Mireille Mathieu – Une histoire d Amour
У Уилсона не было полумер: он шел до конца и шел напролом. Отец, черт его дери, учил этому с пеленок, выбивая на глазах ребенка дурь из самого себя ударами, которые не заслужили ни мать, ни сам Уилсон. Оказалось, кровавые уроки пошли на пользу. Связи преступного мира – липкие, крепкие паучьи сети – разрушить арестом подкупленных копов, журналистов и прочих пешек в большой игре Фиска было бы слишком просто: сильные мира сего имеют козыри в рукаве, даже если на их руках звенят наручники. Уилсон терпеливо ждал своего освобождения – дня икс, - отрешенным взглядом смотря на белую стену. От нее рябило в глазах, от нее хотелось рвать на себе кожу и кричать до срыва связок, но Фиск молчаливо терпел и эту проклятую стену, и камеру пять на пять метров, и откровенно хреновую пищу, которую ему приносили на завтрак и ужин, зная, что скоро все закончится. Ожидание душило, но Уилсон давил в себе любые проявления слабости ради одной-единственной мысли, к которой был бы готов идти не только через тюрьму, но и со сломанными ногами, пробитой головой и вырванным сердцем. Ванесса. Эта женщина – утонченная, красивая, умная, - сумела перевернуть устоявшийся мир Уилсона с ног на голову с первого, неловкого взгляда на нее. А после, когда она чуть заметно улыбнулась уголками губ, Фиск понял, что необратимо потерян – затонул в зелени глаз, растворился в бархате голоса, сошел с ума от шарма, из которого, по всей видимости, Ванесса была соткана. За железными прутьями, за бетонными стенами Фиск, впадая в прострацию, усмехается самому себе, вспоминая их историю, будто нарисованную внутри него яркими, акварельными красками. Первая встреча – нежно-голубой отблеск рассветного неба; вторая встреча – розоватое зарево с бликами рыжей безрассудности солнца; третья – алеющее безумие с крапом иссиня-черной, ночной дороги, освященной светом одного сиротливого фонаря. Она мастерски, будто делала это всю жизнь, раскрыла запертую на замки душу Уилсона, выслушала и приняла без остатка, раскрыв свои объятия сносящему все к чертям урагану. Ураганом был сам Фиск, когда Ванесса выступала за тихий, прибойный штиль, в котором он исчезал, набушевавшись вдоволь. Эта женщина, вошедшая в жизнь Уилсона и решившая в ней остаться, чтобы не случилось, покорила огрубевшее сердце, которое Уилсон бы вырвал собственноручно и положил к ее ногам, если бы она того пожелала. Он был зависим ею, он ее дышал и жил ею, даже находясь за сотни далеких миль. Месть наивному парню в маске, возомнившему себя героем, Фиск откладывает на второй план, потому что мысли его, чувства его, душа его рвется к женщине, которая ждет его возвращения, не смея сомкнуть глаз одинокой ночью, дотрагиваясь изящными пальцами до запонок, проводя рукой по опустевшим без хозяина костюмам. И ради встречи с Ванессой – кто знает, может быть, одной-единственной, - Уилсон готов грызть землю, убивать голыми руками и делать невозможное. Его персональное безумие обретает имя. И имя ему – любовь.***
Уилсон Фиск выходит на волю через полгода после своего ареста. Мир вокруг – ни Адская Кухня, ни что-либо еще, - не меняется. Люди всё так же готовы на преступления, если сумма заканчивается несколькими нулями в конце, люди по-прежнему ищут легких путей, закрывая глаза на честность и правду. Заигравшийся в стража закона глупец не успевает вовремя и смотрит вслед вздымающему в небо вертолету, с иллюминатора которого на нее пронзительно смотрит Фиск. Кроткой, дрогнувшей усмешкой он сообщает Мёрдоку, что их – рано или поздно, - ждет матч-реванш, из которого Уилсон намерен выйти победителем. Но сейчас это не имеет значения. Сердце в груди дробью выбивает ее имя. Песня потерянной души, нашедшей свой свет в конце туннеля.***
Ванесса выбрала Женеву: яркую, живую и в меру строгую. Ее выбору Уилсон улыбается, про себя думая, что город ей под стать. В Женеву он влюбляется еще до того, как касается ногами промокшей крыши высотного здания. Вечерние сумерки, дрогнувшие от весеннего дождя, вбивают чистый кислород в легкие, и Фиск вдыхает полной грудью. — Мистер Фиск, прошу за мной, - охранник в черном костюме указывает на дверь и следует вперед, оглядываясь по сторонам и держа оружие наготове. Фиск кивает ему в спину и идет, чувствуя дрожащее волнение, бьющееся внутри него. Несколько мгновений и он увидит Ее, несколько минут и он будет покрывать Ее руки поцелуями и пропадать в глазах-безднах. Два лестничных пролета, белый мрамор стен и катастрофическое, почти неконтролируемое желание побежать, дабы не потерять время зря. Уилсону с трудом удается перебороть себя, но он сжимает кулаки и спокойно идет за охраной, считая секунды. Десять, девять, восемь. Двери распахиваются, и взору предстает светлый зал ресторана, окутывающий дурманом девятнадцатого века. Клавиши рояля дрожат под пальцами худощавого пианиста и кричат о чем-то потерянном и вновь обретенном. Мелочи впиваются в сознание, осколками врезаются под ребра, но Фиск ограждается от всего и всех, замечая столик у панорамного окна. Семь, шесть, пять. Пустая зала – давняя традиция, и Ванесса не изменяет молчаливому устою их встреч. В Уилсона будто ударяют сотни молнии, будто ток пробегает по венам вместо крови, когда он впивается взглядом в сидящую в пол оборота женщину, накинувшую на свои тонкие плечи серую шаль. Она оборачивается под мажорную, ревущую ноту, и у Фиска замирает дыхание. Ванесса потрясающе, невообразимо прекрасна. Она распахивает глаза и дробит мир Уилсона на куски, приподнимая уголок губ в полуулыбке и сжимая край шали около груди. Фиск не чувствует почвы под ногами: ему кажется, что он летит. К ней одной он преодолел расстояния, но он прошел бы эти пути еще сотни и тысячи раз, только бы встречать эту женщину вновь. Целую, невредимую, целиком и полностью свою. Четыре, три, два. Ноги наполняются свинцовой тяжестью. Шаг – пять ударов сердца, шаг – взмах длинных ресниц дважды, шаг – потеря времени и пространства навечно. Она и он, а кроме них – ничего. Вакуумная пустота, в которой перемалываются людские жизни и судьбы, тотальная темнота, в которой им нет и не будет места. Один. — Все свободны, кроме музыканта, - хрипло произносит Фиск и слышит шаги уходящих мужчин за своей спиной. Хочется закричать им вслед, чтобы проваливали отсюда быстрее, но он сдерживается, пропадая в нежном омуте напротив. — Уилсон, - выдыхает Ванесса, и он почти сходит с ума от бархатных ноток ее голоса, которые впиваются в кожу шипами роз. Невыносимо. Невыносимо, чтобы сердце любило так. — Ванесса, прошу, не вставай, - замечая, как женщина хочет подняться, умоляюще просит Фиск и, больше не теряя ни секунды, опускает голову и целует ее руки. Тонкие, изящные пальцы чуть прохладны, но про себя Уилсон обещает, что отогреет их и ей больше никогда не будет холодно. — Боже, ты здесь, - срывается с ее алых губ и Ванесса, притягивая мужчину к себе, осторожно, будто боясь разрушить реальность, целует его. Рояль ревет безумием и кажется, что вот-вот и случится взрыв, и все звезды разом падут с неба. – Уилсон, боже, ты со мной. — Всегда с тобой, мое сердце, - шепчет ей в макушку, запутываясь пальцами в уложенных волосах. Аромат французского парфюма заменяет кислород, окутывая их бесконечность – одну на двоих, - молочной поволокой. — Если бы ты знал, как я ждала, - режет воздух Ванесса и кладет его ладони на свое лицо, заставляя взглянуть в глаза. В них океан нежности и любви; там Уилсон потонул давным-давно. – Что они творили с тобой там? Расскажи мне все, Уилсон. — Я буду честен, Ванесса. Как и всегда, - с улыбкой отзывается Фиск и, наконец, присаживается напротив, чувствуя, как глаза начинает щипать. Ты стал слишком эмоционален, Уилсон, когда связался с этой женщиной. Катитесь к черту! Тени прошлого – надоедливые, проклятые, - отступают, когда Фиск переводит дыхание и начинает свой скромный рассказ, который так важен Ванессе. — Со мной все было нормально, ты же меня знаешь. Одиночная камера, хождением под конвоем на свежий воздух раз в неделю и бесконечный поток допросов, - он запинается, видя ее взволнованность, и с надеждой спрашивает, - может, не стоит говорить об этом хотя бы сегодня? Мне куда интереснее узнать, как жила ты. — Я называю это существованием, а не жизнью, - с грустной улыбкой отзывается женщина и делает глоток минеральной воды, пристально смотря в глазах своей судьбе, - Без тебя все было серо и пусто, но ты же это и так знаешь, Уилсон. — Теперь всё будет по-другому. Я обещаю, - мужчина тянется за бутылкой вина и, наполняя половину бокала, вдыхает терпкий аромат напитка. Сердце сжимается в тиски от резких, больных воспоминаний, - Любимое вино Уэсли. — Джеймс был бы доволен нашим выбором, - Ванесса не может насмотреться на любимого мужчину и протягивает ладонь, сжимая сильную руку. Сказать нужно очень, очень много, но все слова тают и растворяются в неге тепла, которое окутывает с головы до ног. Я люблю тебя. Я до потери пульса люблю тебя. — А почему ты не пьешь вино? – дотрагиваясь до обручального кольца, рассеянно проговаривает Фиск и покорно ждет ответа, еще не понимая, отчего на ее лице загорается яркая улыбка. Пианист завершает одну мелодию и, не теряя времени, начинает играть следующую: нежную, трогательную и до боли в груди настоящую. — Если бы ты позволил мне встать при встрече, то уже бы все понял, - Ванесса говорит загадками, но, замечая, что Уилсон находится в замешательстве и не может ухватиться за суть, медленно отодвигает стул и, скидывая шаль на спинку, встает. И Уилсон Фикс забывает, как дышать, когда видит перед собой округлившийся живот любимой женщины. За широкой шалью, в вихре эмоций и чувств, он не сумел заметить главного, и теперь внутри него взрываются гранаты, салютуя о том, что Фиск, кажется, получил все, о чем и не смел желать. — Ванесса, ты… - он давится словами и пытается проглотить ком в горле. Она, безупречная в своей утонченности, кладет руку на свой живот и с улыбкой кивает на все не заданные им вопросы. — Я хотела сделать тебе сюрприз, и, видимо, мне удалось, - пожимает плечами и закусывает губу в ожидании того, что будет дальше. – Совсем скоро у нас будет сын, Уилсон. Он теряет голову от этих слов-лезвий окончательно и, больше не в силах сдерживаться, преодолевает расстояние в два шага и падает перед ней на колени, кладя руку рядом с ее рукой. У Ванессы дрожат губы, и подступающие к глазам слезы мешают говорить твердо, но ей всё равно: ее маленькая история должна быть услышана им: — Я приехала в Женеву и спустя полтора месяца почувствовала, что со мной что-то не так. Сначала подумала, что виной всему нервы и переживания, но одного теста на беременность хватило, чтобы понять, что дело совершенно в другом. Наверно, и с ума я не сошла лишь потому, что под сердцем ношу твоего ребенка, Уилсон. Слушая Ванессу, словно сквозь толщу ваты, Фиск медленно проводит рукой по животу и впервые в жизни молится Богу. — Наш сын… - шепчет Уилсон и, подымаясь с колен, прижимает к груди свою женщину, - Я люблю тебя, Ванесса. Я больше жизни люблю тебя. — И если любишь, то я молю тебя – останься с нами. Ты нужен нам здесь, - ее слезы впитываются в лацкан пиджака и Фиск готов клясться всем, что имеет: отныне, Ванесса будет плакать только от счастья. А иначе… Боже, иначе этот мир окрасится в багровый и не сумеет смыть его с себя никогда. — Я никуда не уйду, - обещает Уилсон, уже зная, что больше никто не сможет ворваться в его жизнь и разрушить ее. На кону стоят слишком важные вещи и слишком большие ценности. Любимая женщина и ребенок под сердцем. И это – больше, чем целый мир. — Пойдем домой? – тихо просит Ванесса, чувствуя поцелуй на своих губах. Ради этой минуты можно отдать свою жизнь и тысячу чужих. — Пойдемте домой, - сплетаясь пальцами с женщиной, отвечает Фиск и медленным, уверенным шагом вступает в свое лучшее будущее.***
Больше нет белых стен и предрассветной дрожи в теле. Впервые Уилсон узнает, что значит жить, а не существовать.