Особенный живой

Он раздражает. Его уверенность в том, что он все еще человек, раздражает. Игра в жизнь давно перестала что-либо значить для меня, а Кирен борется со своей новой сущностью. Глупец. Мы те избранные, что снизошли сюда для того, чтобы положить начало новой эре жизни на этой доживающей, прогнившей насквозь, планете. N-нное количество слоев мусса придают ему смуглый цвет лица, хотя я уверен, что в его прошлой жизни он был на пару тонов светлее. Линзы, что Кирен никогда не снимает, выглядят неестественно. Они придают его огромным глазам фальшивую выразительность, и глядя в них, я вижу лишь страх, присущий людям. Отвратительно. Он так старается подражать им, но все никак не может понять, что никогда не станет человеком. Это не вирус и не мутация. Это самое настоящие перерождение или же второй шанс, называйте как хотите. Уолкер не может этого понять, и эти его идеалистических взгляды на новую жизнь заставляют меня закипать от гнева. Он пытается влиться в общество тех, кто нас презирает и от страха перед собственной беспомощностью старается уничтожить таких как мы. Почему я не могу открыть ему глаза? Сколько боли мы все должны еще испытать, чтобы мир понял, что мы не чужие? Сколько еще наших должно повторно умереть, чтобы все успокоились? Я не понимаю его. Он не похож на других. Кирена не заботят сладкие речи о втором восстании, о любви и мире на земле, о месте, где все мы будем счастливы. Он другой. Чужой как для своих, так и для людей. Всегда был. Два длинных надреза на его запястьях, словно дыры оголяют душу. Он раскрыл ее и показал всем, выплеснул всю боль и проблемы, что его волновали. Я его не осуждаю. Сам не лучше, и от этого никак не могу успокоиться. Я вижу в нем что-то, что не дает покоя. Первая мысль, что посетила меня в момент нашего первого поцелуя, так это то, что он все еще способен на такое. Способен на столь сильные, взбалмошные, одуряющие эмоции. Он заразил меня своей игрой в человечность, и мне самому захотелось побыть хоть немного... другим. Уолкер стал моей лихорадкой, вирусом прежней жизни, вакциной, да черт его раздери, Кирен заставил меня отказать от всего, во что я верил. Из-за него я стал меняться. Возвратился на тот путь, от которого отказался и обещал никогда не возвращаться. В минуты, проведенные с ним, я чувствовал себя живым, нет, я был живым. Даже был способен почувствовать стук своего давно разложившегося внутри сердца, что больше никогда не сможет выстукивать ритм жизни. Черти что. А потом, все встало на свои места. Они сломали его, люди, которых он так любил. Разбили его личность окончательно, подвели к самой пропасти, привели его ко мне. В глазах Кирена больше не было того иллюзорного страха, что делал его похожим на человека, нет, там была уверенность в том, что его жизнь до этого момента была неправильной. Его белесая радужка, что почти сливалась с цветом глазных яблок, и четкий кружок зрачка заставил замереть даже меня. Тогда я понял, что в нем было не так. Понял то, что не давало мне покоя с момента нашей первой встречи. Смог собрать собственные мысли и чувства в кучу и подвести единственный логичный вывод: «Он прекрасен.» Взгляд, что кричал и желал изменить этот мир, заставил забыться. Его уверенные движения рукой, когда он стирал свой мусс, завораживали. Я не сразу понял, что вообще происходит, просто всматривался в его преобразившееся лицо. Смотрел и не мог поверить, что такое прекрасное создание скрывалось за наигранной человечностью и испытывало так много боли от рук тех, кого так любил. Стирая с моего лица этот гадкий мусс, он показал, что с этого момента начинается та самая новая эра, что мы так долго ждали. Я не жалею, что не выполнил свой долг. Не жалею, что предал общину. Просто потому, что уничтожить что-то настолько невероятное своими руками – самое большое преступление. Сохранить и сберечь его – все, что я могу. Даже если ради этого придется уехать за тысячи миль, скрываться от всех и вся. Но его протянутая бледная рука с тем глубоким порезом, что заставил увидеть другим его душу и облегчить накопившихся за восемнадцать лет страдания, да взгляд белесых, пугающий своим мертвым и в тоже время жизненным огнем, глаз молящих остаться с ним, удержали меня. Кирен больше не раздражал меня, и его взгляды на новую жизнь не вызывали вспышек гнева. Я просто восхищался им. Всегда. Ведь он был совершенно другим, особенным. Он был один из самых живых существ, что я когда либо видел. Он был прекрасен.