Бог Войны

Как Вы думаете, что на войне страдает первым? Жертва нападения, не задумываясь ответите Вы. Но нет, неправильный ответ. Тогда нападающая сторона, удивленно спросите Вы. И снова мимо. На войне первой страдает правда. На войне все лгут. Лгут генералы. Лгут Боги. Лгут комиссары. И солдаты тоже лгут. И лгут прежде всего сами себе. Самая большая ложь войны: война закончится нашей победой. Или поражением. Значения не имеет, все равно, все это обман. Война в моем мире идет уже столько, что никто и не помнит, когда все началось. Но закончится все тем, что весь мир и его изнанка, зовущаяся Варпом, вместе со всеми своими обитателями падет. Война окончится, когда последний участник конфликта истечет кровью, будь он Богом, воителем или просто ребенком. И конец начнется, когда Боги, встав с медных тронов, гранитных постаментов, фресок, пойдут в свою последнюю битву. В свой Рагнарёк. Но вдруг есть другой исход? Последнее время, мне все чаще снится один и тот же сон. Как вы представляете себе образ Войны? В детстве я представлял Войну, как прекрасного златокудрого юношу, с идеальными чертами лица, в блистающих доспехах, с белым развевающимся плащом за спиной, с мечом наперевес, вышагивающим гордой широкой походкой пред строем солдат. Но сон... Я тоже видел там Войну. Но не такого. Вот он идет перед неровным строем разношерстных солдат и офицеров шаркающей походкой, согбенный. Доспехи потеряли свою чистоту и блеск. Они приобрели цвет запекшейся крови, часть согнута, часть утеряна. Вся броня сплошь усеяна пятнами ржавчины. На плече дергается какая-то замасленная тряпка, в которой с трудом угадывается бывший когда-то белым плащ. В руке меч, проржавленный, наполовину обломленный, затуплен так, будто никогда и не затачивался. И маска, скрывающая лицо воина. Маска именно того юноши из моего детства, когда-то алебастрово-белая, увенчанная столь же белыми кудрями, но когда-то идеальное лицо изборождено трещинами и вымазано сажей пополам с кровью. Губы осыпались, кончик носа отломлен, кудри раскрошились. Но главное — то, что скрывается под ней. Не знаю как, но я это вижу. Лицо старца, пораженного проказой. Ввалившийся нос. Отсутствующие губы. Один глаз вытек, другой лишен век. Все, что осталось от его лица выражает страдание, страшную муку. Но куда страшнее то, что он делает. Подходя к каждому человеку в строю, он капает ему в глотку каплю своей отравленной крови. Рты они открывают сами, или он разжимает челюсти останками когда-то великого клинка, не имеет значения. Каждый, к кому он подошел, начинает увядать. И тут я, бывший до этого просто наблюдателем, становлюсь так же в строй. Война продолжает свой поход, переходя от человека к человеку. Скоро моя очередь. Я не могу ни о чем больше думать, кроме как о том, что дать разжать челюсти нельзя. Еще человек. Он все ближе. Я уже чувствую смрад, распространяющийся от него. Я знаю этот запах. Так пахнут обгоревшие тела. Так пахнет разложение. Так пахнет смерть. Еще человек. Еще чуть и моя очередь! И тут кто-то сует мне в обессиленную руку маску. Спасение. Спасение! Поднеся маску к глазам, вижу знакомое с детства лицо. Златокудрый юноша. Но эта маска цела! Вот Он уже передо мной. Но Он видит, что лицо мое сокрыто. Я улавливаю страх, промелькнувший сквозь прорезь почерневшей от копоти маски в единственном уцелевшем глазу. Он видит себя. И он отступает. Он знает, что я сильнее, что я не поддамся его разрушающему тлену. Он боится. На этом сон заканчивается. Но каждый раз я просыпаюсь с одной и той же мыслью: а что если в следующий раз у меня не будет спасительной маски? И знаете, я, кажется, понял, почему криговцы всегда носят противогазы. Они верят, что так тлен войны их не коснется.