не совсем на высоте. Стройный, белый и алый силуэт двигался прямо к нему, и со всей неожиданной ясностью Сайонджи понял, что встанет. Да, в своей перепачканной порванной форме, с ободранной о камни арены скулой и разбитыми при падении губами, он встанет. — Нааа... кто бы мог подумать, что даже оставшись без меча Диоса, Тенджо снова одержит верх над тобой, мой дорогой друг. Голос Тоуги улыбался. Чувственные красивые губы улыбались. Только синие глаза были холодны и невозмутимо безразличны. — Ты меня обманул, — наконец произнес Сайонджи, сам удивляясь, как он, почти что с самого детства многократно оказывавшийся жертвой бесчисленных обманов своего друга, мог так легко поверить. — Ты меня обманул, подонок. У Анфи есть чувства. Она не кукла. — Только вот, к сожалению, кажется, не ты ее принц, да, Киючи? — Тоуга был уже совсем рядом, он протягивал Сайонджи руку. Ненависть неожиданно придала ему свежие силы. — Пошел ты к черту. Лязгнул о камень наконечник катаны, и Сайонджи Киючи одним порывом поднялся на ноги. Мир тут же подозрительно поехал куда-то в сторону. Арена, разбитая машина у бортика, Тоуга и даже замок над ними поплыли хороводом, заставляя противный комок подняться у него в горле, встать поперек дыхания. — Киючи! Руки Тоуги обхватили его, такие же сильные и надежные, как когда-то в детстве, поддержали, не давая снова рухнуть на камни. Да, что врать, руки были все те же, Тоуга изменился. — Какого черта, Тоуга? — должно было прозвучать возмущенно, но вышло усталым сдавленным хрипом. — Какого черта ты сейчас-то от меня хочешь? Я уже проиграл. Что ты теперь хочешь на этом выгадать? Ты ведь ничего не делаешь без причины. И послушай меня, ты никогда... НИКОГДА больше не сможешь заставить меня драться на этой арене. Никогда. "Анфи..." — сорванной струной билось в его сознании. — "Что бы ни случилось, Анфи не бросилась бы защищать меня". Слезы злости и унижения дрожали в его голосе, слезы, которым он так и не позволит появится в его глазах, влажными дорожками скользнуть по лицу. Он мужчина. Сегодня дождя не будет. Он только хотел знать. — Зачем тебе это, Тоуга? — А разве ты не единственный мой друг? — вопросом на вопрос ответил Президент Студенческого совета. На секунду Сайонджи оцепенел, а затем с силой оттолкнул от себя Тоугу. Снова потерял равновесие, но все же сумел удержаться на ногах. — Иди к черту. Тоуга только поправил соскользнувшие с плеча безупречные волосы и улыбнулся. — Всегда такой яростный, мой Киючи. Иди сюда, я помогу тебе спуститься. — Иди к черту, Тоуга. — Ну, это не вежливо, Киючи. Вполне очевидно, что сам спуститься ты сейчас не можешь, и моя обязанность, как Президента Студенческого совета... — Катись к черту!!! ___________________________ На удивление, последовавшая после поражения очередная депрессия оказалась намного легче двух предыдущих. Может быть потому, что он наконец окончательно понял, что Анфи ему не вернуть. Потому что нельзя вернуть то, чего ты никогда не имел. В конце концов все, что было между ним и невестой роз оказалось в сущности такой же иллюзией, как и перевернутый замок в небесах. Счастливому концу для Сайонджи Киючи и Химемии Анфи не было места в реальном мире. И, наверно, он всегда это чувствовал. Теперь, оглядываясь назад, он уже с трудом вспоминал те дни, до его проигрыша Тенджо Утене. Свою собственную победу над казавшимся таким великим Тсушийя Рукой. И слова Анфи: "Как невеста роз, с сегодняшнего дня я — твой цветок... Сайонджи-сама". И ее светлую улыбку. Собственное счастье, гордость победы, радость от того, что он, черт побери, оказался в чем-то да лучше Тоуги, буквально ослепили его тогда, так что все слухи о серьезной болезни Руки, начавшей мучить его незадолго до последней дуэли, о его тяжелом состоянии и последующей госпитализации благополучно пролетели мимо его ушей. Он был победителем. Принцем. И у него была Анфи. Прекрасная нежная Химемия Анфи, и она делала все, как он того хотел, принцесса его мечты. И Тоуга не мог вмешиваться и отнять у него это счастье. Сайонджи Киючи, капитан клуба кендо, ходил по облакам, и не сразу сумел заметить отрешенную потерянность невесты роз. Безразличие, которое он раньше принимал за покорность. Невнимание к его словам, равнодушие к его прикосновениям, деревянное онемение ее тела под его ласками. Он прозрел, или хотя бы подумал, что прозрел, когда начал замечать, что порой Анфи приходит затемно, и впервые заставил себя почувствовать чужой запах на ее теле. Запах другого мужчины. И если то, что она не была чиста его не удивило, в конце концов, на то она и была Невестой роз, то этот факт доконал его окончательно. Она была грязной женщиной, его принцесса. И все равно он любил ее. Любил настолько сильно, чтобы ударить, чтобы почувствовать, как вспыхивают под наотмашь бьющей ладонью ее сладкие губы, увидеть, как на мгновение, но пробуждаются хоть какие-то чувства в ее дивных зеленых глазах. И ничего, что это был только лишь страх, все лучше, чем полное безразличие. Трудно было только первые несколько раз, потом пошло, как по маслу. Ему даже стало казаться, что ей это нравится. Только ее тело больше не приносило покоя и утешения. Зато Тоуга и теперь не имел права встревать в их отношения. По меньшей мере, маленькое удовольствие видеть сознание собственной неспособности вмешаться на безупречном лице Тоуги никто не мог у него отнять. Пока не появилась Утена. Глупая девчонка с деревянным мечом. И победила. И забрала Анфи. Жаль только, что он позволил в волю вывалять себя в грязи, прежде чем понял, что он — не ее принц. Он — не ее принц. В этой истории, он в лучшем случае довольно жалкий злодей. В худшем — просто дурак. И понимать это теперь было почти даже не обидно. Что ж, во всяком случае, у него оставалось кендо. Его маленький мир, без перевернутых замков, без Силы Чудес, без Невесты Роз и Концов Мира — его маленький реальный мир. Пока в этот мир не явился Тоуга. Точнее говоря, когда после занятий Сайонджи по обыкновению пришел в доджо, Тоуга уже был там и ждал его. С боккеном в руках. Сайонджи знал, что он не пришел бы к нему просто так. Видимо скоро он будет драться. Пришла и его очередь. Сражался Тоуга, как и всегда, великолепно. Но почему-то Сайонджи сразу понял: он проиграет Тенджо. Проиграет, как проиграли они все. И почему-то эта мысль не вызвала никаких особых эмоций. Ни злорадства, ни жалости. В конце концов, все правильно. Тоуга, а ты считал себя лучше всех, да? Но и на следующий день Тоуга снова пришел к нему. Снова вместо удивительно порочной белизны его президентской формы — простые темные хакама, безупречные красные волосы собраны небрежным низким хвостом. Тоуга улыбнулся здороваясь, но улыбка почти сразу растаяла на его бледном лице. С ним было что-то не так, Сайонджи не мог этого не видеть. Слишком хорошо его знал. И еще удивительнее было то, с каким внимательным интересом Тоуга выслушал сами собой вырвавшиеся у Сайонджи обвинения в его адрес. Говорить было горько, но в отличие от некоторых Сайонджи никогда не боялся своих чувств, какими бы они ни были. А когда тебя еще к тому же и слушают... Словом, язык развязался сам собой. И на мгновение подумалось, а сколько людей говорило Тоуге правду вот так, в лицо? Может быть, он — Сайонджи Киючи — и глупец, но он не трус, и не лжец... и когда-то очень давно он искренне считал этого человека другом. С глухим ударом дерева о дерево боккен полетел на пол, чуть повернулся на округлости рукоятки, затем соскользнул обратно. — Сайонджи, мне надо с тобой... посоветоваться, — еле слышно произнес Тоуга. — Сегодня вечером, в башне студенческого совета. — Хорошо, — коротко кивнул капитан клуба кендо. — Я там буду. ____________________________ Вообще-то Сайонджи Киючи никогда не был человеком склонным к длительным глубоким раздумьям, но тут подумать было о чем. Тоуга и Тенджо. Последняя дуэль Тоуги. И Сайонджи никогда еще не видел его в таком эмоционально расшатанном состоянии. К тому же еще и Концы Мира. Высокий хвост на затылке неожиданно начал давить ему на мозги. Пришлось распустить волосы. Густые зеленые кудри рассыпались по плечам привычной волнистой массой. И какого черта он вообще так беспокоится? Его это больше не касается. Концам Мира и Тоуге придется поперек себя треснуть, чтобы заставить его еще хоть раз подняться на арену дуэлей. Прости Анфи. Мне уже не быть твоим принцем... Сладость ее губ под пощечиной... И на злодея я уже тоже не тяну. И на шута. Для вас для всех Сайонджи Киючи — предмет, вроде одного из тех мечей, который можно и даже нужно использовать, и не беда, если он сломается, сражаться можно даже обрубком. В конце концов, надо использовать каждую вещь до конца. Ты ведь считаешь именно так, Тоуга, да? Знаешь, сегодня ты очень красив. Нет, конечно, ты всегда красив, но эта глубокая нота растерянности и внутренней боли в глубине твоих синих глаз наполняет твои холодные черты столь несвойственной обычно одухотворенностью. А еще знаешь, я ведь не скажу тебе об этом, Тоуга. А еще, я, кажется, понял. — Не хочешь же ты сказать, что влюблен в Тенджо Утену? Иначе бы твой голос не менялся так каждый раз, когда ты произносишь ее имя. Ты всегда играл из себя рыцаря, джентльмена, но я впервые слышу, чтобы ты ХОТЕЛ кого-то спасти. Даже серьезней, хотел спасти ту, которая вряд ли захочет твоей помощи, господин плейбой Президент Студенческого совета. — Наверно, — Тоуга попробовал усмехнуться, но сарказм вышел не очень убедительным. Впрочем, достаточно было посмотреть в его глаза, чтобы все понять. Сайонджи даже не улыбнулся. "Акио сделал все, чтобы хорошенько расшатать твой мир перед дуэлью, да, Тоуга? Акио, тот, кто показал девочке — Утене — вечность, что он показал тебе?" — Тебе ведь больше не надо получать письма от концов мира, — Сайонджи даже не заметил, как дикий порыв ветра будто сам собой распахнул его китель, взбудоражил непокорные кудри. — Доволен таким положением вещей? Возможностью лично лизать ему задницу. Тоуга тоже поднялся, прекрасный, как сам грех — белая кожа под белизной кителя, алое пламя волос. — Я хочу стать таким же, как он. А он ведь даже не пытался отрицать оскорбительных слов своего детского друга. Выгнутая шея, ленивая ладонь чувственно гладит белую кожу на груди. Бледно-розовая вспышка соска под кончиками пальцев. — Для этого мне нужна его сила. Сайонджи не выдержал, отвернулся. — Ты уверен? Ясные ирисы глаз до краев наполнились болью, и сознанием того, что Тоуга не услышит и не поймет. Черт, несмотря на все их затянувшееся соперничество, несмотря на все гадости, которые Тоуга делал ему раньше, несмотря даже на то, что и сейчас Тоуга явно заманивал его в очередную ловушку, он не хотел... Сайонджи Киючи искренне не хотел бы видеть своего друга распластанным под колесами печально известной красной машины. Даже такого подоночного друга, как Тоуга. — Не знаю... Они стояли на самом краю балкона, нагое плечо к нагому плечу, и смотрели на лес. — Может быть Председатель и спас ее тогда, но на самом деле она все еще в том гробу, — слова рождались неожиданно легко, будто все эти одинокие дни, одинокие ночи, когда он по собственной воле в молчании отмывал пол доджо подготовили его к тому, чтобы это сказать. — И мы тоже. Мы тоже в своих гробах. Тоуга повернулся и посмотрел на него. Посмотрел так, будто впервые по-настоящему увидел. — Сайонджи, поехали... покатаемся на мотоцикле по автостраде. — По той самой? — это звучало почти смешно. Вот уж чего не ожидал, так это увидеть, как Тоуга пытается уподобляться Акио. Обезьяна господа Бога. — Сайонджи, пожалуйста. "Почему вдруг я?" — хотел спросить кендоист, но он никогда не мог устоять, когда в словах Тоуги появлялась эта ласковая убедительность. Члены семьи Кирию никогда никого не умоляют, в крайнем случае, очень вежливо просят. Как Тоуга сейчас. — Хорошо. — Тогда встретимся, когда стемнеет. Я тебя найду. В этом можно было не сомневаться. ______________________________________ Фонари мелькали и проносились мимо. Мотоцикл — сияющий, красный — летел по бесконечной ночной автостраде... Скорость зашкалила. Ветер трепал волосы: алые и зеленые. В красном шлеме Тоуга смотрелся смешно. Собственный шлем Сайонджи сбился с густых кудрей, болтался где-то за затылком. Тоже наверно выглядит нелепо. Но не глупее Тоуги. Впрочем, всегда осторожный Президент, кажется, не придавал этому никакого значения. Что-то с ним было не так, с Тоугой. И пахло от него... нет, конечно, дорогая мужская парфюмерия и все такое... Но все же Тоуга пах не собой, кем-то другим. Пах также, как когда-то Анфи. Думать так было довольно погано. Довольно погано было и без этих мыслей. Тоуга все еще раздумывал, но, похоже, все равно играл точно по сценарию Концов Мира. А еще — он пытался изображать Концы Мира сам. Это просто бесило. Роль шута в сказке стала вакантна. Похоже, Тоуга предлагал свою кандидатуру. Хоть и гад он был сам по себе, теперь стало только хуже. — Тебе просто не повезло, Сайонджи, — впрочем, голос Тоуги звучал вполне довольно. — Тебе выпало оказаться последним, кто сражался по старой традиции — обычным мечом. — А что теперь вы там делаете? Стреляетесь? На удивление смех Тоуги звучал как будто бы искренне. — Нет, просто теперь никто не берет с собой меча. Зато каждый приводит свою собственную невесту. Невеста достает меч из дуэлянта. Она — важная часть его силы, — Тоуга скосил на него синий глаз. — Тебе просто не повезло, Сайонджи. Бывает. Он только мрачно смотрел перед собой. У него не было и не могло быть другой невесты, кроме Анфи. Разве что... та девочка с хвостиком, как ее звали? Амико? Нет, Амико у него была в младшей школе. Ее потом увел Тоуга. Минако? Токаки?... Санами, может быть. А, черт, все равно не вспомнить. Да и в любом случае, он и без того, кажется, не очень хорошо поступил с ней. Во всяком случае, порой у него было такое ощущение. Как будто чего-то сильно не хватало. Или чего-то уже нельзя было исправить. Нет, Сайонджи Киючи достаточно горд, чтобы не быть такой свиньей по отношению к этой славной девчушке. С такими искренне сияющими глазами... Не хорошо с ней все-таки вышло. Мимо мелькали бесконечные фонари. И куда интересно ведет эта дорога? К концам мира? Или она просто делает круг вокруг академии, будто отсекая границу. — Ну, невеста, и что из того? — неожиданно вспомнив о ставшем на удивление молчаливым присутствии Тоуги рядом, не слишком любезно огрызнулся он. — Это об этом ты хотел поговорить? Уж у тебя-то проблем с этим нет. Большая часть девиц в академии горло друг другу погрызут, чтобы только оказаться рядом с тобой. Если, конечно, Нанами не побоятся. Он усмехнулся, вспоминая полные бешенства глаза младшего отпрыска семьи Кирию, ее неугомонные кулачки. Да, бьет с правой она роскошно. — У меня нет проблемы с выбором невесты. Я уже выбрал, — мягко улыбаясь одними губами, ответил Тоуга. Синие глаза его были очень серьезны. — Я хотел попросить тебя быть моей невестой, Киючи. — Ты что — псих? — ляпнул он первое, что пришло в голову. Фонари будто смеялись над ним. — Нет, я совершенно серьезно. Пожалуйста, подумай об этом. Тоже сказал: "Подумай", когда в голове один шум от шока и фонари мелькают. И еще имя вспомнил. Вакаба. Даже фамилию. Шинохара. Юный листок. Вакаба. Фонари мелькают. — Ты зря обиделся на меня, Сайонджи. Знаешь, кто был невестой у Юри? Рука. Бывший капитан фехтовального клуба, помнишь его? Невеста должна только достать меч из дуэлянта, и все. В этом нет ничего оскорбительного. Даже наоборот, надо очень доверять человеку, чтобы попросить о такой услуге. На самом деле он даже не сразу заметил, что Тоуга что-то говорит. Говорит быстро, будто оправдываясь. — А ты сам, Тоуга? Будешь невестой для Акио? — вырвалось само, повисло в ночи неприятным приторным вкусом. Тоуга, впрочем, только улыбнулся. — Я уже был невестой, — и в ответ на вопросительный взгляд из-под танцующей на ветру травянисто-зеленой пряди. — Я доставал меч Нанами. Не мог же я отказать моей маленькой сестренке? Сайонджи неожиданно почувствовал себя очень-очень тупым... и очень злым. — Вот ее бы и взял себе невестой. Была бы взаимная семейная вежливость Кирюю. Тоуга повернул голову и посмотрел на него. Фонари мелькали, озаряя его глубокие глаза. — Нанами мне не подходит. Мне нужен именно ты, Киючи. Для меня ты самая лучшая невеста. Слышать такое от Тоуги неожиданно оказалось до унизительного приятно. Сайонджи так и почувствовал, как краска заливает ему щеки. Не выдержал — отвернулся. Мелькали одинаковые фонари. Говорят, такое вот полосование света и тьмы может привести к эпилепсии. А может, и не такое. Тоуга, ты ведь не подставишь меня... опять? — Приятные вибрации, да? "Опять пытаешься казаться Концами Мира, Тоуга?" — снова вернулась злоба. — Меня они не волнуют. — Правда? — и снова это странное отсутствующее выражение в ясных синих глазах. — У тебя испортился вкус. Это плохо. Но он действительно не ловил кайфа от вибрации мотоцикла, во всяком случае, сидя в этой придурочной коляске. Да и то, как Тоуга спросил, ему не понравилось, как будто намекал. А может и намекал, почти прямым текстом. Как тогда с этим чертовым Председателем Концы Мира... — А мне кажется, тебе просто не нравится, что я за рулем. Миг — и за фонарями мелькнули нелепые призраки далекого детства — двое мальчишек на велосипеде. Тоуга всегда любил рулить, а ему было все равно, так что он легко уступал. Впрочем, сейчас аловолосый Президент явно имел в виду другое. И знал, что Сайонджи поймет, о чем здесь на самом деле речь. — Я просто не люблю, когда на меня давят и лезут в душу. "Только не начинай уговаривать меня, как своих девиц. Впрочем, кто их сейчас уговаривает, сами, наверняка, толпами ломятся..." Тоуга снова улыбался, хорошей, открытой, светлой улыбкой. — Ты никогда не умел скрывать свою ненависть. — А мне по фигу. Мелькали фонари. Ветер трепал зеленые пряди, бросал их в лицо. Тоуга улыбался. — Так что ты решил? Будешь драться с Тенджо Утеной? — на этом бы следовало остановиться, но тормозить он никогда не умел, ляпнул, что было на сердце: — Как тебе велят Концы Мира. Тоуга ответил не сразу, почти зримо погружаясь в себя. Синие глаза снова наполнились все тем же незнакомым, почти беспомощным выражением. — Да, — наконец просто сказал он. Это было неправильно. Тоуга не должен был этого признавать. Сайонджи готов был к обману, к шпильке, к любому ответу, который только разозлил бы его еще больше... не к этой покорности. Все плохо, да, Тоуга? Что ж, если так, он будет невестой для своего друга. Что он мечей не доставал? Пусть Тоуга спасает Утену, если ему так надо. Лишь бы он сам спасся от Председателя. И Сайонджи знал, что насколько это будет зависеть от него — он поможет Тоуге. А вместе они все смогут. Странное чувство того, что он больше не один, и порожденная им уверенность, буквально взметнули его вверх — навстречу ветру, навстречу будущему. — Пришло время нам подняться из своих гробов! Из гробов, которые готовят нам Концы Мира! Ветер рванул его слова сквозь бьющиеся зеленые кудри, радостно обнял обнажившийся торс, зашумел в ушах, приветствуя порывистую молодость Киючи Сайонджи. Как же давно ему не было так хорошо? — Я отвечу тебе сегодня ночью. — Ночью? — Да, ночью. Мимо неслись фонари. Ветер яростно хлестал тонкий силуэт. — Сайонджи, вставать опасно. Он был пьян еще не успевшей до конца раствориться в глупости ситуации искренней радостью, и ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять, чего хочет Тоуга. — Да, правильно. Он сел обратно. И только тогда заметил, что у него расстегнута ширинка. ______________________________________ Нет, Тоуга, конечно, обещал дать ответ ночью, но уж чего Сайонджи точно не ожидал, так это того, что Тоуга лично явится ему этот ответ сообщить. У него же сотовый есть, мог бы позвонить. Заспанный и не вполне соображающий, чего от него хотят эта алая бестия, кодекс дуэлянтов и все Концы Мира, какие есть на свете, Сайонджи прошаркал тапочками к двери, впустил это чудо, называющее себя Кирию Тоугой к себе, и зевнув для порядка, приготовился выслушать и попрощаться. — Киючи, — Тоуга стоял перед ним, мрачная решимость в белых одеждах. — Киючи, я должен... я обязан спасти ее. Она не выстоит против Концов Мира. — Похоже, и ты еще не полностью сдался, — с горькой иронией улыбнулся ему кендоист. — Ладно, проходи. Кофе хочешь? — Нет, — и все же Тоуга пошел вслед за ним в комнату. — Чего случилось-то? — все еще не до конца проснувшись пробормотал Сайонджи, садясь на кровать. Тоуга тоже сел, склонил плечи, позволяя волосам скользнуть вниз, скрыть его бледное лицо. Одни только губы и подбородок остались видны. — Киючи. Я люблю ее, — удивительно устало шевельнулись эти губы. — Я вижу, — Сайонджи грустно улыбнулся, похлопал друга по спине. — Больно, да? — Да, — очень тихо согласился Тоуга, и упрямо добавил: — Поэтому я не могу проиграть. — Мы все так думали, — почти что философски ответил Сайонджи. — Я знаю, — Тоуга откинулся назад, потянулся к подушке. — Это не моя роль, Сайонджи. — Глубокий голос звучал все тише. — Я Казанова, я не принц. Я устал, Киючи. Сайонджи долго смотрел на разметавшиеся алые пряди, замершую на подушке белую кисть, изгиб спины и бедра, потом вздохнул и принялся стаскивать со спящего друга одежду. Вытащил из-под него одеяло, забрался под него сам и накрыл их обоих. Волосы Тоуги лезли ему в лицо, пахли ночью и ветром. Теперь спать вместе было куда теснее, чем когда-то в детстве, но Сайонджи не возражал. В конце концов, не каждый день бездушный эгоист Кирию Тоуга влюбляется. Чтобы не свалиться с узкой кровати, он удобнее обнял тонкое костлявое тело друга, вдохнул аромат шелковых алых прядей и почти сразу заснул. ______________________________ Колени Анфи будто бы состояли из сплошных острых углов, но лежать, откинувшись затылком в ямку между ними, было изумительно комфортно и удобно. Именно этим он и занимался. Просто лежал. Даже ее дурацкая мартышка, сцепившаяся с червяком как раз возле его правого колена, против обыкновения совершенно не раздражала Сайонджи. Чуть дальше, под тенью большого дерева стояли Тоуга и Тенджо. В сущности они были достаточно близко, чтобы он мог слышать весь разговор, но он не хотел слушать. А пальцы Анфи, неожиданно опустившиеся на его лоб, погладившие волосы, позволяли забыться в ее тепле, в уюте ее близости и даже не думать о том, что в сущности Тоуга снова использовал его. Правда, не совсем так, как он ожидал, но... в конце концов ему никогда не удавалось предугадать все замыслы Тоуги. А ведь этим утром Сайонджи уже успел самонадеянно решить, что все почти что как раньше. Они шли рука об руку, ведомые единой целью, и быть невестой Тоуги было не смешно и не обидно, потому что прежде всего они снова были друзьями. Без всякого Чуда. Без всякого Замка Роз. Во всяком случае тогда ему так казалось. Теперь — нет. Теперь он прекрасно понимал, что за этим, так подкупившим его предложением Тоуги, за его простыми и такими искренними словами: "Идем со мной. У меня нет от тебя секретов", стоял привычный расчет. И расчет, как всегда, оказался правильным. Гадкий негодяй Сайонджи лежал, откинувшись на колени Анфи — можно ли придумать лучший момент, чтобы сказать Утене: "Если ты победишь, я прослежу, чтобы больше никто и пальцем не тронул Невесту Роз". — Сайонджи-семпай, — эти изумительно-красивые, даже за стеклами нелепых круглых очков темно-зеленые глаза смотрели на него сверху с такой лаской, Анфи улыбалась ему, понимающе и чуть грустно. Его богиня, его Анфи... Анфи. Он подвел ее. Не смог отвоевать обратно. Отобрать у Утены. Видимо уже так и не сможет. — Анфи... ты прости, — слова вышли хриплыми, неуютными, незнакомыми в его горле. — Наш дневник... Когда меня исключили... В общем, я не знаю, что с ним стало. Прости... Он говорил ерунду, даже сам это чувствовал, но слова вырвались как-то сами, будто бы на самом деле он сумел сказать нечто совсем иное, не то, что сказал. Она снова улыбнулась, задержала руку у него на лбу. И от прикосновения ее прохладной ладони он ощутил такую сладкую муку. — Ничего страшного, Сайонджи-семпай. Заколка, которую ты сделал, тоже пропала. Сначала он просто не понял, о чем она. А потом... в шелесте темной листвы, в тени от ладони Анфи на мгновение мелькнули отсветы бледно-розовых волос, спокойная расчетливая улыбка Микаге. Анфи знает? Значит, Микаге отдал заколку ей. Зачем? Сайонджи чуть поежился, будто от холода. Видимо, все это должно было означать что-то плохое, но он честно чего-то здесь недопонимал... — Знаешь, даже если ты вдруг вспомнишь о Вакабе, не покупай ей дорогих украшений, — откуда-то издалека прозвучал голос Анфи. — Она хорошая девочка и преданный друг. Ты сделаешь ей только больнее. Ему нечего было на это ответить, так что он просто кивнул. Анфи никогда не говорила с ним так, как сейчас. — Господин Вице-Президент, нам пора на собрание Студенческого совета. Тоуга стоял над ним, спиной к свету, темный силуэт с сияющим ало-белым контуром и протягивал ему руку. Обычным естественным жестом. Он не мог оттолкнуть эту руку на глазах у Тенджо. Верно, он мало, что понимал во всех этих играх, но он друг Тоуги. Он не подведет его перед дуэлью. Они шли плечо к плечу, выросшие мальчики, многообещающие молодые люди, друзья и соперники, два антипода: зеленый и алый, и сквозь листву все отчетливее проступали белые стены академии Отори. Когда Сайонджи посмотрел на Тоугу, на чувственных губах его друга заиграла довольная улыбка. — У нас все получится, Сайонджи, можешь не сомневаться, — в сияющих синих глазах мерцали дразнящие игривые огоньки. — Знаешь, я, правда, благодарен тебе, так что когда Утена станет моей, я отдам тебе Химемию. — Тоуга пожал плечами. — Все равно она совершенно не в моем вкусе. Не думать было прекрасно. Не думать, а действовать. Со сладким глухим звуком кулак Сайонджи врезался Тоуге в живот. Всего один удар, честный, открытый и злой. — Подонок, — глухо сообщил Сайонджи, перегнувшемуся пополам президенту. — Ты же ей обещал. Только что. Снова не собираешься сдержать слово? Так-то ты ее любишь? И даже зная, что с Тоуги станется ударить в спину, повернулся и пошел прочь. Злоба ела ему глаза, заставляя мир вокруг идти черными, белыми и красными пятнами. — Киючи. Голос Тоуги прозвучал непривычно слабо, надтреснуто. — Киючи, подожди. Словно по команде он остановился. Так и замер спиной к Тоуге, не в силах смотреть ему в лицо — в лицо этому человеку, которого долго считал лучшим другом. — Киючи. Я был не прав. Никто и пальцем не тронет Химемию. Я сдержу свое слово. — Правда? — Правда. — Хорошо. — Киючи, знаешь, а ведь на самом деле, я обещал, что никто не тронет Химемию лишь в том случае, если Утена победит. Как ты помнишь, победить собираюсь я. — А мне без разницы, — мрачно сообщил кендоист, чувствуя, что, кажется, снова лопухнулся. "Я, наверно, полный дурак," — подумал он, молча поджидая, пока Тоуга догонит его. Но чувство собственной правоты и удовлетворенный зуд в правой руке никуда не делись. ________________________________ Второй раз он наблюдал, как Анфи достает меч из Тенджо Утены. Это казалось нелепым, неуместным, почти что невозможным, как в каком-то смутном кошмаре... Почти таким же нелепым, как прямая спина Тоуги, крепко прижавшаяся к его груди, как шелковая кожа подбородка и шеи Тоуги под его пальцами, как тепло в его груди, мгновенно отозвавшееся на прикосновение ладони. И то, что меч, высвободившийся в ответ на его призыв, оказался вовсе не катаной, а прямым фракийским мечом, уже почти и не задело его. Меч твоей души также не верен сам себе, как и ты Тоуга, да? Да, и какие основания у него были, чтобы ожидать именно катану? Меч, всего лишь предмет, который легко поменять на более удобный. Во всяком случае для Тоуги видимо так... Он сам не знал, что в эти самые мгновения немыслимая тоска сочится из его сливового цвета глаз, как не знал и того, что единственный из всех догадался поддержать своего принца, доставая меч. Как будто-то знал, каким уязвимым чувствует себя человек, вынужденный отдавать часть души. Как будто сильное тело Тоуги, откинувшееся ему на руку, могло хоть чем-то напомнить хрупкий силуэт Анфи, вот так же обмякавшей в его руках, отдавая меч Диоса. А потом начался бой, и Тоуга сражался, как бог. Сражался, как танцевал. Сражался, как будто любил Утену этим своим боем. Они оба были прекрасны. И Сайонджи не мог сказать, какое будущее пугает его больше: то, в котором Тоуга проиграет, или то, в котором он победит. Как не знал и того, найдется ли место хоть в одном из них для Сайонджи Киючи. Но пока он был нужен Тоуге, пока верность его сердца наполняла грацией и силой каждое мастерски отработанное движение его друга, он будет рядом. И когда было надо, он вел мотоцикл для Тоуги, вел, в неудобной неустойчивой позе припадая на руль, возница героя, оруженосец рыцаря — это стоило того, чтобы слышать голос Тоуги у себя над головой. Да Сайонджи и не думал об этом, в эти мгновения на проклятой арене он просто БЫЛ. И даже больше — он УЧАСТВОВАЛ. Будто бы он вместе с Тоугой сжимал меч, вместе наносил удар, сливаясь с ним и укрепляя его там, где его другу могло не хватить своей силы. Он не знал, что оказался самой активной невестой из всех, кого приводили взыскующие чуда дуэлянты под сень перевернутого замка в небесах. Единственным, кто не просто наблюдал. Кто помогал. Но нелепая, слепая, необъяснимая удача снова оказалась на стороне Тенджо. А они оба остались лежать на каменных плитах. И Сайонджи было легко и грустно в одно и то же время. Тенджо и Анфи уходили с арены, а они с Тоугой оставались. Он и Тоуга, как когда-то давно. Как до того вечера, до церкви с тремя гробами и живой девочкой в одном из них. Вдали звонили венчальные колокола, в небе медленно таяли перевернутые башни замка. Сайонджи Киючи и Кирюю Тоуга лежали на арене и смотрели на облака. Ветер шевелил их алые и зеленые пряди, грозясь перепутать их. Сайонджи думал о Тоуге, Тоуга думал о своем. ___________________________________ — Зачем нам идти к нему, я не понимаю. Мы же получили прощальные письма. Игра закончена, — Сайонджи сам чувствовал, что ноет, но ничего не мог с собой поделать. А главное, он и правда не мог понять, какого черта Тоуга снова идет увидеться с председателем. И какого черта он потащил с собой его? А, главное, почему он согласился идти. Особенно учитывая, какие неприятные последствия имела для него прошлая встреча с Концами Мира. — Правда, Тоуга, я тебя не понимаю. Ну, что ты там забыл? Безупречной красоты красные волосы колыхались чуть впереди. Тоуга уверенно шагал к обзорной башне. — Что за ерунда, Тоуга. Как будто тебе нравится, когда тебя используют. — Господин Вице-президент... — кендоист даже не сразу понял, что это откликнулся Тоуга. Но он слишком хорошо знал своего друга, чтобы даже сквозь непроницаемое самодовольство его тона уловить, что Тоуга слегка уязвлен. — Председатель пригласил нас к себе по делу, и было бы крайне невежливо отказаться. — Ага, — мрачнея, отозвался Сайонджи. — В прошлый раз мы на машинке катались, какого рода делом будем заниматься сегодня? — Фотографироваться, — невозмутимо ответил Тоуга. — Ааа, — глубокомысленно протянул кендоист, с сомнением глядя в спину своего товарища. На деле вышло, что звали их действительно фотографироваться. И под уверенным, чуть шутливым даже взглядом Концов Мира оказалось совершенно невозможно отказать. В круглой обсерватории на самой вершине башни их ожидала красная машина. И Тоуга невероятно соблазнительно улыбнулся ему и подал руку, помогая забраться на капот. А потом щелкнула вспышка, и Сайонджи почувствовал, как весь мир уплывает от него в розовом облаке, а рядом был Тоуга и китель его был распахнут, и он был так невероятно красив в эти мгновения. Концы Мира — Акио — говорил что-то о Тенджо и ее последней, предстоящей еще дуэли, и Сайонджи неожиданно почувствовал, какая это действительно честь быть приглашенным сюда, слушать его... как легко отвечать ему, какое удовольствие просто участвовать во всем этом. С каждой новой вспышкой он все больше млел, вслед за Тоугой позволяя Концам Мира вести себя и все больше упиваясь происходящим. Это было похоже на сон. А потом Акио вдруг сделался неожиданно задумчивым и грустным, и в следующее мгновение Сайонджи понял, что держит в руках фотоаппарат, а Тоуга сидит в машине рядом с Концами Мира. На порыве вдохновения он поймал их обоих в кадр, и в следующее мгновение... в следующее мгновение они уже целовались. В тихом шоке Сайонджи не отрываясь смотрел, как движутся темные и светлые губы, чувственно ощупывают друг друга, ласкают. Легчайшим прикосновением рука Акио ненавязчиво помогла распахнутому кителю Тоуги соскользнуть с плеча. А затем... мурашки волной пробежались по спине Сайонджи — он почувствовал взгляд председателя... на себе. Не отрываясь от Тоуги, не размыкая их губ, Акио приоткрыл один ясный зеленовато-голубой глаз и наблюдал за кендоистом. Сайонджи Киючи понял, что отчаянно, непоправимо краснеет. Новая вспышка фотоаппарата, и машина исчезла. Ветер колыхал полупрозрачные кружевные занавески, розовый шелк простыни приятно скользил под огрубелой ладонью. Сайонджи отложил фотоаппарат, как зачарованный, не в силах оторвать глаз от того, что происходило перед ним. Нет, он, наверно, что-то такое подозревал, но убедиться своими глазами. Председатель лежал, откинувшись, опираясь на локти, удивительно светлые с таким редким лиловым отливом волосы разметались по постели. Его подчеркнутые длинными ресницами глаза были закрыты, рот, напротив, чуть приоткрылся от удовольствия. Из-за того, что делал Тоуга. А Тоуга... Лицо Сайонджи горело. Он не знал, что ему делать. Только неотрывно наблюдал, как поднимаются и опадают острые плечи Тоуги. Алые волосы соскользнули ему на лицо, фальшивой стыдливостью пытаясь спрятать то, как... то... как темная плоть Акио раз за разом исчезала в глубине капризного рта Тоуги. Кендоист почувствовал, что ему в горло насыпали песка. Мир поплыл у него перед глазами: розовые простыни, распахнутая белая форма... — Он прекрасен, не правда ли, Сайонджи-кун? — дыхание Акио лишь слегка сбивалось. — Иди к нам. Иди сюда, Сайонджи. Коснись его. По-настоящему. Так, как ты всегда этого хотел. Возмущенный протест застрял у него в горле. Руки Сайонджи бессмысленно сжимались и разжимались на покрывале. — Смотри, он ничего не сможет сказать тебе, Сайонджи-кун. Наш Президент такой послушный и податливый. Делай с ним все, что захочешь, — светлые глаза на смуглом лице дразнили и подшучивали, будто проверяя его. — Зачем вам это, Акио-сан? — звук вырвался из горла сам по себе, без всякой связи с тем, что Сайонджи уже двигался к ним. На коленях по покрывалу, скидывая распахнутый китель. — Просто, мне понравилось, как вы двое смотрелись на арене. Лучшие принц и невеста из всех, кто противостоял нашему Победителю. Хотелось бы посмотреть на вас вместе еще разок. Полагаю, вы оба это заслуживаете. Рука Сайонджи легла на тонкую спину Тоуги. — А он... он не против? — Только посмотри на него, — в голосе Акио звучали нега и бархат. — Он же ждет тебя. Если здесь кто-нибудь что-то и получает в награду, вы получите друг друга. Ладони кендоиста скользнули по бокам друга, в нерешительности остановившись на приподнявшихся бедрах. — Я... не знаю, что делать. Он ведь думал, что ненавидит Акио, а теперь было не стыдно признаваться ему в таких вещах. И даже глубокий смех Концов Мира звучал не обидно и не насмешливо. — Перестань, Сайонджи-кун. Неужели ты еще не понял, что мужчины и женщины не так уж и отличаются? Ткань белых форменных брюк легко обнажила бедра, и под ней ничего не было, только изумительно белая кожа, и во всем этом ощущении нереальности происходящего, ожившего сна и невероятной легкости, Сайонджи уткнулся лицом между лопаток Тоуги, крепко обхватил обеими руками его гибкое тело, глубоко и безжалостно врываясь в него. Тоуга придушенно мяукнул, пытаясь прогнуться, но смуглая рука зарылась в алые пряди, не давая ему поднять голову. Сайонджи, впрочем, этой подробности не заметил, все что, он мог, это чувствовать. Чувствовать этот всеобъемлющий судорожный трепет тела Тоуги, его тепло, его непокорность. У него никогда еще не было ТАК... так прекрасно, так непреклонно, так правильно. Он забыл о близости Акио, о его чертовски знакомом и таком ненавистном розовом запахе, забыл об Анфи, об Утэне и остальных... забыл о себе. Все, что существовало, все, что имело цель и смысл, был жар нутра Тоуги и этот жар требовал, чтобы животное, мнившее себя Сайонджи Киючи, владело им. Спина Тоуги прогибалась под ним, напряженной, натянутой струной отзываясь на каждый его рывок, и Сайонджи отчаянно сжимал объятье, грозясь сокрушить ребра своего друга. Непослушные колени скользили, расползались на шелке, но он не замечал этого. И когда он услышал, что Тоуга кричит, то даже не сразу поверил этому. А Тоуга все кричал, кончая сквозь собственные пальцы, и густое семя Акио падало ему на лицо, на закрытые глаза, на дрожащие губы. Их волна нахлынула и на него, принося боль и счастье, и немыслимые судороги экстаза и освобождение. Он зарылся лицом в белую кожу и сжал зубы, сдерживая хрип. Он был сверхновой. Он взорвался. Он был счастлив… А потом он ощутил руку Акио у себя в волосах и ,усилием приоткрыв веки, рассеянно увидел собственные зеленые кудри на лице Тоуги и то, как смуглая рука, вытирает ими белые пятна на белой коже. Глаза Тоуги были чуть приоткрыты, и их взгляд, ничего не выражающий и пустой, слепо застыл на лице Сайонджи. — Благодарю вас, за то, что вы были настолько любезны, что бы уделить мне свое время, господа Президент и Вице-президент Студенческого совета. Не смею вас больше задерживать. __________________________________ Он думал, что Тоуге, наверно, больно идти. Но спросить так и не решился. Было немножко стыдно и немножко страшно прервать ту задумчивую тишину, в которую погрузился его друг. За то время, что они провели в обсерватории, успели сгуститься сумерки, и теперь они шагали по пустынным дворам академии в полном одиночестве. Когда они проходили мимо, затихла шуршавшая в фонтане вода, задумчиво подмигнули за решетками сада розы. — Киючи, у меня к тебе предложение, — в вечерней темноте и тишине голос Тоуги прозвучал как-то неправильно... слишком официально, что ли? — Какое предложение? — Сайонджи непроизвольно нахмурился. Если честно, он не знал, как теперь вести себя с Тоугой. Даже не знал, жалел ли о том, что произошло... — Я хочу сразиться с тобой, капитан кендо-клуба. Сайонджи только хлопнул ресницами, пытаясь понять. Нет, в принципе, конечно, все понятно, но... — Почему? — Ты становишь таким занудным, Киючи, — Тоуга наконец-то повернулся к нему, привычная сладкая и ядовитая улыбка на бледных губах. Сайонджи смотрел на них и не мог стереть из памяти видение розового языка рассеянно слизывающего остатки семени Акио... Но голос, насмешливый холодный голос Тоуги, так не вязался с этим воспоминанием: — Я думал, ты хочешь снова стать моим другом? Победи меня и получишь мою дружбу. — Кусо. Черт, это и правда было обидно. — Не груби мне. — А ты не дури меня. Мы оба знаем, что мне не победить тебя, — он не сказал бы этого, если бы так не разозлился, если бы кровь не ударила в голову, если бы... не запах Акио в его собственных волосах. — Говори сразу, чего ты от меня хочешь... на самом деле. Тоуга шагнул ближе, тонкая, нежная рука уверенно легла ему на плечо. — Если победа будет за мной, ты навсегда останешься моей невестой, — Тоуга подался ближе, касаясь своим дыханием его волос. — Со всеми вытекающими из этого обязательствами. Отчаянье и пустота, немыслимая густая неизбежность подступила к горлу, собираясь горечью нехороших злых слез. — Я понял, о чем ты, Тоуга, — он знал, что не победит. Знал, что не сможет победить его. Но, как ни унизительно было это понимать, отказаться от боя он не мог. Может быть потому, что несмотря ни на что, хотел верить, что победит. — Я согласен. Рука Тоуги чуть сжалась у него на плече, глаза — почти черные в сгустившихся сумерках — дразнили довольными огоньками. — Отлично. Тогда не будем тянуть. К доджо они шли молча, взрослые мальчики, злые взрослые дети. И Сайонджи понял, что даже за сны в этом мире приходится платить. ___________________________________ Единственным освещением пустого темного зала служил сочащийся из окон холодный лунный свет. Деревянный пол дробил его на ровные полосы досок. Других свидетелей поединка Президента и Вице-Президента Академии Отори сегодня не было. Сайонджи Киючи против Кирию Тоуги. Друг против друга. Он знал, что не сможет победить Тоугу. Но хотел верить, что победит. Хотел верить, что все возможно вернуть, что они снова будут друзьями... и если Тоуга причинит ему боль, то сам же и излечит ее. Или, может быть, просто хотел верить в то единственное, что у него осталось — в искусство кендо. И со всей своей верой, со всей своей дружбой, со всей своей... любовью к Тоуге — он вновь проиграл. Испытывать злость и разочарование было привычно и легко. Злость много лучше той горечи, которую он себе испытывать не позволил. Возможно, потому что сегодня Тоуга сражался хуже обычного, двигаясь чуть скованно, будто опасаясь, что собственное тело может его подвести. Или потому, что Сайонджи сам не довел удар до конца... как уже давно не мог его довести. Бил всей ненавистью, всем умением, всей страстью своей души, а рука — замирала. Но теперь это не имело значения. Он проиграл. Проиграл дружбу Тоуги. И проиграл себя. — У тебя или у меня? — просто спросил Президент и, не дождавшись ответа, сам решил. — У меня. Сайонджи ничего не сказал и молча пошел за Тоугой. ________________________________ Это было болезненно. Не сказать, чтобы нестерпимо, но не очень приятно. Во всяком случае, достаточно для того, чтобы зажмурить глаза и впиться зубами в предплечье руки. И еще было стыдно. До смешного стыдно лежать нагим на белоснежных простынях в спальне Тоуги, вниз лицом, сопеть и чувствовать его тело, навалившееся на него сверху. Как будто бы он никогда в жизни не занимался любовью... Впрочем, ТАК он действительно этого никогда не делал. Хотя можно ли назвать это любовью? Сайонджи зашипел сквозь крепко сжатые зубы, отказываясь просить Тоугу дать ему передышку, выждать, пока боль стихнет, хотя бы сбавить немного темп, в нелепой гордости отказываясь вообще о чем-либо просить Тоугу... и ощутил — сначала он не сразу понял, что именно... только уловил эту нежность — легчайшее прикосновение губ к своему плечу. И почти сразу — почти против его воли — ему неожиданно стало хорошо. Что-то в нем запело в такт движениям Тоуги, и они двигались уже, как один, безудержно, вне стыда, вне морали, вне совести... И только губы Тоуги ласкали его шею, и уверенная ладонь Тоуги принимала в себя его жар и жадность, и горячее тело Тоуги владело им изнутри. И даже, когда все кончилось, ему все еще было хорошо. Они ни о чем не говорили, просто лежали рядом, часто дыша, и отдыхали. А потом Сайонджи просто посмотрел в эти туманные, но улыбающиеся синие-синие глаза и сам не понял, как это произошло, но он уже вминал Тоугу в шелк простыней, ненасытно пожирая его нежные губы... И снова все было бурно и жарко... и чудесно! А потом... он просто заснул. Как будто бы в яму провалился. И сам не знал, что похрапывает, и что алые пряди налипли на его полуоткрытые губы, а руки даже во сне так крепко сжимают худую грациозную спину, что Тоуге вряд ли удастся вырваться из его объятий. Не знал, он и того, что Тоуга будет молча смотреть на него, спящего, кончиками пальцев убирая свои волоски с лица Сайонджи. ___________________________ Утро у Сайонджи началось с вороньего грая. Черные птицы кружили и каркали за высокими стрельчатыми окнами викторианской спальни. Он потянулся и врезал Тоуге куда-то между плечом и шеей. Тот, не глядя, кажется даже не просыпаясь, перехватил запястье, крепко сдавил, метя пальцами в болевые точки. — Итай, — коротко вскрикнул Сайонджи. — Что за ...? — Тише, — не открывая глаз, ответил Тоуга. — Нанами разбудишь. Доброе утро. Сайонджи понял, что с совершенно дебильным видом счастливо улыбается. Тоуга лежал совсем рядом, на боку, алые волосы отблескивали ярко-рыжим в утреннем свете, на бледном лице истома и сонливость. Шелковое постельное белье вокруг пахло сексом. — Тоуга, — певуче и ласково произнес Сайонджи. — Который час? — ответили тонкие, чуть припухшие после вчерашнего губы. — Не знаю, — все еще улыбаясь, он сладко потянулся, разминая руки и спину. — Часы рядом с тобой, на тумбочке. Посмотри. — Оооиии... 6.18, — сонно моргая глазами, присмотрелся к фигурным стрелочкам Сайонджи. — Отлично, значит, не придется тебя будить, — потягиваясь, мурлыкнул Тоуга. С рефлексами у зеленоволосого кендоиста было все в порядке. Он среагировал с точностью, способной заставить покраснеть даже собаку Павлова — полез тискать Тоугу и целоваться. — Сайонджи, пере... перестань ты, — достаточно уверенно отпихался от него Президент. — С ума сошел. Са... Сайонджи! Я тебя не для этого будить собирался. Собирайся, давай, пока Нанами не проснулась. Одно упоминание младшей сестры Тоуги подействовало на Сайонджи отрезвляюще. Он с понурым видом сел на кровати, заспанное лицо наполовину занавешено густыми зелеными кудрями. Тоуга улыбнулся ему из пены подушек. — Быстрее, Киючи, дорогой. Мы же не хотим, чтобы вся академия об этом узнала. Сайонджи покорился, стараясь не смотреть на простертого в постели Тоугу. У него было на это сразу две причины: во-первых, он боялся не выдержать и снова набросится на своего… о, боги… любовника, а во-вторых, просто не хотел, чтобы аловолосый президент заметил самодовольную улыбку на губах кендоиста, этот "А-угадайте-кто-теперь-мой?" блеск у него в глазах. Напялив ботинки и даже не удосуживаясь застегнуть китель, Сайонджи направился к украшенным стилизованными розами дверям. — Киючи, ты спятил? — дернулся на постели сонный Тоуга. — Окно! Кендоист скривился: — Второй этаж. — Мы с тобой в восемь лет отсюда лазили. Ничего с тобой не случилось. — Но, Тоуга... — Не ной. Вперед. У нас в 7.30 первая пара, — голос Тоуги был строг, но глаза сияли томно и лукаво. — Я хочу видеть тебя бодрым и сияющим. Сайонджи распахнул ставни, впуская в спальню утреннюю прохладу и свежесть, и замер у самой рамы. Он смотрел на Тоугу и не мог наглядеться на него. — Тоуга, — ласково шепнули тонкие губы. — Ну, быстрее же, — грациозно-жеманным жестом поторопил его аловолосый любовник. — Ты так опоздаешь на занятия. Или ты хочешь, чтобы тебя снова исключили? Уже начавший перебираться на внешнюю сторону окна Сайонджи замер. Вчерашняя ночь и весь вчерашний безумный день, позавчерашний бой, недели, месяцы тупого, выматывающего онемения до этого сжались в его сознании в один яркий болезненный комок. — Т... т... Тоуга, — Сайонджи Киючи никогда в жизни не заикался. — Тоуга, пожалуйста, скажи правду... Хотя бы один раз… — Да, Киючи, — сразу посерьезнев, приподнялся на локте Тоуга. — Тоуга. Помнишь, когда меня исключили из Академии... — ему было трудно говорить, но не спросить этого сейчас он не мог. — Тоуга, скажи... Это ведь не ты тогда сделал? Это ведь не было твоей местью за то, что я ранил тебя на арене? Они смотрели друг другу в глаза: печаль вечерней грозы и аметистовое спокойствие бездонных глубин. — Нет, — наконец уверенно сказал Тоуга. — Когда я узнал о твоем отчислении, я однозначно выступил против. Я не причастен к твоему исключению, Киючи, — Тоуга мягко и ласково улыбнулся. — И это никак не могло быть моей местью. — И в ответ счастливо-влажно заблестевшим ирисовым глазам. — Разве я мог бы так с тобой поступить? Ты же единственный мой настоящий друг. Сайонджи широко благодарно улыбнулся. За викторианскими окнами с карканьем носились вороны. Конец Июнь-сентябрь 2002 (24)