Письмо в никуда

** апреля 850 год. Капрал Райвель Аккерман. Пятьдесят седьмая вылазка за стены закончилась если не очевидно, то предсказуемо неудачно. Была потеряна треть солдат, в том числе и члены элитного спецотряда разведки. Гюнтер Шульц. Ойло Боссард. Элдо Джин. Петра Рилл. Враг захвачен не был. Видимо, я всё-таки бессердечен. Или же дело привычки. Оформляю письмо тебе как отчёт о вылазке, перечисляя количество трупов. Зачем я вообще сел его писать? Словно эта бесполезная порча казённой бумаги когда-нибудь попадёт тебе в руки. Странная ты. Всегда улыбаешься, громко говоришь. Шумная, раздражительная. И цвет волос твоих, яркий, будто пламя свечи, и дёргается так же, ведь ты постоянно в движении. Вообще, это всё Ханджи, очкастая дура. Залетела в мой кабинет, начала махать руками, что-то трындеть в своём фанатичном стиле о письме. Письме в никуда. Где теперь ты. Видимо, я такой же идиот. К чёрту эту ненормальную и это чёртово письмо. Да, всё же я идиот. Спустя три дня снова сижу за этим порядком надоевшим мне столом, который нарочно притягивает к себе слои белёсой пыли. Почему именно чистоплюй? Можешь не отвечать. Откуда же во мне столько надменности, кажется, такой вопрос шепотом пробегается среди новобранцев. Припоминается, ты, как обычно слишком разговорчивая и социальная, полезла с разговорами к Эрену в первый день в этом чёртовом пристанище мха и крыс. Не скажу, что я не специально услышал ваш разговор. В твоём голосе тогда звенел интерес. Ну, что ж. Могу удовлетворить его. Поздновато для откровений, а, Петра? Рос я не в лучшей атмосфере. И ребёнком был не лучшим. Мать всегда называла меня малолетним бандитом. Никогда не понимал этой интонации в её хриплом, омерзительном голосе. Плохо помню тот день, когда она подохла. Мне было лет семь. Или около того. Я теперешний свой возраст с трудом могу вспомнить. Помню лишь, что живу я как-то слишком долго в этом поганом мирке. Откуда во мне столько везучести? Или же желания жить? Нет, сомневаюсь. Вы мне года свои отдаёте что ли? Я знаю, это было совершенно не смешно. Я никогда особо не отличался изысканным чувством юмора. Вообще, любым. Не суть. В общем, детство моё всеми цветами радуги не переливалось. Я дрался, грабил, побирался. Спал в мусорных баках, а зимой забирался в собачьи конуры. Чудесные животные, эти собаки. Думаю, «увлекательнейшую» историю моей юности можно опустить. На твой ожидаемый вопрос убивал ли я когда-нибудь человека, я отвечу – убивал. И не раз. И знаешь, ради чего? Ради денег? Да, иногда особенно кровожадные зрители подкидывали монеток. Ради забавы? Если считать убийство насильника и извращенца забавой, то да. Я был юн, горяч. Да, мне приносило удовольствие чувство тёплой крови, стекающей по рукам. «Монстр», скажешь ты? Да, возможно. Лично я себя давно перестал считать человеком. Перейдём к моей встрече с Эрвином. Ты удивишься, но изначально моей целью было его убийство. Я даже сейчас, несмотря на моё к нему уважение, убил бы его. Как и все предыдущие, тот период моей жизни прошёл под землёй, в каменных трущобах. Ненавидел я то место всей душой. Были у меня друзья. Не подчинённые, как вы. Друзья. Один оболтус, легкомысленный повеса. Другая дура, шумная и раздражительная. И волосы у неё были раздражающе алого цвета. Постоянно называла меня братом. Бесит. Поступил нам заказ тогда от одного жирного чиновничка с верхов. На этого пингвина насобирали неплохой компромат и думаю, ты уже догадалась, кто. Я не был удивлён, когда Эрвин сам нашёл нас. Не знаю, на кой чёрт он решил разыграть тогда целый театр с нашим поступлением в разведотряд. Его поразили мои навыки маневрирования. Ха, манерная выскочка. Да и я был хорош. Плевался ядом, нарывался, угрожал. В общем, кто не был идиотом, легко раскусил нас. В ночь, перед нашей первой в жизни вылазкой, я сидел на террасе, смотрел на небо. Впервые я видел его таким…необъятным. Не ограниченным каменными уступами, сквозь которые клочок еле-еле просматривался. Я боялся. Не смейся. О гигантах я был лишь наслышан. Знал, что существуют люди, рост которых не заставлял бы меня комплексовать Ужасная попытка, я знаю. Ты сама когда-то говорила, что нужно уметь смеяться над собой. Чёрт, чем я занимаюсь. Ханджи идиотка. Я боялся не гигантов. Я был слишком самоуверен и слишком хорош, чтобы бояться погибнуть. Я боялся за них. За эту идиотку и придурка. Тогда я сказал им оставаться. Я чувствовал Смерть, слишком часто она приходила ко мне, чтобы я научился распознавать её жадное дыхание. Они были недовольны. Всё твердили мне про обещание, про то, что всё будет хорошо. А я лишь мог смотреть на небо. И думать, что оно такое же, как и под землёй. Фарлан просил верить в них. Изабель советовала «не париться». И я поверил. Но от своего страха не отказался. Не зря не отказался. Зря поверил. Я прочёл это по тускнеющему блеску удивлённо распахнутых глаз Изабель, чья голова оказалась около моих колен, когда лошадь скинула меня. Аномальный гигант как раз дожёвывал ноги Фарлана, разлегшегося на земле в ореоле лужи своей собственной крови. Плохо помню, что было потом. Лишь запах. Этот жуткий, въедливый, обжигающий запах разлагающегося гиганта, который покромсанным месивом лежал около меня. А я всё стоял. Над ней и ним. Над тем, что осталось от них. А там даже тел не было. Фарлана я хоронил завёрнутого по пояс в пакет, набитый землёй, будто у него были ноги, а Изабель я так и не смог полностью собрать. Но с тех пор, я так и остался служить Эрвину. Человеку, обрекшему нас, слепых глупцов, на смерть. Только им повезло больше. А я устал, Петра. Я устал умирать, продолжая жить. Возможно, ты хочешь узнать, как прошли твои похороны. Твой отец долго рыдал, проклинал меня и весь разведотряд, гигантов и, как бы ни звучало это, Бога. Никогда не думал услышать это от твоего отца. Ты и сама прекрасно знаешь его. Ты итак знаешь это, но тела твоего я не довёз убитому горем отцу. За что был проклят по десятое колено ещё раз. Если я когда-нибудь сдохну, то смогу самого Сатану подвинуть, превышая счёт проклятий раз этак в сорок. Я видел, как то, что раньше было тобой, безвольной тряпичной куклой вывалилось на землю и покатилось под ноги настигающему десятиметровому классу. Петра, почему ты хотела выйти за меня? Петра, чем я заслужил такое существо, как ты? Ответь мне, Петра. Ответь же. Петра, это Ханджи. Удивлена? Я в кабинете капрала. Не бойся, с ним всё в порядке. Он спит в кресле напротив, весь из себя такой хмурый и серьёзный. Может, он и не спит совсем? Эх, не, не спи он, я бы уже забрызгала этот красивый листочек своей кровью. Объяснить, почему я здесь и пишу тебе это? В последнее время, Леви что-то уж слишком переусердствует. Не только в установлении каждодневных рекордов по называнию меня дурой и идиоткой. Как бы это, попонятнее-то. В общем, насколько я могу судить по письму, по состоянию бумаги и нескольким видам чернил, Леви уже не первый день пишет тебе это письмо. То, что я прочла в нём…Это слишком убийственно. Знаешь, я никогда не могла понять Леви. В принципе, как и кто-либо другой меня. Однако Леви понимал. Словно читал меня, как книгу. Знал обо всём, что скрывается за мной. И всегда был рядом. Конечно, по виду его, когда было это «рядом», можно было подумать, что я скорее назойливая муха, просто мешаю ему, но даже это было ценнее, чем тысячи фальшивых соболезнований и слов поддержки. Однажды, он сказал мне: «Дура ты, Ханджи. Если так слаба твоя воля и разум, лучше сдохни. Прекрати трепыхаться. А если так сильна твоя жажда жизни, так захлопни варежку и существуй, живи, дыши, ешь. Большего тебе не будет дано никогда ». И тогда, утирая сопли и слюни, я подняла взгляд и на плечах его несгибаемых, всегда уверенно расправленных, я увидела костлявые руки Смерти. Она стояла за ним, отражалась в его глазах, читалась по его скупым жестам. Он - её игрушка, Петра. Я знаю, что и ты знала это. Знала, как никто другой. И всем своим сердцем желала стать его защитой, его стеной от его страшной хозяйки. Ты была слишком опасна для неё. Я знаю, за что ты любила его. И я знаю, что он любит тебя. Хоть и слово это абсолютно неприменимо к нему. Любит настолько, насколько может его израненное сердце. Он стоит надо мной. Чёрт, хочу научиться его бесшумной манере передвигаться. Стоит и смотрит, как я коряво записываю эти строки. Вокруг тишина. И я снова вижу Её. Вот она, стоит за его спиной. И не может подойти к нему, будто он теперь во власти другой хозяйки. Светлой, словно солнце. Он тоже знает это. Иначе бы он не говорил с тобой так, будто ты ещё жива.