Дживс и спор в четвертом часу

– Ну и ну! – воскликнул я, потому что мысль, сию секунду запрыгнувшая в вустеровский мозг, заслуживала подобного восклицания, как ни одна другая. – Ну и ну! – повторил я – просто для верности. Случилось это ровно в три часа. Три часа дня – не самое плохое время для писательства, когда дремота от сытного ланча уже понемногу рассеивается, но настырное посасывание под ложечкой в ожидании чая пока не заявило о себе; и, стало быть, я сидел за письменным столом и набрасывал начало очередной истории. Может статься, вы впервые решились вкусить плодов литературного творчества Бертрама Вустера – хотя, если учесть, что я пишу исключительно ради собственного удовольствия, то не очень понимаю, как такое возможно. Так или иначе, позвольте объяснить: в своем сочинительстве я неизменно следую одному принципу – первым делом, после того как обозначено место действия и пр., я представляю читателям Дживса. Кстати, сейчас я как раз пытаюсь совладать со своим пером – оно явно считает, что настала пора познакомить вас с Дживсом, и, боюсь, утихомирится, только когда я хотя бы вскользь коснусь этого момента. Ну что ж, очень хорошо: Дживс – мой камердинер. А еще он – совершеннейший образчик человеческого рода, когда-либо ступавший по этой земле. Надо сказать, в своих опубликованных записках я выражаюсь далеко не так прямолинейно – чаще прибегаю к более туманным определениям вроде «выдающийся ум» и «царь и бог среди камердинеров». Между нами, однако, так оно и есть на самом деле – это я по поводу «совершеннейшего образчика». Итак, как уже было сказано, я подобрался к определенному моменту в рассказе (не в том рассказе, что вы читаете, а в другом, который я писал в тот день, – см. второй абзац), то есть к традиционному пению дифирамбов Дживсу. И тут мне взбрело в голову задаться вопросом – а что, собственно, удерживает такого человека, как он, на службе у такого, как я. Я хочу сказать – несмотря на то, что Вустеры участвовали в битве при Азенкуре и все такое, едва ли этого достаточно, чтобы привязать один из величайших умов столетия к такому первостатейному болвану, как ваш покорный слуга. Нет-нет. Как испокон веков принято считать, узы между столь непохожими друг на друга субъектами, как я и Дживс, жизнеспособны лишь при одном условии, и условием этим может быть только... Я замер. Моргнул. Возглас «Ну и ну!» слетел с моего языка – и, как я уже упоминал, слетел дважды. Все оттого, что в голове у меня пронеслось изящным пируэтом следующее: «Единственная в мире сила, способная удерживать Дживса у меня на службе, – это любовь». По мере того как все дальше разветвлялась (можно так сказать?) моя мысль, я все задумчивее покусывал нижнюю губу. Указанная мысль вовсе не собиралась исчезать со сцены, точно сэр Родерик Глоссоп, которому доложили о неминуемом прибытии полной корзины котят. Нет, она оставалась на месте, и мне пришлось остаться на месте, поскольку не оставалось ничего другого, как сидеть и думать – насколько все это серьезно и что, в таком случае, остается делать? Обычная моя тактика в разрешении всяких скользких вопросов – обратиться к Дживсу. По очевидным причинам (очевидным, разумеется, всем, кроме Барми Фотерингея-Фиппса; старина, если ты читаешь эти строки, то позволь выразить восхищение, что ты до них дошел, – такие нечеловеческие усилия требуют хорошего отдыха), сейчас подобный маневр был решительно исключен. К счастью, однако, Дживс не единственный в Беркли-Мэншенс обладатель острого ума, способного на изощренные комбинации. Да, вы не ошиблись – в своем кругу Бертрам У. Вустер также считается экспертом по составлению хитрых планов. Пусть я и не по самые уши набит рыбой, как один личный слуга джентльмена, но могу сказать, что доброй порции sole Bretonne avec gratin du fenouil (1) в исполнении Анатоля достаточно, чтобы разбудить мозг самого унылого пьяницы, – а за время своего пребывания в Бринкли я проглотил не менее трех доз этого магического снадобья. Не стоит удивляться, что у меня с легкостью созрел план того, как узнать, являются ли чувства Дживса к молодому господину несколько более глубокими, чем можно предположить, судя по его бесстрастному облику. Возможно, я пока не успел прояснить это толком; так знайте – я очень-очень надеялся, что мои догадки подтвердятся. Я хочу сказать: ну кого будет волновать маленький нюанс в виде мужественности любимого мужчины, если этот любимый мужчина – Дживс? Говоря откровенно, я был решительно без ума от него – с начала времен, как выражаются поэты, – но до сих пор не имел оснований подозревать, что взгляд, брошенный на вашего покорного слугу, вызывает у него определенный трепет между ребер. До сих пор я довольствовался тем что есть – добрыми хозяйско-камердинерскими отношениями; точнее, уже успел возненавидеть их – но это было всяко лучше, чем любовные излияния, после которых Дживс, несомненно, отбыл бы восвояси без всякого желания когда-либо еще встречаться с чокнутым экс-нанимателем. Наоборот, я бы сильно удивился, задержись он в этом случае даже для получения самой коротенькой рекомендации, – вместо того, чтобы немедленно сделать ноги. Учитывая длину его ног и что он вмиг появляется из ниоткуда, как только требуется его присутствие, он оказался бы в своей далекой таинственной Персии прежде, чем я успел бы глазом моргнуть. Однако сейчас мне пришло в голову, что может быть – всего лишь может быть – он этого не сделает. В смысле, никуда не отбудет – по крайней мере, если я подойду к этой теме со всей осмотрительностью. И как только у меня получилось натянуть свою решимость на колки (2) – это одно из выражений Дживса, чертовски удобное, скажу я вам, – он опять проделал этот свой трюк с появлением из ниоткуда и... ну, в общем, появился. – А, Дживс, – сказал я после секундного замешательства. – Я как раз хотел тебя видеть. – В самом деле, сэр? – заметил он с интонацией, которая с равным успехом могла как нести в себе знак вопроса, так и наоборот. – Чем могу быть вам полезен? Рассудив к тому моменту, что для удачного исхода дела следует хотя бы изобразить непоколебимую уверенность в себе, я поднялся со стула и встал перед Дживсом с самым безмятежным видом а-ля «после нас – хоть потоп». Я подумал, что неплохо бы при этом еще и слегка нависнуть над ним – для полноты картины, так сказать, – но поскольку Дживс сам отличается колоссальным ростом, подобный фокус, к сожалению, был мне не под силу. Так что я ограничился тем, что расправил плечи и заложил руки за спину. – Дживс, – начал я, – я тут подумал... – В самом деле, сэр? – снова произнес он с интонацией, которая теперь уже точно подразумевала знак вопроса. – В самом деле, Дживс. Так вот – знаешь ли ты, что твой анфас всегда носит маску абсолютной выдержки и собранности? – спросил я самым светским тоном. Одна из его бровей чуть вздернулась – под углом примерно в два-три градуса: – Смею надеяться, я понял, о каком из моих качеств вы сейчас говорите, сэр. Вы совершенно правы, сэр, – в любой ситуации я стремлюсь по возможности сохранять профессиональное самообладание. – Именно, Дживс, именно. И позволь заметить – выходит это у тебя просто на ура! – Благодарю вас, сэр. – Всего лишь говорю то, что есть, Дживс. Но знаешь, мне тут стало любопытно – существуют ли на белом свете слова, от которых твой пуленепробиваемый фасад может дать трещину, и не согласишься ли ты заключить со мной небольшое пари по этому поводу? – Пари, сэр? – Спор, Дживс. Такое маленькое развлечение, чтобы слегка разнообразить рутину. – Да, сэр, смысл ваших слов от меня не ускользнул. Я только хотел бы поинтересоваться – каковы условия предлагаемого вами пари? – А! Ну что ж... Давай поспорим, что у меня получится при помощи всего лишь нескольких слов скинуть эту твою наду... ну, в смысле, вызвать у тебя реакцию более наглядную и бурную, чем обычно. Если я выиграю, ты окажешь мне одну небольшую услугу, а если нет – я готов исполнить любой твой не слишком замысловатый каприз. Думаю, ты понимаешь, что я не стану просить ничего чересчур... сам знаешь, кодекс Вустеров и все такое... и я не из тех парней, кто извлекает выгоду из невыгодного положения ближнего. Ну и я свято верю, что ты не потребуешь от меня переписать недвижимость на твое имя, или жениться на какой-нибудь кошмарной девице по твоему выбору, или сделать еще что-нибудь столь же драматичное. Зато я могу пожертвовать новой парой запонок, на которые ты с таким отвращением смотрел тут намедни. Другой бы на его месте содрогнулся, но Дживс только моргнул: – Простите мое замечание, сэр, однако мне кажется, что пунцово-серебряные амфибии – не самое подходящее украшение для джентльмена со вкусом. – Брось, Дживс. Эти штучки в форме тритонов – подарок от Гасси, а потому гораздо дороже своей подлинной стоимости. Кстати, на мой взгляд, они очень даже ничего. Но ты меня, кажется, не дослушал: я даю тебе шикарную возможность отправить их в переплавку. Неужели ты ее упустишь? Дживс секунду подумал: – Позвольте резюмировать, сэр, – если в ответ на ваше заявление на моем лице не проявится никаких сильных эмоций, вы дадите мне разрешение избавиться от этого... сомнительного аксессуара? – В яблочко, Дживс! – объявил я. – А если случится так, что ты проиграешь, тебе придется исполнить одну мою маленькую прихоть. По рукам? – Очень хорошо, сэр, – откликнулся он и чуть заметно выпрямился (уж не знаю, каким образом он хотел стать еще прямее при уже безупречной осанке), готовясь принять удар. – Что ж, вперед! – бодро сказал я – и тут же осекся. Что, если я неправ? Что, если делаю роковую ошибку? Что, если сам себя приговариваю к скорбному и угрюмому прозябанию без Дживса – к тому, чего боюсь сильнее всего на свете? «А ну соберись, Вустер, – приказал я себе. – Помни: робкому сердцу не завоевать прекрасного камердинера. (3) Уверенность – ключ ко всему». И, повинуясь этому соображению, я переплел пальцы, вытянул руки перед собой и перекатился с пяток на носки, стараясь произвести впечатление малого, у которого за всю жизнь не было ни единого повода для беспокойства. Последним штрихом стала очаровательная улыбка на старой доброй вустеровской физиономии – и я ринулся в бой. – Дживс, – произнес я, стараясь приложить... нет, не так... заложить... вложить!... – Дживс, – произнес я, стараясь вложить в свой тон как можно больше уверенности, – сколько времени ты уже влюблен в меня? Если бы какой-нибудь малый с улицы забрел сейчас в вустеровское обиталище – конечно, такое вряд ли возможно, но ни от чего нельзя зарекаться, – то, будучи незнаком с повадками Р. Дживса, этого бриллианта среди камердинеров, сказал бы, что дело Бертрама швах. Все потому, что Дживс, само собой, не стал разражаться истерическими рыданиями или еще что похуже – да у меня бы и рука не поднялась описывать подобный кошмар. Просто на мгновение его рот резко открылся, а потом так же резко захлопнулся, снова превратившись в узкую полоску. Затем Дживс сделал микроскопический шажок назад, а брови его взметнулись гораздо выше привычной шестнадцатой доли дюйма. Нормальная реакция для среднего представителя человеческого рода, если кто-то начинает икать под ухом; но для такого, как Дживс, – отклик помощнее железнодорожного экспресса. Надеюсь, не прозвучит слишком театрально, если я скажу, что при виде допущенного Дживсом промаха сердце взмыло у меня в груди. И при всем при этом я не только удержался от того, чтобы немедленно станцевать джигу, но даже умудрился не расплыться в широчайшей ухмылке. Наверное, только глаза у меня как-то по-особенному сверкнули – но тут уж ничего не поделаешь, правда? Зеркала души и все такое. – Что, Дживс, в кои-то веки победа за командой Вустера, да? – дружелюбно спросил я. – Очевидно, вы правы, сэр, – ответил мой все еще ошеломленный камердинер. – Ладненько, тогда значит... – я довольно потер руки, – ...насчет моего условия, – и снова перекатился с п. на н. – Будь так любезен, встань смирно. – Сэр? – переспросил он еще более ошеломленно. – Это и есть мое условие, Дживс. Хочу, чтобы ты простоял на месте, не шевелясь, в течение пятнадцати... нет, двадцати... нет, лучше тридцати секунд. Не такая уж обременительная задача, верно? – В самом деле, сэр, – отозвался он, выуживая из жилетного кармана часы – старый добрый хронометр, отполированный до зеркального блеска. Пусть он понятия не имел, к чему вся эта затея, – мысль о том, что ему предстоит выполнить конкретное распоряжение, подтолкнула Дживса вернуться к обычной своей дживсовости. Точнее, почти вернуться – держался он все еще неестественно прямо, как человек, с минуты на минуту ожидающий нового подвоха, и двигался словно бы немного на автомате – неудивительно, учитывая сугубо личный характер заданного ему вопроса, на который, кстати, он ухитрился так и не ответить. – Когда мне начинать, сэр? Я нетерпеливо переступил с ноги на ногу: – Не надо засекать время, Дживс. Я говорил приблизительно. – Очень хорошо, сэр. – Премного буду обязан, если ты уберешь часы обратно в карман, Дживс. – Конечно, сэр. – Чудно. – Пауза. – О! М-м... Я ведь должен предупредить тебя, когда начну, верно? – Полагаю, это было бы нелишне, сэр. – Ну хорошо, Дживс. Приготовься. – Да, сэр. Первые две секунды я, разумеется, благополучно проморгал. Беда в том, что, как туго ни натягивай решимость на колки, в такие моменты она имеет привычку сдавать – или, если угодно, с треском лопаться. А может, и то и другое сразу. Однако на второй счет «три» я твердо решил покончить с колебаниями. Я шагнул вперед – так, что теперь нас с Дживсом разделяли считанные дюймы, – приподнялся на цыпочки и чмокнул своего камердинера в правую щеку. Проделав это, я метнул на него быстрый взгляд. Никаких признаков багровения от праведного гнева на лице Дживса не наблюдалось – хотя глаза его и стали чуточку круглее обычного. Преисполненный куража – или, по крайней мере, не обескураженный, – я слегка наклонил голову и запечатлел еще один поцелуй в левом уголке его рта. И опять я остановился и посмотрел на него. Казалось, он был не в состоянии – а может, не хотел – встречаться со мной взглядом; но самый легкий отголосок того, что впоследствии могло бы обернуться полновесным румянцем, окрасил его скулы. И я решился испытать судьбу еще разок. Закрыв глаза, я очень нежно прижался губами к его губам. Возможно, дорогой мой воображаемый читатель, вам приходилось влюбляться. Возможно, вы знаете, каково это: впервые целовать любимое существо, когда кажется, что все мускулы тела натянуты, точно струны некоего загадочного инструмента, и по ним словно бы кто-то проводит разом – извлекая дрожащий, неуклюжий, нестройный, робкий и все же дьявольски блистательный аккорд. Что-то вроде такого аккорда сейчас и прошло сквозь все вустеровское тело. – Дживс, – с трудом вымолвил я, опустившись на пол и разняв объятие, – это было дьявольски блистательно. Он же не сказал ровным счетом ничего. Из всех слышанных мной в жизни ровным-счетом-ничего-не-говорений это было, пожалуй, самым громким. Его молчание буквально кричало о себе, тишина вокруг вопила в голос, беззвучие оглушало. К тому моменту до вашего покорного слуги дошло, что реакция Дживса на поцелуй далеко не так сердечна, как мне представлялось до этого. Я хочу сказать – он не отдернулся прочь и не сделал еще что-либо в этом духе; но он также и не обвил меня руками, не притиснул к себе, не принялся шептать на ухо нежные признания. Мне казалось, поцелуй удался – судя по тому, что его губы слегка изогнулись и слились с моими самым чудесным образом; однако почему бы губам Дживса не быть такими просто на ощупь – между тем как про себя он испытывает решительное неодобрение? Что, если он не отпрянул по причине шока – или то была заурядная вежливость? Леденящие душу мысли разбрелись у меня в голове, пока я ждал, чтó Дживс скажет, – и чем дольше он молчал, тем дальше они забредали. Отчаянно хотелось посмотреть ему в глаза, но я все никак не решался это сделать. – О... – протянул я, невольно дав петуха в голосе. Отступив на несколько шагов, я уткнулся взглядом в свои туфли, поскольку содержимое моего нутра до последней унции ухнуло куда-то вниз, – но потом все же выпрямил спину и выпятил подбородок, готовый принять неизбежное как настоящий мужчина и настоящий Вустер. Если мне суждено потерять Дживса, я по крайней мере смогу утешаться мыслью, что вынес эту утрату с достоинством. Пусть это и напоминало сомнительную радость от того, что у вас осталась серебряная ложка, когда вы потеряли дворец; но даже если так, я не хотел лишиться еще и серебряной ложки. – Очень хорошо, Дживс, – пробормотал я. – Думаю, нет ни единого шанса, что я уговорю тебя простить мне столь мерзкое поведение. Но если ты все же подождешь несколько минут, прежде чем улетать в свою далекую таинственную Персию, я обещаю написать тебе самые восторженные рекомендации, которые ты когда-либо читал, – включая подробное разъяснение того факта, что я расстаюсь с лучшим камердинером на берегах Темзы исключительно по собственной немыслимой дурости. – К этому моменту я уже изрядно расхлюпался носом и решил, что лучше не продолжать. Я повернулся, намереваясь убраться с его глаз долой, но тут мне пришла в голову новая мысль: – Разве только... Может быть, ты подумаешь о том, чтобы остаться, если я дам торжественное слово джентльмена, что Бертрам Вустер больше до самой смерти не скажет, не сделает и даже не помыслит ни о чем подобном? Я имею в виду – до моей собственной смерти... В конце концов я собрался с духом и посмотрел в сторону Дживса. Он стоял, уставившись куда-то в пространство, с самым диковинным выражением лица – и тут я увидел, как он очень медленно поднимает руку и прижимает три пальца к губам. Спустя мгновение самого убийственного молчания на свете он наконец повернул голову и взглянул на меня. Положительно, он весь светился. И неожиданно просиял я сам. – О, – повторил я уже другим тоном. – Вот тебе раз. Сказал бы раньше, Дживс. – Сэр, – произнес он тихо, и я обрадовался как никогда прежде, услышав этот коротенький призыв. Одним шагом Дживс свел на нет дистанцию между нами. – Полагаю, теперь это мне следует просить разрешения на дальнейшее пребывание рядом с вами – но на условиях, в общем и целом противоположных тем, что вы предлагаете. – Ощущение его рук на моей талии хоть и отвлекало от разговора, но было просто изумительным. – Я хотел бы взять с вас слово, сэр, что отныне обмен подобными знаками привязанности станет непременной частью нашего обихода – вплоть до конца нашего с вами земного существования. – После чего, притянув к себе, поцеловал с пылом, который с лихвой возместил мне все прошлые мучения. – Ах, Дживс, – умиротворенно выдохнул я в манишку своего камердинера, что есть мочи стискивая его в объятиях, – я готов вручить тебе не только честное вустеровское слово, но заодно и честное вустеровское сердце, и все прочие части тела, которые представляют для тебя хоть какой-то интерес. – Все прочие части тела, сэр?... – Его губы находились в доле дюйма от моего уха, а одна рука умудрилась, уж не знаю, как именно, пробраться мне под рубашку и устроиться чуть ниже поясницы. И поодиночке каждого из этих двух фактов хватило бы, чтобы не самый стойкий парень вжался в своего любимого и блаженно (хотя до настоящего блаженства было еще далеко) потерся о него. А потому мне не стыдно признаться вам, что, под двойным напором обстоятельств, я так и поступил. Он издал звук, который в чужом исполнении я определил бы как немузыкальную помесь стона и шипения, – но то, что слетело с губ Дживса, показалось мне чем-то вроде райской мелодии. После такого даже круглому дураку стало бы ясно, в каком направлении нужно двигаться. Ладони мои скользнули вниз, я ухватил Дживса за лацканы и начал отступать в сторону спальни. Он милостиво позволил мне тянуть его за собой. – Ты ведь не станешь возражать против еще одного пари, Дживс? – спросил я, стаскивая пиджак с его плеч и принимаясь за пуговицы жилета. – Что вы хотите предложить, сэр? – откликнулся он, аккуратно наматывая мой галстук на дверную ручку, когда мы пересекли порог комнаты. – Давай поспорим, – сказал я, запуская пальцы в его волосы, – что когда в следующий раз кто-то из нас высунет нос из квартиры, ты уже будешь звать меня Берти. fin 1) Камбала, запеченная с фенхелем по-бретонски 2) Цитата из "Макбета" (акт 1, сц. 7, пер. М. Лозинского) 3) Перефразированная пословица "Робкое сердце не завоюет прекрасной дамы" (A faint heart never won fair lady; рус. аналог: "Кто смел, тот и съел")