Заводи и гони

Машины с открытыми дверями — это хорошо: не надо вскрывать замок или бить стекло, достаточно просто потянуть за ручку. Машины с остатками чужой еды, воды, патронов, чего угодно еще — это еще лучше: не надо тратить время на лишние вылазки. Машины с припасами и бензином в баке — это вообще шикарно: достаточно просто залезть внутрь, завести — и можно ехать. Чем больше мир погрязает в этой чертовщине с мертвецами, тем меньше шанс найти такую машину. Впрочем, тем ценнее каждое приобретение. Эта, например, не то чтобы редкостная находка, но сойдет: вместительный вольво, в салоне только пара пустых чистых пакетов и черная спортивная сумка, почти полный бензобак. Стоит себе на парковке у мотеля, пока хозяева, давно уже мертвые, шатаются по номеру, стукаясь о стены. Дэрил любезно избавляет их от острых углов, всаживая нож в глазницы, и обыскивает номер, попутно забирая с прикроватной тумбочки ключи от машины. Она уже четвертая угнанная за последние тридцать дней, хотя чисто технически эту он не угонял: ключи подошли, и подалась она легко, чуть ли не сама пошла, так что не в счет. На дороге пусто и безопасно, если закрыть глаза на пару мертвяков из мотеля, плетущихся где-то далеко позади, и, отъехав подальше, Дэрил выходит, пока есть возможность. Потому что не его это право — обкатывать очередное найденное сокровище. Обкатывает всегда Мерл. У него есть определенный ритуал, определенные правила, и Дэрил бросает ему ключи перед тем, как завалиться на переднее сидение. — Молодца, — одобряюще говорит ему Мерл, обходя машину кругом. Он трезв, как перед экзаменом по вождению, и чертовски доволен — аж глаза сияют. Хлопает авто по боку как-то отечески, проверяет сперва резину, затем — мотоцикл в багажнике, в багажнике, открывает капот. Губы так и норовят разъехаться в довольной, как у сатаны, ухмылке. Дэрил его не прерывает: это длится не больше минуты. Потом Мерл садится на водительское сидение и довольно вздыхает. Заводит мотор, кладет руки на руль, настраивает зеркала заднего вида — на кой черт они нужны, когда ни одного водителя на дороге больше нет — это десятый вопрос. Дэрил не спрашивает. Он только устраивается поудобнее и закрывает глаза. Машина трогается легко. Она в хорошем состоянии, словно специально их ждала. Мерл ухмыляется, похлопывая по рулю, и, судя по его ухмылке, все в порядке. Он выжимает газ. Мотель смазывается, съеживается в точку и остается далеко позади. В машине тихо, в бардачке ни единого диска, только резинострел посереди пожелтевших бумаг. Впору открывать окна, чтоб ветер свистел в ушах — хотя и это не вариант. У Дэрила в ушах свистит еще с ночи, когда он дежурил: мертвяки прессовали его несколько часов, хрипя, как футбольные болельщики. Но через несколько десятков километров это почти проходит. Небо постепенно начинает темнеть, ветер поднимается сам собой, накрапывает мелкий дождик. Дэрил дремлет, развалившись на сидение, и просыпается только тогда, когда машина останавливается. Его дергает из одной стороны в другую, он бьется спиной о сидение и трясет головой. — Полегче, блин, — бормочет, убирая со лба налипшие пряди. — Тихо тут, — говорит Мерл невпопад. Дэрил поднимает на него взгляд и вздыхает. Да, ритуал. Он уже успел подзабыть, как это бывает. Мерл может быть и трезв, но глаза пьяные, в зрачках у него плещется что-то странное. Он глушит мотор, и воздух сгущается, и кажется, что становится еще темнее. По пустой дороге в ушах свищет ветер. Дэрил еще раз встряхивает головой. — Заебал, — произносит. — Еще нет, — отвечает Мерл, хватая его за запястье. Пальцы у него, как обычно, горячие. — Иди-ка сюда. — Куда, блять? Мерл, посмеиваясь, выходит наружу. Толкает дверь, обходит машину спереди, выдергивает его на улицу и заталкивает на заднее сидение. От обивки пахнет сыростью и какой-то сладкой отдушкой, в ушах нарастает только-только унявшийся звон, кровь гулко пульсирует в сосудах. Мерл хлопает дверью и наваливается на него сзади, придавливая, хватается за ремень, впивается влажными губами в загривок и на пару секунд прижимается к спине лбом. — Так лучше? — уточняет. Проходится по поясу, сдирает и швыряет на пол нож, задирает рубашку и жилетку. Ткань скрипит и натягивается, на сидении чертовски тесно, и о стекло что-то еле слышно скребется. — Дай угадаю, кто же там к нам ломится, — тянет Мерл, отстраняясь. Дэрил одергивает рубашку. Слишком жарко. Слишком громко. Кровь стучит в ушах так, что ничего другого не слышно. Обычно Мерл делает это быстро — как ворует, как вешает лапшу людям на уши, как убивает. Быстро расстегивает ремень, быстро сдергивает штаны, быстро прижимает к кровати, полу или стене, быстро смазывает, быстро растягивает, быстро трахает. Дышит тяжело, руки держит на его, Дэрила, бедрах. Иногда парой резких, отрывистых, грубоватых движений гладит спину, иногда наклоняется вперед, утыкаясь лбом куда-то между лопаток, наваливается всем своим весом на спину Дэрила. Матрас прогибается под ними, или пол скрипит, или приминаются обои, а Дэрил изо всех сил упирается в них ладонями, сжимает кулаки, запрокидывает голову, кусает губу. В такие моменты ему слишком хорошо, так хорошо, что удовольствие не выдохнуть и не выбить из себя короткими ударами о матрас, или половицы, или стену, и он изгибается, матерится сквозь зубы, выдыхает, отрывисто и хрипло стонет, грызет собственное запястье, и иногда, иногда ему кажется, что они в двух шагах от того, чтоб попросту спалиться. Однажды Мерл прижал его прямо к двери их бывшей общей спальни дома. Где-то на кухне отец и Джесс обсуждали охоту, а Дэрил только-только вернулся с нее. Он был весь в листве и песке. Мерл вытряхнул его из одежды и вжал в створку. За ней отчетливо слышались голоса, а у Дэрила предательски сорвалось дыхание. Дэрил кусал себя за запястье, пока Мерл готовил его и притягивал к себе, держал за бедра, и Дэрил, задыхаясь, так вцепился в дверную ручку, что едва не вырвал ее с корнем. В коридоре раздаются шаги. Дэрил внутренне обмирает, но дверь так и не открывается. В другой раз Мерл завалил его на багажник пикапа. Отец дома, допивал вторую или третью бутылку, смотрел телевизор, прекрасно знал, что Мерл приехал, но плевать он хотел на это. Мерл, кажется, не был в обиде. Дэрил шипел под ним и отталкивал его за плечи, но с наслаждением запрокидывал голову и кусал губу, когда Мерл расстегивал ему брюки и обхватывал пятерней член. Мерл знал, как к нему прикасаться — успел не то что научиться, а выучить наизусть, и Дэрил невольно охал, лежа на багажнике, с лицом в самое небо, алое, как и положено на закате, и с отцом, который вот-вот может выйти из дома просто чтобы отлить или чтобы проораться, как он любил после энного глотка своего дешевого пойла. Может, от того Дэрил и кончал так быстро. В следующий раз, едва они успели зайти внутрь дома, Мерл тянул его к себе сразу за входной дверью. Просто притягивал к себе и целовал жестко, резко, быстро, ладонью надавливал на затылок. Дэрил упирался в створку, чтобы ее нельзя было открыть с той стороны, и раздраженно говорил: — Урод. Мерл посмеивался и больно сдавливал его бедро. Сейчас же все по-другому. Может, дело в том, что в машине худо-бедно безопасно, а может, в том, что Мерл обожает все, в чем урчит мотор. Так или иначе, здесь он не торопится, заваливается на сидение, кое-как выпрямляясь, тянет Дэрила на себя, на свои широко раздвинутые колени. Дэрил упирается ладонями ему в плечи и наклоняется, а потом вздрагивает: что-то ощутимо ударяется о стекло. Ударяется и стекает вниз со скрипом. — Ш-ш-ш, — тянет Мерл, запрокидывая голову. — Это всего лишь маленький мертвяк. — Заткнись, — отвечает Дэрил. — Ты что, его боишься? — спрашивает Мерл, приподнимаясь. Дышит прямо на ухо, тяжело и неровно, и чтобы заразить своим безумием наверняка, запускает ладонь за пояс брюк. — А? Давай я тебе помогу. Дэрил выныривает из туманного, жаркого марева, выдыхает долго, с силой. В уши назойливо стучится скрип полуразложившегося тела о стекло. Он только раскрывает глаза, моргает, глядя на Мерла — раскрасневшегося, сощурившегося недобро, нехорошо, с тяжело вздымающейся грудью, с приоткрытыми губами. Дэрил целует эти губы коротко, но крепко, пока Мерл не отстраняется, придерживая его рукой за подбородок, чтобы придирчиво осмотреть — Не бойся, — говорит он покровительски. Дэрил дергается, а потом дергается еще раз, когда на глаза ложится красный платок — его же платок, подарок Скаут. Мир становится красным, мир становится чертовски жарким, мир становится таким, что он задыхается. — Сними эту херню, — шипит он. Мерл же деловито завязывает узел. Потом проходится жесткой хваткой по шее, по плечам, по позвоночнику и возвращается к полоске кожи над брюками. Гладит ее, дергает молнию вниз, сдирает брюки вниз, вздыхая как в тот день, когда впервые сел за руль. Дэрил сжимает кулаки. В уши впивается надсадный скрип, а в кожу впиваются прикосновения — Мерл трогает его привычно, так, как он трогал бы сам себя. Дэрил еще многое хочет сказать. Он зол, он хочет всадить нож в чей-нибудь череп, и он не уверен, что этот череп должен обязательно принадлежать тому мертвяку за окном, но слов не остается. Он изгибается, ударяясь спиной о переднее сидение, но терпеливо сносит все до того момента, пока терпеть дальше не становится невозможно. Тогда он хватает Мерла за запястье. — Выдохся? — спрашивает тот. Наверное, усмехается — Дэрил на проверку проводит пальцами по его губам, повторяя их изгиб, и Мерл приоткрывает их. У него острые зубы и влажный, мягкий язык, которым он медленно обводит пальцы Дэрила, подушечки, ногти, фаланги, потом смыкает губы, подаваясь сначала назад, а потом — вперед. Это… так он никогда не делал. Дэрил одергивает руку и вспыхивает, опуская голову. Ладони в секунду становится холодно, и он прижимает ее к плечу Мерла. Звенит пряжка ремня, звякает молния. Мерл приподнимается на мгновение, сдергивая джинсы. Дэрил замирает. С закрытыми глазами кажется, что в машине невообразимо много места, и одновременно оно все сжимается до них двоих. Он трется о Мерла, опускает голову, чтобы коснуться лбом его лба, и дает себе несколько секунд, чтобы отдышаться. Мерлу плевать, дышит ли он вообще. Мерл кладет одну руку ему на бедра, а вторую лениво запускает меж ягодиц, смазывая вход парой неспешных движений. Пальцы влажные, с них течет, и Дэрил едва-едва хватает воздух губами. Мелкими глотками. Мерл напоследок цепляет пальцами косточки таза, гладит кожу и только потом насаживает его на себя — торопливо, несдержанно, жадно выдыхая. Дэрил дергается: больно, жарко, много. И нихрена не приятно в первые секунды. Мерл нетерпеливо, резко гладит его, отдрачивая, с губ сыплется сплошное: — Черт-черт-черт, — у него и без того хриплый голос, но сейчас он срывается в совершенный хрип, и Дэрил зло прикусывает свои пальцы, медленно подаваясь вверх. Мерл хрипит и, кажется, стонет — каждый его выдох Дэрил слышит так же отчетливо, как и свой собственный. Еще он слышит, как там, за стеклом, бушует настоящая буря. Но ему на все это плевать. — Давай, давай, — выговаривает Мерл, подталкивая его. Дэрил крепко упирается ему в колени ладонями и повинуется. Мерл откидывается спиной на сидение, и его руки сжимаются так, что становится больно, и Дэрил негромко, коротко вскрикивает. Мир переворачивается. Мерл придерживает его за бока и тянет вверх, рыча и задыхаясь, спускает ему меж бедер и вталкивается внутрь еще раз. Дыхание тяжелеет. Его ладонь на члене Дэрила слабеет и разжимается, мокрые пальцы скользят по коже, и этого достаточно. Дэрил кончает на его пальцы, на свой живот и на его. Долгие секунды он ничего не слышит. Долгие секунды он лишь вздрагивает, покачиваясь назад и вперед. Мерл кладет ладонь на его затылок и притягивает к себе, целуя. Пока Дэрил занят поцелуем, развязывает узел на затылке. Платок падает на сидение и исчезает в темноте, да и черт с ним: можно поднять позже. Дэрил меньше всего в этот момент думает о платке. Мерл лежит под ним расслабленно: майка сползла с груди, на шее мерно бьется жилка, губы широко раскрыты, зрачок почти перекрыл радужку. Дэрил отстраняется. Валится на сидение, застегивает джинсы и вытирает о них руки. На мгновение становится тихо, и в это мгновение отчетливо слышно, как хрипят снаружи мертвяки. Дэрил разминает запястья, выдыхая. Иногда ему хочется забыть об этом долбаном апокалипсисе. Не потому, что его все это чертовски напрягает, а потому, что иногда хочется тишины. Иногда хочется, чтоб никто не мешал.