О потерях и находках

Когда я уже наполовину расправился с яйцом-пашот и почти перестал дымиться от Дживсовой тонизирующей смеси, мой камердинер вручил мне утреннюю газету и кашлянул в своей обычной манере а-ля «овца, робко заявляющая хозяину о своем присутствии». – Да, Дживс? – спросил я. – Сэр, я хотел бы узнать, в состоянии ли вы припомнить некоторые подробности прошлого вечера. В частности, это касается местонахождения вашей новой шляпы. Я автоматически похлопал себя по макушке – что, конечно же, было довольно глупо даже для старины Бертрама, ибо Дживс не позволил бы мне и глаз сомкнуть с головным убором на черепушке. Даже веселенький ночной колпак, приобретенный мной однажды, был признан неподобающим. Хоть я тогда и попытался дать Дживсу решительный отпор – ибо цивилизация окончательно скатится в тартарары, если человеку даже в уединении собственной спальни запрещено будет носить яркие вещички, – колпак все равно покинул сей бренный мир благодаря загадочному стечению обстоятельств, в котором были задействованы острые зубы одной собачонки и моя собственная привычка крутиться волчком в постели из-за ночных кошмаров. – Ну, – промычал я наконец, – когда мы вышли из театра, шляпа точно была на мне – Барми еще как попугай твердил, что она просто обалденная. Это было ровно перед тем, как мы зашли в «Бирмингем» – попробовать новый фирменный коктейль. – В тот вечер вы не посещали больше никаких заведений, сэр? Я подкрепил свой дух глотком чая. – Кажется, нет. Хоть и не помню толком, как в результате добрался домой. Дживс выразительно посмотрел на меня, и я подавил желание закопаться под одеяло под этим взглядом; ибо хоть я и в самом деле не помнил обратной поездки к Беркли-Мэншенс, все же некоторые смутные образы – нет, скорее, все-таки ощущения – прошлой ночи остались у меня в памяти: ощущение тепла, и ощущение Дживса, укладывавшего меня в кровать, и ощущение того, как я... – Сэр? – окликнул меня Дживс ровно в тот момент, когда в моей голове всплыло наиболее памятное из ощущений: когда Дживс переодевал молодого господина ко сну, пальцы упомянутого м. г. совсем ненадолго зарылись в волосы упомянутого же Дживса. – Прости, старина, замечтался. О чем, бишь, я только что говорил? – спросил я, невинно хлопая ресницами. Тетя Далия не устает повторять, что так я выгляжу еще глупее, чем обстоит на самом деле. – Итак, вы были в «Бирмингеме», сэр? Я немедленно позвоню туда и справлюсь по поводу вашей шляпы. – Спасибо, Дживс. Только не стоит поднимать суматохи – ведь это всего лишь шляпа. В конце концов, не забывай, какое великое множество шляп ты спалил в камине, даже глазом не моргнув. Вероятно, сторонний наблюдатель не обратил бы на это внимания, но мне показалось, что напряжение вокруг глаз Дживса спало и обычная его надутая мина заметно смягчилась. – Простите мое замечание, сэр, однако ни одна из указанных шляп – невзирая на постигшую их судьбу – не подчеркивала вашу внешность столь выгодно, как эта. Мы, Вустеры, сделаны из твердой породы – но при этом, к несчастью, наделены исключительно белой кожей, которая самым бессовестным образом изобличает малейшие оттенки нашего смущения. – Э-э... Ну... В общем, давай звони, Дживс. – Очень хорошо, сэр. *** Странные существа эти собаки. Полная противоположность кошкам, которые, на мой взгляд, в большинстве своем необычайно славные ребята. Бертрам никогда не станет иметь дела с собакой, если поблизости есть кошка, – так я всегда говорю. – Одно лишь радует – он ни разу не пытался цапнуть меня за лодыжку, – сказал я, пока мы с Дживсом гуляли в парке с абердинским терьером моей тетки Агаты. – Простите мою дерзость, сэр, однако должен заметить – наши четвероногие друзья в самом деле питают злосчастную склонность к этой детали вашей анатомии, – сказал Дживс, вышагивая рядом со мной по аллее. Обычно Дживс выгуливал собаку один; но погода стояла чудесная, и, когда подошло время ежедневной экскурсии Макинтоша, я напросился к ним в компанию. – Сущая правда, Дживс, – согласился я. – Увы, ты не хуже меня знаешь, что возня с Макинтошем – единственный способ тронуть сердце тети. Я не намного преувеличу, если скажу, что она любит это животное больше всех своих племянников, вместе взятых. Такие утверждения чреваты самыми непредсказуемыми капризами судьбы – я хочу сказать, если три божественные леди и впрямь сидят на небесах за прялками или чем-то вроде, не стоит испытывать их терпение подобными заявлениями, а то они выйдут из себя и нарочно оборвут нить. Или, в данном случае, собачий поводок. – Макинтош! – завопил я, объятый ужасом, когда вырвавшийся на волю пес во весь опор дунул за каким-то представителем семейства грызунов. Но, как я уже говорил, стояла чудесная погода, а значит, в парке было полно народу, прихватившего с собой на прогулку собак и детей, – и, невзирая на все усилия (в Итоне я не числился среди самых быстроногих, однако вустеровские ходули всегда служили мне верой и правдой), догнать Макинтоша я так и не сумел. – Дживс! – проблеял я и тут же обнаружил, что он стоит возле меня и вертит головой по сторонам, прочесывая взглядом окрестности в поисках мятежного терьера. Я, конечно, последовал его примеру, но черная тоска уже успела пустить корни в моей душе. – Я пропал, – скорбно сообщил я Дживсу. – Не стану описывать, что именно со мной сотворит тетя Агата за потерю услады ее сердца, – одно лишь скажу: Бертраму не поздоровится. Хорошо бы между мной и нею сейчас пролег океан, а еще лучше – два. Давай махнем в Австрию, а, Дживс? Ты сможешь переворошить все тамошние коралловые рифы и поймать кучу экзотических рыбешек. – Полагаю, вы имеете в виду Австралию, сэр. Несмотря на то, что я действительно не возражал бы против посещения этой страны, нам едва ли понадобится переезжать туда навсегда, – отозвался он. Я повернулся к нему; надежда осенила мое сердце. – Дживс, – произнес я пылко, – если твои выдающиеся мозги додумались до какого-то решения, Вустер тебя слушает. – Вас не затруднит проследовать за мной, сэр? – предложил он, слегка касаясь моего локтя. Мы с Дживсом завернули за угол, потом еще за один – и там, у двери в лавку мясника, восседал Макинтош собственной персоной, с выражением полнейшего собачьего счастья на морде. Ему не было дела до страданий всяких там племянников, которым из-за этого паршивца в лучшем случае отгрызли бы конечности. – Ну и ну, Дживс, откуда ты знал, что он побежит сюда? – спросил я, с неимоверным облегчением сгребая терьера в охапку. Дживс деликатно кашлянул. – Дело в том, сэр, что Макинтош привык гулять по одному и тому же маршруту, никогда не отклоняясь в сторону; и мистер Хартли, питающий привязанность к собакам вообще и к абердинским терьерам в частности, нередко при встрече угощает его мозговой косточкой. Я предположил, что, отказавшись от преследования добычи, Макинтош мог пожелать перейти прямо к десерту – и, как видите, моя гипотеза подтвердилась. – Дживс, ты – лучший из всех возможных Дживсов, – благоговейно произнес я; вустеровское сердце распирало от нежности и благодарности. Будь это не столь неуместно – не говоря уже о том, что просто чертовски неудобно, с такой-то ношей, – я бы не постеснялся кинуться ему на шею. – Рад быть вам полезным, сэр, – откликнулся он, вновь пристегивая поводок к ошейнику Макинтоша. И даже если в тот момент его пальцы легонько коснулись моих... что ж, это неизбежно, когда в руках у вас извивающийся угрем пес, который так и норовит выскочить навстречу своему щедрому на подношения приятелю. *** Ничего не получалось – я пытался вспомнить фрагмент из середины, но в ушах у меня раздавался лишь кашель Кэтсмита, который в тот вечер так гоготал, что поперхнулся коктейлем. Тщетно надеясь, что потерянные такты мелодии соизволят вернуться ко мне сами, я бездумно тренькал по клавишам. – Не желаете ли немного освежиться, сэр? – как всегда вежливо осведомился Дживс, однако в тоне его слышалась пасмурная нотка. Неудивительно, если учесть, что весь день напролет я гонял по кругу один и тот же мотив; и, поскольку Дживс возмутительно негибок в отношении не только модной одежды, но и музыки (не говоря уже о непонятном предубеждении к безобидным струнно-щипковым инструментам) – он, разумеется, к этому моменту отчаялся не менее, чем старина Бертрам, потерпевший сокрушительную неудачу в попытках выудить несколько нот из глубин ненадежного серого вещества. – Да, спасибо, – сказал я, ибо когда два человека с железной волей живут бок о бок, само собой разумеется, что в некоторых случаях одному придется прогнуться под другого. Я оставил пианино в покое и переместился на диван, продолжая машинально выбивать ритм на своем бедре. Дживс протянул мне стакан со старым добрым б. и с. и затем кашлянул в своей обычной манере: – Вас что-то беспокоит, сэр? Я заметил, что взгляд его при этом был устремлен на мои неугомонные пальцы. – Не могу припомнить пары тактов, хоть убей. До чего же странно, когда собственная память отказывается тебе служить, не правда ли? – В самом деле, сэр, – отозвался Дживс. – Быть может, если бы я ел побольше рыбы... – угрюмо протянул я, чувствуя, что с этой мелодией дело у меня так и не выгорит. – Хотите, чтобы я пересмотрел обеденное меню на сегодня, сэр? Я серьезно обмозговал это предложение: Дживсу на днях удалось выведать у кухарки Бринкли-Корта рецепт одного из рыбных шедевров Анатоля; и хоть Дживс, конечно, не Анатоль, но со сковородками управляется более чем уверенно. Однако в тот день я успел достаточно надоесть ему своими музыкальными упражнениями, и с моей стороны было бы верхом наглости еще и докучать ему по поводу обеда. Поэтому я просто улыбнулся и беззаботно прощебетал: – Не нужно, старина. Пусть рыбу ест тот, кто заслуживает ее больше меня, – и салютовал ему бокалом. – Вы чрезвычайно добры, сэр, – сказал Дживс и направился в сторону кухни. Но затем он вдруг совершил нечто абсолютно себе не свойственное – остановился на пороге и, помявшись, произнес: – Возможно, сэр, если вы пропоете сопровождающий мелодию текст, это освежит вашу память? Я похолодел: – Откуда ты знаешь, что у нее есть текст? – Черт, я ведь был так осторожен: ничего не напевал, не проговаривал – песенка-то была не из тех, что можно исполнять перед тетушками, да и вообще при дамах. А в моем случае, она была свидетельством еще и того, о чем вряд ли стоит трепать языком в присутствии начиненного рыбой слуги, которому самой судьбой предначертано делать выводы из услышанного. Дживс ни на йоту не изменился в лице: – Мелодия подобного рода предполагает наличие сопутствующих слов, не правда ли, сэр? Я нервно рассмеялся в ответ: – Ну, раз уж вустеровский мозг не способен выкашлять из себя и пары нот... Боюсь, вспомнить слова песни ему будет точно не под силу. Мгновение он не отрываясь смотрел на меня, а затем сказал: – Весьма печально, сэр. Вы будете обедать в обычное время? – Да, конечно, – откликнулся я, безмерно довольный, что удалось-таки выкрутиться. *** Советую принять к сведению: случись вам посреди зимы шататься по улице в пестрой компании «трутней» и внезапно нутром почуять, что вас сейчас втравят в редкостно дурацкое действо с участием полузамерзшего фонтана, мармелада и костюма лошади для двух человек, – отойдите в сторону, не повторяйте моей ошибки. Именно о таком происшествии я поведал Дживсу, хотя на середине рассказа смешался и заклевал носом. Причем мне так и не удалось толком донести до него решающее значение лошадиного костюма в вышеописанном сценарии. Потом явился мой домашний врач, к услугам которого я прибегаю крайне редко, покудахтал что-то насчет мокроты в легких и окоченевших до полусмерти молодых кретинах – последнее, по-видимому, относилось к небезызвестному Б. Вустеру, но я решил, что для полной уверенности надо переспросить Дживса. – Дживс, – простонал я, – что он врет, какая «полусмерть»? Я до смерти окоченел. – В самом деле, сэр, – откликнулся Дживс, и успокаивающий тон его голоса лег бальзамом на мою душу. – Как вы себя чувствуете? Послышался мимолетный звук, отдаленно напоминавший вздох; но вряд ли он исходил от Дживса – ибо в его репертуаре подобных м. з. о. н. в. явно не наблюдалось. – Ну и ну, Дживс. Похоже, я окончательно растерял свои серые клеточки – либо они попросту отказали из-за мороза. И что мне теперь делать, как думаешь? – Я думаю, сэр, вам следует принять лекарство, а затем отдохнуть, – ответил Дживс. Он помог мне сесть, придерживая одной рукой, и поднес к моим губам стакан. Привыкший к укрепляющим средствам, которыми Дживс регулярно меня пичкает, я послушно проглотил содержимое. – Твое?... – спросил я, скорчив гримасу, поскольку вкус микстуры оставлял желать лучшего. Смеси за авторством Дживса способны все волосы на теле поставить дыбом, а глаза – выпрыгнуть из орбит и отскочить к ближайшей стенке, но проглоченная мной жидкость явно не была рассчитана на подобный эффект. – Боюсь, что нет, сэр. Это средство прописал вам врач. – Все равно твое лучше, – поспешил я заверить его. – Твое всегда лучше. Вообще все-превсе. Это было даже мимолетнее, чем вздох, – но мне показалось, что я сумел разглядеть тень снисходительной улыбки, оттянувшей кверху уголок рта Дживса. – Благодарю, сэр. – Все-превсе, – упрямо повторил я, полагая, что в первый раз он не понял меня как следует, – довольно неожиданно с моей стороны, ибо мощный ум Дживса обычно знает наперед, что я собираюсь сказать, и разбирает любую словесную кашу, исходящую из моих уст. – И ты сам... Он мягко уложил меня обратно на подушки и укутал целым ворохом одеял – в частности, я узнал отделку пухового, которое он, должно быть, позаимствовал из комнаты для гостей, – а затем по вустеровским ногам разлилось тепло от грелки, что Дживс подложил к моим ступням. И даже несмотря на муть в голове и ощущение себя принцессой на горошине – с поправкой на одеяла вместо матрасов, и то, что я лежал не на них, а под ними, и очевидное отсутствие бобовых в моей постели, – мне показалось, что, когда Дживс ненадолго присел на кровать, я почувствовал рядом с собой теплоту его бедра. Честно говоря, я ожидал, что после этого он удалится и займется делами, которыми Дживс обычно занят, когда молодой господин музицирует, принимает гостей или просто находится в отключке, – однако вместо этого он опустился на придвинутый к кровати стул. Внезапно веки у меня невыносимо отяжелели, и я, не в силах сопротивляться, смежил их. После этого Бертрама со всех сторон окружили теплота, темнота и тишина; однако в какой-то момент мне почудилось, что я снова услышал вздох – на сей раз не мимолетный и не овцеподобный – и чей-то голос произнес: «Ох, сэр...» тоном, который мне редко от кого доводилось слышать. Этот тон напомнил мне, как однажды тетя Далия, что есть сил стиснув меня в объятиях, сказала, чтобы я никогда, никогда больше не заставлял ее так волноваться. *** Прошло уже некоторое время с тех пор, как я передал все дела в ведение Дживса; и хотя подавляющее большинство жителей сельской глубинки теперь твердо уверено, что я опасный сумасшедший, в целом мое существование стало гораздо более безоблачным. Сам же Дживс, будучи славным парнем, время от времени потворствует слабости молодого господина, если того тянет на философские размышления. Или поэтические. Или то и другое вместе. Словом, однажды вечером, когда Дживс принес мне выпить на сон грядущий, я решил завести с ним разговор. – Плесни и себе, Дживс, если есть желание. Я тут обдумываю одну мыслишку, и хотел бы задать тебе вопрос: как ты узнаёшь, когда что-то теряется? Дживс приподнял бровь на четверть дюйма, но послушно смешал себе порцию б. и с. и присел рядом со мной на диван. – Теряется, сэр? – Ну да. Как говорится, было да сплыло. – Понимаю, сэр. Однако не могли бы вы уточнить характер потери? – А зачем? – При всем уважении, сэр, некорректно приравнивать пропажу носков к утрате таких нематериальных ценностей, как здоровье или память. С минуту или около того я переваривал это замечание. – Ну, полагаю, речь пойдет именно о нематериальном. Если пропали носки, так они уж пропали без всяких затей; причем если в деле замешана собака, то должны остаться улики – довольно неаппетитные на вид, но все же вполне материальные. Дживс задумчиво отпил из бокала. – Возможно, сэр, тогда и в первом случае следует подыскать улики, говорящие о том, что данные ценности действительно утрачены. – В том-то и загвоздка, верно? Всякие нематериальные штуки – это тебе не полусъеденные носки; свидетельства их пропажи под шкафом не найдешь. Как же тогда понять, что такая вот неосязаемая штукенция больше тебе не принадлежит? То ли из-за того, что час был поздний, то ли из-за более чем странного разговора, в который я втянул своего камердинера, Дживс одарил меня воистину рентгеновским взглядом – проникающим в самую суть вещей, я хотел сказать. – Тогда, сэр, стоит прибегнуть к мнению другой стороны, которая могла бы определить, что именно было утеряно. В указанных обстоятельствах следует обратиться к близким нам людям – как раз они способны подметить подобные нюансы. – Хм, не думаю, что мог бы в таком деле положиться на диагноз старины Барми, – с сомнением протянул я. – Мнение мистера Фотерингей-Фиппса – не самое подходящее мерило в данном случае, сэр. Я облизал губы: – А на чье мнение мне стоит опереться, как думаешь? Дживс не сводил с меня глаз. – Даже если бы поиск и возмещение утерянного вами не являлось моим профессиональным долгом, я бы с удовольствием взял на себя данную привилегию. Со своей стороны, я уже давно привык считать Дживса другом; но сейчас, из-за того, что феодальный дух моего камердинера слегка отошел на второй план и малый дерзнул признаться, что питает ко мне сходное расположение, у меня неожиданно разгорелись щеки. – Взаимно, дружище. Хотя я и не представляю, какой именно должна быть твоя потеря, чтобы я мог понять, что произошло, и найти способ восполнить ее тебе. – Не представляете, сэр? Его реплика заставила меня замереть с открытым ртом. У Бертрама есть дурная манера болтать лишнее – так утверждают все мои тетушки, и, говоря по чести, это не такая уж пустая придирка. Но сейчас я попросту онемел, пораженный горячностью тона Дживса. – Не представляете – осознание какой потери еще острее, когда знаешь, что ее готовы разделить с тобой? – Дживс?... – хрипнул я, почти забыв, как вдыхать живительный газ. Он отставил свой бокал в сторону и, мягко разжав вустеровские одеревеневшие пальцы, избавил меня от моего собственного. – Так вот, я взвесил все обстоятельства, сэр, и, как мне кажется, моя потеря абсолютно безвозвратна. Я изо всех сил старался хоть как-то увязать ворох обрушившихся на вустеровскую черепушку фактов, но в итоге у меня только голова закружилась. Без деликатности в намеках порой не обойтись, но иногда человеку требуется предельная ясность в том, что именно является предметом разговора. – Дживс, так ты хочешь сказать, что я... что ты... что мы... На лице Дживса улыбка появляется лишь в редких случаях, да и тогда она крайне сдержанна и мимолетна, – но, кажется, ни одна из его улыбок не могла бы сравниться с той, что нежно приподняла уголки его губ сейчас: – В отношении себя, сэр, вынужден признаться, что потерял голову окончательно и бесповоротно. – О... – пролепетал я, – в смысле... ты тоже должен знать, что я сам... и вроде бы уже давно... я уверен, что... И в этот момент Дживс поцеловал меня. – Право, Дживс, – выдохнул я некоторое время спустя, когда обстоятельства приняли решительно французский оттенок, – я уверен, что не столько потерял голову, сколько, напротив, обрел ее – и твоя помощь в этом деле оказалась просто неоценима. – Рад быть вам полезным, сэр, – мурлыкнул Дживс и подкрепил свои слова действием. *** По правде говоря, той ночью я лишился еще кое-чего; и Дживс сообщил мне, что данная потеря также относится к числу безвозвратных. Впрочем, туда ей и дорога, скажу я вам – ибо, определенно, есть на свете мелочи, утрата которых оплачивается нам сторицей. fin