После шторма

             Хару был совсем близко. Пусть он упорно молчал, но скоро Урара его бы увидел, спросил напрямую, глаза в глаза: «Ты меня…»       Мысли оборвал внезапный удар. Совсем близко толща моря прогнулась, вода мгновенно сдавила внутреннее ухо и сенсоры боковой линии, словно хотела расплющить, разорвать на молекулы, смешать с солью и водой океана.       «Хару… Там же Хару!» – успел он подумать, прежде сигналы по всем каналам чувств свернулись в черное ничто. Последующих взрывов он уже не услышал.       ***       Жарко, душно. Жабры с трудом поднимаются, прогоняя теплую воду, но кислорода в ней почти не осталось. Потом возвращается зрение – свет, слишком яркий после морских глубин. Осязание – теснота, давление низкое, воды совсем мало. Если подняться, спинной плавник окажется на воздухе. Урара остается лежать на боку, на неровном, скольком от водорослей камне, в лужице морской воды. Слух – где-то вдалеке механический гул, визгливые крики больших белых птиц, которые питаются мелкой рыбешкой. Урара им на один укус. Скоро они заметят яркое сине-лиловое пятно на берегу, и там будет видно, кто успеет быстрее – он заставит неразумную местную фауну сбросить его в море, или птица проломит ему череп.       Вдруг – другое «вдруг», неспешное, заметное всем органам чувств – дрожь земли, шорох гальки, большая подвижная тень. Те существа, чьи примитивные металлические посудины он видел далеко на поверхности моря? Посудины стреляли друг по другу, и Урара не захотел знакомиться с ними ближе. К тому же, они использовали другие технические принципы и все равно не могли бы помочь ему с ремонтом корабля. Правда, сколько раз с тех пор эта планета обежала вокруг центральной звезды?       И вот они смотрят друг на друга, две формы жизни из разных миров. И теперь он надеется изо всех сил, что за прошедшие годы аборигены хоть немного присмирели. Или что это существо не такое воинственное или рыбоядное, как остальные, и не съест пришельца раньше, чем он соберет достаточно данных, чтобы воспроизвести форму хозяев планеты.       И все-таки странно – две трети планеты покрыто морями и океанами, а разумная жизнь развивается на суше…       Всё, механизмы глубинного восприятия собрали все нужные данные. Теперь замереть, сосредоточиться.       Искривление воздуха скрывает таинственную трансформацию.       Урара вдыхает раз, другой. Да, теперь его легкие могут усваивать кислород прямо из воздуха, без воды. Он оглядывается, привыкая к другому углу зрения, другой перспективе.       Рядом сидит на корточках девочка – мозг автоматически считывает информацию с ее облика. Совсем еще малек. Если они оба поднимутся на ноги, она не достанет ему и до плеча.       А вот чтобы понять выражение расширенных черных глаз, опыта пока не хватает. Удивление? Страх? Непонимание? Гнев?       Урара ждет, как она поступит дальше.       – Ты пришелец? – слышит он.       Так, аборигены пользуются колебаниями воздуха для общения. Мозг анализирует чужие слова. «Ты» – обращение к собеседнику. «Пришелец» – чужак, пришедший из других земель или даже миров; инопланетянин. Интонация вопроса. Требуется ответ. Это тело тоже наверняка способно издавать звуки.       – Да, – слышит он собственный голос, более глухой и тихий, чем у девочки-малька. – Это плохо – быть пришельцем?       – Когда как, – отвечает она. – Ты прилетел захватить наш мир?       Урара чуть не давится воздухом.       – Конечно, нет! Это не… Так нельзя, это примитивно. Те, кто путешествует между галактиками, хотят только мира. Просто мой корабль сломался, я жду помощь.       Девочка кивает, но по-прежнему сжимает пальцами край платья.       – Где Коко? – снова вопрос, еще более настойчивый. – Что ты с ней сделал?       Смысл фразы ускользает от него. Нужны уточнения.       – Что такое Коко? – переспрашивает он осторожно.       Девочка морщит лоб, но не отвечает. Интуиция подсказывает ему, что искривление губ вместе с нахмуренным лбом могут означать, неудовольствие, раздражение, обиду…       – Извини, – на всякий случай говорит он.       Краем глаза он замечает сбоку большую, дохлую местную рыбу. И еще одну, поменьше. И совсем мелюзги без счета. Те, кто не вынес водного удара. Урара вспоминает о другом. Более важном. Оборачивается вправо, влево, высматривая золотисто-рыжие искорки чешуи. Нет, вдоль всего берега только блеклое серебро и бурая слизь водорослей. Он поднимается, с трудом управляясь со слишком длинными конечностями, шагает, шатаясь, к морю. Опускается на колени в набегающую пену. Резонанс огромной массы моря пронизывает его. И он зовет изо всех сил: «Хару!»       Волны приносят только плеск и шорох, а в глубине водяных холмов – тишина. Воздух же наполняется приглушенным криком:       – Отойди, не надо так делать! – она тянет его за локоть, отскакивает от очередной волны, снова возвращается и тянет.       Урара дает себя отвести на сухую гальку, в тень скал, подальше от случайных взглядов. Девочка велит сидеть и никуда не уходить, а сама убегает. Он все еще не понимает ее настроения, но не боится. Даже если она приведет взрослых, в трех шагах есть очередная лужа воды от недавнего тайфуна. Рядом с водой ничего не страшно. Да и не производит этот малек опасного впечатления.       Урара заглядывает в лужу. Из водного зеркала на него смотрит высокий, худощавый молодой человек с длинными розово-голубыми волосами. Интересно, какая камуфляжная оболочка получилась бы у Хару? Наверняка он тоже выбрался на берег и сменил форму, потому и не отвечает. Урара почти успокаивается.       Девочка возвращается одна, с ворохом одежды – коротковатой, но в ширину вполне подходящей.       – Меня зовут Сакура, – сообщает она, пока он натягивает короткие, по колено штаны и разбирается с застежками.       – А меня – Урара, – отвечает он и по наитию склоняет голову перед ней.       Когда с переодеванием закончено, а скафандр упрятан за камнями, Сакура берет его за руку и снова тащит прочь. Урара крутит головой, с любопытством разглядывает наземную цивилизацию. Дома из камня и неизвестных материалов, что кусками валяются вокруг среди ила. Формы – чередование прямых углов, плоскостей и кривых, рваных краев, ям, трещин. В проемах акульими зубами торчат треугольники из прозрачного материала, похожего на плексигель в шлеме скафандра. Только плексигель не бьется на такие мелкие острые осколки, что хрустят под одолженной обувью.       – Там был магазин и кафе Мисаки-сан, – говорит вдруг девочка, шмыгнув носом. – Я там часто мороженое ела или сидела после уроков, пока брат задерживался.       Некоторые слова ускользают от понимания, но прошедшее время различается четко.       – А что с магазином случилось? – спрашивает он из вежливости, глядя на груду черных от копоти плит и камней. На жилье мало похоже, и Урара начинает подозревать, что что-то воспринимает неверно. Вокруг кучи люди в ярко-желтой одежде перетаскивают обломки, шумят металлические механизмы. Сакура смотрит на пришельца краем глаза, но потом отвечает:       – Попал снаряд с военного корабля. Вон там – еще один. Там было кафе Наоко-сан и лучшие в мире торты. И там – там мастерская Синго-сана, он рисовал картины про море. Очень красивые, совсем как настоящее море. Хорошо, что Хару велел всем уехать с Эносимы, а то они бы погибли. А пока живут у родственников. До моего дома снаряды не долетали, только стекла побились.       – Хару? – переспрашивает Урара про единственное слово, которое волнует его больше всего.       – Да, он тоже пришелец, – кивает Сакура.       Урара улыбается, услышав подтверждение своих мыслей. Хару все-таки был на суше, и сейчас наверняка носится где-то рядом. Может, Сакура к нему и идет?       Она ведет его за руку дальше, выше в гору, прочь от моря. Однородная серая дорога сменяется идеально подогнанными друг к другу камнями, но и в них кое-где зияют выбоины. И дома… Точно! Вдруг догадывается Урара. Они все имеют форму параллелепипедов с прямоугольными окнами и дверями, а то, что он видел раньше – руины, обломки! Он оборачивается назад. Это аварийные работы, а не повседневная жизнь. Что здесь, война? Мысли о Хару снова окрашиваются алой тревогой.       – Зачем они стреляли? Они – враги? – спрашивает он.       Сакура смотрит прямо перед собой, отвечает медленно, словно вспоминая чужие слова:       – Нет, нет. Там один пришелец захватил экипаж кораблей, заставил плясать эносимский танец – все люди начинают его плясать, когда пришелец их касается через воду. Так по телевизору объясняли. И люди на корабле, наверно, нечаянно нажали кнопку и выстрелили. А потом еще издалека большими ракетами стреляли, от ракет пришла громадная волна, почти цунами, и…       Слова щелкают в его голове, понятия внутри слов переставляются с места на место, с глухими ударами сердца соединяются с другими словами в единую картину. И в центре этого страшного полотна – он сам? Урара спотыкается, тело становится чужим. Шагает вбок, прислониться к наклонному столбу, переждать приступ слабости и темноты в глазах.       Это – из-за – него?       Сакура спрашивает его о чем-то, но слова не доплывают сквозь шум в ушах.       – Ничего, – отвечает он, не слыша своего голоса, – Жарко. Воздух сухой.       Неужели она не догадывается? Похоже, нет. Разве стала бы иначе помогать ему, говорить с ним? Скорее позвала бы старших с оружием – обезвредить, отомстить, уничтожить за все содеянное. Урара понимает, что скрывать это нечестно с его стороны, но горло сжимает спазм, и он молчит. Тело самым подлым образом хочет жить. И встретить Хару.       Через пару минут он снова может идти за девочкой. Дома уступают место огромным, выше человека в разы, растениям за забором. Сакура идет в проем в ограждении, мельком бросает:       – Это ботанический сад, здесь бабушка Юки работает.       Урара не уточняет, к кому относится имя «Юки». И не надо – скоро девочка останавливается у большой груды разноцветных растений, посреди которой стоят плоские цветные изображения четырех людей, совершенно разных. Общая у них только черная рамка.       «Хару, Хару», – про себя повторяет Урара, слушая ее вполуха.       – Это Акира, – показывает она на крайнего слева человека с замотанной чем-то головой и проницательным прищуром, – он иногда был просто несносно наглый. И фото неправильное, с ним еще была белая утка по имени Тапиока, они были друзьями и всегда ходили вместе. А это Юки, – кивок на другого человека, явно моложе, ослепительно-рыжего и будто напуганного. – Он жутко робкий сначала был, даже здороваться забывал. Но потом привык к нам и оказался таким добрым и смелым… А это, – повысив голос, она нагибается, чтобы коснуться третьего изображения – темноволосого лохматого паренька в очках (надо ж, здесь тоже носят очки… и опять излюбленной аборигенами прямоугольной формы), – это мой брат, Нацуки! Он лучше всех ловил рыбу, его даже прозвали «принц-рыбак»! Пусть мы ссорились иногда, но потом обязательно мирились. Он всегда меня баловал, после того как мама умерла. А сейчас и его нет! Знаешь, почему? – она почти кричит. – Потому что они вышли в море, хотя знали, что скоро туда запустят ракеты. Вышли, чтобы того пришельца на удочку поймать, чтобы он прекратил заставлять людей плясать и стрелять. И тогда бы никто не пострадал – ни смешные агенты, ни люди на берегу, ни ребята, ни даже тот дурацкий пришелец! – она всхлипывает, с силой трет глаза кулачками. – Но они не успели. По телевизору показывали, камеры на больших кораблях снимали, пока корабли тоже не затонули – первая ракета в яхту Капитана попала, или рядом, не понятно, потому что столб воды и обломки во все стороны… Мы с папой надеялись – они ведь были в спасательных жилетах, они бы не утонули…       Она снова замолкает, обхватив себя за плечи, словно боится развалиться на части.       – А через день из ДАК-Ку позвонили, сказали, что нашли, что отдадут… и отдали коробочку, понимаешь? Вместо живого братика коробочку... Как когда мама умерла... И бабушке Юки тоже. И не знаю, есть ли у Акиры родные, или для него сделают табличку на общем памятнике тем, кто с кораблей…       Больше она не в силах вымолвить ни слова. Села на корточки, обнимает колени и рыдает. Тонкие плечи с лямками белого платья вздрагивают, темные волосы падают на лицо, но Урара слышит, видит, чувствует, как вода бежит по ее лицу. Боль, понимает наконец он, слишком большая боль для такого малька. И причина – он.       Он медленно опускается на колени рядом, касается легонько ее макушки, где сквозь пробор волос виднеется розовая полоска кожи. Ляпает первое, что приходит в голову, лишь бы отвлечь ее:       – А кто четвертый?       Сакура поднимает на него удивленные глаза, даже плакать перестает.       – Как? Это же Хару! Ты не знал? Он с ребятами отправился в море. У тебя с ним глаза очень похожие. Его не нашли, да, но если он был рыбкой, кто бы смог его найти в целом…       Урара уже не слышит ее. Хару? Он вглядывается в лицо в венке светлых вихров, в веселые сиреневые глаза. Это – Хару? Такой была его форма здесь? Внешнего сходства никакого, но Урара уже настроился на человеческую мимику и в широкой улыбке на изображении узнает сущность его Хару, неунывающего весельчака, души любой компании, готового помочь всем и каждому, даже если не просят. Даже отправиться за полгалактики, чтобы спасти приятеля по детскому косяку...       С силой, сквозь чудовищное давление в груди, словно рядом снова взорвалась ракета, он втягивает и выдыхает сухой, чужой воздух. Жжение нарастает в глазах, мир становится размытым, предметы – цветными тенями. Уже не удивляясь, он чувствует, как по его щекам бежит вода. Он касается лица пальцами, зачем-то слизывает капли, солено-горькие, как море. Море покидает его тело, словно хочет вырваться, просочиться подземными ходами в большой океан и искать, искать маленькую золотисто-рыжую рыбку…       – Он… – Урара все-таки пытается заговорить, – он не ответил мне сейчас. Может, он слишком далеко?..       Белая тень шевелится и исчезает. Кажется, Сакура ушла. Урара не может больше о ней думать: взрывы, цунами, а ведь Хару всегда был слабее – слабее даже собственной младшей сестры, как ее там… Хару, Хару, из-за него…       Соленые капли падают на длинные руки, на горячий гравий под ногами и тут же испаряются. Слишком мало в нем моря, чтобы охватить зовом всю планету – хоть целыми днями плачь.       К действительности его возвращает хруст шагов Сакуры. Что ей еще надо? Он протирает глаза, моргает. Девочка протягивает ему небольшой цилиндрический контейнер с… водой?       – Держи, – голос ее осип, глаза покраснели. – Хару всегда жаловался, что пересыхает, когда долго гуляет на солнце. Тебе, наверно, тоже плохо.       Урара кивает, принимает у нее из рук емкость – очень легкую, мнущуюся, с третьей попытки понимает, что крышку на узком горлышке надо откручивать. Вода пресная, холодная, с пузырьками, которые щекочут горло и кожу за воротником. Наверно, одежда принадлежала ее брату, думает он запоздало. Поднимает голову, чтобы сказать спасибо… и снова закрывает рот, когда встречается с ее взглядом       – Зачем ты это делал? – спрашивает она тихо, но четко. – Это ведь ты был там, на рифе Акеми, это тебя они хотели остановить… из-за тебя они…       Он опускает глаза, он забывает, как дышать.       – Не знаю, я ничего не делал... Я не знал. Я лишь хотел снова увидеть Хару. Хотел, чтобы он услышал меня, чтобы узнал, как мне его не хватало, в каком отчаянии я был, когда думал, что останусь на этой планете навеки. Корабль разбит, связи нет... И вдруг его голос! Я хотел кричать и плясать от радости. Словно во сне или легендах о путешественниках, застрявших в чужих мирах. Понимаешь, в детстве, когда мы играли в кораблекрушение, я всегда находил его, когда мне выпадало быть спасателем. А он, наоборот, быстро отвлекался и забывал, что кого-то нужно искать. Я почти смирился с тем, что я для него всего лишь один из тысяч собратьев по детскому косяку. А он для меня… Но когда он пришел… Значит, он заметил, что я пропал, отправился на поиски. Нашел. Значит, я для него тоже что-то значу! И я звал его изо всех сил, на всех частотах, не думая, как это скажется на других обитателях планеты. Если б я знал, что творится наверху… Прости. Я понимаю тебя, как это – терять того, кого любишь...       – Ничего ты не понимаешь! – вдруг вскрикивает она, толкает его ладонями в грудь. Урара от неожиданности опрокидывается спиной на дорожку, остатки воды выплескиваются в цветы у портрета Хару. Сакура падает рядом на колени и снова плачет навзрыд, бьет его по плечу, по груди маленькими острыми кулачками.       – Это несправедливо! Совсем несправедливо! Ты не знаешь! Это ведь она! Она вызвалась искать тебя и Хару уговорила лететь с ней, она думала, ты его обязательно услышишь и отзовешься! Она знала, что ты никогда не обращал на нее внимания и глаз не сводил с ее брата, и все равно хотела найти тебя! Она не давала Хару отвлекаться… Она мне рассказывала – считала меня маленькой глупой землянкой, которая просто любит все странное и яркое, как вы, пришельцы. Она тоже не замечала меня. Какие вы, инопланетяне, все глупые, глупые… Она ведь робкая была на самом деле, и считала себя некрасивой и очкариком. Изо всех сил старалась быть умной, серьезной и смелой. И скафандр носила, чтобы, если вдруг встретит тебя, ты сразу увидел, что она не человек. А ты – ты даже не помнишь ее имени! Даже не заметил ее. Забрал и не замет…тил…       Она говорит что-то еще, что за всхлипами не разобрать. Урара садится, сгребает ее в охапку непонятно зачем. Приказать замолчать и уйти – даже в голову не придет. Как утешать – он тоже не знает. Просто дотянуться до другого живого существа во вселенной, которому тоже, так же больно. Словно есть какой-то еще способ передать чувства без помощи воды.       Сакура не вырывается, так и плачет, уткнувшись ему в грудь, в футболку брата. Долго сидят они, но наконец, она затихает, вытирает нос тыльной стороной ладони, размазывает слезы по лицу. И вдруг отстраняется, строит странную рожицу и шипит:       – Ты не знаешь, а все видели – Хару на самом деле влюбился в Юки, втрескался по уши. Даже сказал мне один раз, что когда найдет тебя и вернет на родную планету, потом хочет вернуться на Землю и жить с Юки. Всю его, Юки, жизнь! Вот!       На задворках сознания Урара отмечает, как резко человеческое тело реагирует на любые состояния души. Чуть что – сразу дыхание и сердце сбиваются, кровь шумит в ушах, словно морской прибой. Видимо, Сакура тоже видит его бледность, потому что отмирает, робко дергает его за рукав. Голос ее дрожит:       – Прости, я не хотела. Я просто... Мне было очень плохо, и я решила, что если тебе тоже будет больно, мы будем вдвоем, не одни. Я не должна была так говорить. Прости, пожалуйста, Урара.       Он вздрагивает от звука своего имени. Обнимает девочку снова. Глубоко внутри, под горечью, расплывается мелочное облегчение: то, что он потерял, ему и не принадлежало. Сердце выравнивает ритм, вода остается внутри. И мысли текут ровно. Поблизости должен быть космический корабль – ведь как-то Хару с сестрой сюда добрались. Можно найти его, можно вернуться домой. Только зачем? Смысл жизни остался тут, утонул у берега Эносимы, разорванный стихиями.       Морщась от неискренности собственного голоса, Урара произносит:       – Я... я вернусь в море. Я их обоих буду искать. Я ведь выжил, так может…       – Ладно, – Сакура тоже успокаивается. – Только… если вдруг, ну… найдешь, но поздно... Принеси хоть что-нибудь. У меня ведь только пара снимков на телефоне осталась.       – Хорошо. А ты научишь меня... как у вас тут живут?       Мир приходит в некоторое подобие равновесия на руинах.       – Ладно, – кивает Сакура, прислоняется к его плечу.