Anything for you

У Людвига все тело изранено. Болит и ноет, каждая рана отдается тупой болью, тело словно немеет. С каждым разом он терпит боль, постепенно привыкая к ней. С каждым разом кровоточащая рана кажется нормальной, уже не так болит. С каждым днем Людвиг все меньше чувствует свое тело. Италия никак не понимает, почему у Людвига нет ни одной эмоции на лице, кроме этой отвратительной, пугающей серьезности и лишь изредка - холодного безразличия. Он своими глазами видит, как его друг меняет перевязки, сдавленно шипит и ругается, но лишь потому, что не подозревает о присутствии итальянца. Италии слишком жалко Германию. Слишком уж не нравится итальянцу этот вид немца - такого потерянного. Он еще никак не может понять, что происходит. Какого черта его слава рушится как карточный домик от морозного ветра России. А Италия понимает. С самого начала он знал, что ничем хорошим эта идея им не выйдет, но слишком... уважал Германию, чтобы как-то ему перечить. А еще боялся. В начале, когда почти вся Европа преклонила колено в безропотном повиновении, Италия испугался Людвига. Просто не узнал. В его глазах впервые, вместо всепрощающей лазури, мелькнул стальной огонек. Ледяная сталь и обжигающая своим холодом ухмылка победителя, который не видит возможности проиграть. Людвиг был как мотылек, летящий на верную смерть в огонь керосиновой лампы. - Ты не спишь, Германия? В пустой комнате даже шепот кажется громким, а сейчас, в этой пугающей душевной пустоте, для Людвига он звучал как гром. - Нет. - Почему? Феличиано чуть поворачивается на бок, смотрит на Германию удивленно. Или же делает вид, что удивленно. В любом случае Людвиг ловит этот взгляд, тяжело вздыхает, но молчит. - Болит? Феличиано чуть сжимает в своей ладошке руку Германии, смотрит так жалобно, что Людвиг забывает любую боль, только сердце кровью обливает от этого взгляда. - Я так не хочу, чтобы тебе было больно, - почти одними губами шепчет Италия, невесомо целуя Германию в висок, в щеку, в уголок губ. И за это Людвиг готов продать душу, он словно перестает чувствовать боль, ощущая только робкие поцелуи и безграничное счастье. На следующий день у Германии новые раны, они кровоточат так, что Людвиг едва ли не теряет сознание. Италия не знает, что делать, Италии страшно. - Сильно болит? - Италия сам занимается перевязкой, не позволяя Людвигу лишний раз двигаться. - Нет, все нормально. Италия поджимает губы, потому что знает, что Германия врет. А врет он лишь из-за того, что не хочет, чтобы Феличиано переживал за него. А от этого только хуже. Закончив, Италия садится рядом, аккуратно обняв его. Германия выдыхает, уткнувшись носом куда-то в шею Феличиано. Он почти не чувствует себя от боли. Еще немного - и он сдастся, перережет себе горло, лишь бы не чувствовать этой адской, нестерпимой боли. Но эта мысль выветривается из головы, как только слезы Италии попадают ему на плечо. Варгас тихо всхлипывает, робко и боязно прижимает к себе израненное тело, и что-то неразборчиво лепечет. Но это все вместе - единственный смысл, ради которого Людвиг стремится выжить. Стремится выжить, чтобы защитить Италию от возможной агрессии и непонимания. Чтобы быть вместе, когда весь мир с энтузиазмом будет желать им смерти. Италия приподнимает на себя лицо Германии, смотрит в глаза, и ничего, кроме усталости и отчаяния, не видит. И от этого еще хуже. Короткие, рваные поцелуи, как-то сами собой заменяются глубоким, настолько чувственным, что Германия почти задыхается от переполняющих его душу ощущений. - Я обещаю всегда быть с тобой, Германия, - шепчет Феличиано в самые губы Людвига, а сам не сдерживает слез, горько плачет. Людвиг осторожно касается губ Феличиано в негласном согласии. Подушечкой большого пальца утирает слезы и прижимает Варгаса к себе. Тот жмется к нему, тихо плачет. - Я буду всем для тебя, Германия.