В смерти есть своя прелесть

Открытая дверь На свежей земле. Мы вколачиваем гвозди, Чтоб в гробу лежали кости. Чтоб из-под земли не лез, На тебе поставлю крест. Трижды плюну на могилу. До свиданья, милый! Бывай. Лихорадочная свистопляска чувств наконец-то завершилась траурно-скорбным пассажем. Стало как-то невыносимо пусто, а в голове роилась какая-то ржавая муть. Пространство обернулось омерзительной статичностью, время застыло на одной точке и не двигалось больше. Твоё исковерканное тело тоскливо лежало на мокром асфальте. Оно было лёгким и в ту же секунду неимоверно тяжёлым. Если бы я вдруг задумал поднять тебя на руки, то на этом проклятом асфальте непременно бы остался след. Ты был бы лёгким в моих руках, и я смог бы тебя подбросить. А потом явилась бы стена пурпурного света, которая и поглотила бы тебя. Она унесла бы тебя наверх, в звёздные чертоги. Впрочем, так оно и получилось, но это было незримо. Потому что вверх ушло что-то очень важное. Что-то, что называется человеческой душой. И ты стал ещё одной звездой, на которую с таким упоением смотрят люди. Но сейчас люди пожирают тебя взглядами. В них читается ужас и отчаянное непонимание, граничащее вместе с сочувствием. Но тебе нет до них дела. Ты просто лежишь и не ощущаешь того, какой мокрый под тобой асфальт. Мокрый от твоей собственной крови. Твоя голова неестественно вывернута на бок. Как у бумажной куколки, чью бумажную голову захотели оторвать. Кровавая стрела будто пронзила твой высокий лоб, взъерошила волосы. Расплылась под тобой чудовищным пятном и продолжала расползаться, пожирая асфальт. Глаза твои мутные, полуприкрытые, подёрнутые всё той же кровью и ужасом. Больше не помню. Всё остальное как будто стёрлось из моей памяти. Вот как берут монетку и начинают стирать этот пресловутый защитный слой. И когда он уже стёрт, я чувствую, как соль катается по моим щекам. Эта соль называется нынче слезами. Они падают с глаз, когда я моргаю, линиями режут щёки и скапливаются на подбородке. Я разворачиваюсь и убегаю в тёмный провал подъезда, лишь бы не видеть тебя таким. Я поднимаюсь по этой полубезумной убогой лестнице. Я вижу эти ступени, я запинаюсь за них. Падаю. А если не падаю, то меня прихлопывает к стене. Я отталкиваюсь от неё и продолжаю подниматься. Я мог бы воспользоваться лифтом, но душная машина не позволит мне выплеснуть всё то, что у меня внутри. Меня просто выворачивает наизнанку, глаза щиплет от непрекращающегося ливня слёз. В висках уже давно пульсирует. Даже не просто пульсирует, а отчаянно что-то колотиться. Как будто меня ударили по голове чем-то совсем тяжким, а сама голова из чугуна. Или я колокол, а язык бьёт по мне изнутри и я начинаю производить звон. Но только в этот раз я как набат. "Он ещё жив. Он должен быть жив" Последний этаж уже позади. На меня молчаливо косятся двери. Там - канареечная, там - коричневая, а ещё там - жёлтая. Зачем они смотрят на меня своими мёртвыми глазами? С разбегу я врезаюсь в решётку, что на последнем этаже. В ответ мне, она визгливо лязгает. Двери же смотрят с укором. Я становлюсь на четвереньки и пролезаю в небольшую щель. Руки царапает какая-то песочная пыль, что лежит на ступенях. Гулко гудит лифт, от чего я вздрагиваю, поднимаюсь с колен и преодолеваю последний пролёт. Вот и последняя лестница, как песня последней встречи. Она вертикальная, крепко прибитая к стене. Я начинаю медленно подниматься, затылком чуя низ с высоты. Лестница сама по себе холодная, но обжигает пальцы. Дальше квадратное окошко, через которое я вылезаю. Я даже не замечаю, что руки мои ободраны этим ободранным деревом. Всё вокруг - сепия. Имеет тёмные и коричневые оттенки. Дождь сыплется с небес рваной прохладой. Что-то в стороне отдаёт холодом снега или смерти. Стоит мне повернуть голову, и я уже вижу твою удаляющуюся спину. Ты преодолеваешь последнее препятствие и темнота с пустотой поглощают тебя. Темнота, пустота и мой сдавленный крик. Я снова поворачиваю голову и сталкиваюсь с тобой лицом к лицу. Ты чудовищно бледен. Твои длинные блестящие волосы спутаны. Глаза черны и полны слёз. Ты как человек, который вот-вот на что-то решится, но пока ещё собирает своё последнее мужество. Ноги едва держат тебя - выпитый алкоголь даёт о себе знать. Ты странно пахнешь. И в этот момент я понимаю, что люблю тебя больше всего на свете. Я как будто бы уже заранее знаю, что произойдёт, но не могу себе в этом признаться. Я едва могу шевелить языком. Я не узнаю собственный голос. Впрочем, ты свой голос так же не узнаёшь. - Валери, - говорю тихо. Голос дрожит, точно осиновый лист, никак не желающий сорваться с ветки. - Валери, не стоит! Валери, прошу тебя! - Нет, - ты качаешь головой. И качаешь уже так обречённо, что эта обречённость и мне переходит. Как яд, который переливают из одного сосуда в другой. - Валери, он не стоит того, понимаешь? - спрашиваю, хотя и сам знаю, что для тебя это слишком больно. - Ты ещё найдёшь того, кто сделает тебя счастливым! Всё будет хорошо, Валери! - Нет, - ты поглядываешь в другую от меня сторону, как будто ища там спасение от моих вопросов. Я даже представить себе не могу, о чём ты сейчас думаешь, но мне очень хочется знать все твои мысли. - Валери, подумай о своих родителях, - говорю я, сам едва не срываясь на слёзы. - Подумай о том, как они будут страдать! О своём брате подумай, Валери! Как он будет без тебя? Ведь он же совсем маленький! Давай ты просто успокоишься сейчас, и я отведу тебя домой? - Нет, Марк, всё уже давным-давно решено, - говоришь ты и опять смотришь мимо меня. - Не думаю, что мои родители будут в прекрасном расположении духа, ежели увидят меня в таком виде. 19:28 Я бросаю взгляд на землю, если конечно, то, что находится на высоте тридцати метров можно назвать землёй. Ты же бросаешь свой маленький приземистый телефон куда-то в сторону. Он делает небольшую дугу в воздухе и скрывается где-то в темноте. В самом низу слышится его стук о другую землю. Ты же, как будто освобождаешься от чего-то такого, что давило на тебя и не давало вздохнуть. Рядом стоит Джулиан и смотрит на тебя мутными глазами. - Джулиан, - говорю я, поворачиваясь в нему. Моя левая рука у тебя на плече. - Сходи, найди телефон. Слышишь меня, Джулиан? Джулиан медлительно уходит, оставляя нас вдвоём. Я вновь бросаю взгляд на эту проклятую землю и вижу тебя на ней. Ты заливаешься слезами, истерически бьёшься головой о земную твердь. - Дай мне свой телефон, я позвоню ему! - слабые пальцы разжимают мобильный, и он оказывается в моих руках. Интересно, знаешь ли ты, что у нас одинаковые телефоны? - Нет! Не делай этого! Нет! - ты всё ещё судорожно чертыхаешься, находясь в призрачной агонии своих чувств. Дрожащими пальцами я набираю номер этого выродка. - Алло? - я отхожу подальше, чтобы ты не слышал нашего разговора. - Да, это я. - Это Марк. Мы виделись у Валери на дне рождения, помнишь меня? - Помню. - Тебе не приходило сообщений от Валери? - Мы расстались. Разве тебе это неизвестно? - Дело в том, что Валери... - Мне нет никакого дела до Валери. - Мы на крыше. Валери, Джулиан и я. Валери хочет свести счёты с жизнью. Не мог бы ты приехать и вытащить его? Только ты сможешь это сделать! Я не думаю, что Валери послушает Джулиана и уж тем более меня. Пожалуйста! - Не устраивайте цирк! Дальше гудки. Я понимаю, что этот выродок ничего не собирается предпринимать. "Гнить тебе, паскуда, до конца дней твоих" - мысленно шлю проклятие, мысленно вспоров ему ножом брюшную полость. Смотрю на приземистый телефончик Валери, который уже растворяется в моих руках. 19:23 Кошмар только начинается. Я снова вылезаю из окошечка и вижу сумки Валери и Джулиана. Я направляюсь туда, куда ведёт истерический плач. Ты лежишь на чёрной земле. Твои волосы растрепались. Ты странно плачешь. Я не понимаю вообще, плачешь ты или смеёшься? - Он плачет или смеётся? Какой же я мудак! Зачем я задал этот глупейший и неуместнейший вопрос? Ну зачем? Мою падаль нужно крючьями в ад стащить за это! Я как будто бы ещё больше распалил Валери. Возможно, если бы я не сказал этой чудовищной глупости, Валери, может быть, и не сделал того, что он сделал. Вернее, ещё сделает. Джулиан смерил меня взглядом, от которого мне захотелось провалиться. - Конечно же плачет, - ответил он. - А как ты здесь оказался? "Конечно же плачет", - всё так же мысленно повторил я и мысленно выдрал себе кадык. - Мне звонил Итон. Он сказал. Как же я не хочу видеть всё это. Я не хочу слышать и думать. Я хочу, чтобы этого просто не было, поэтому я ухожу. Всё то же окошечко, вертикальная лестница и решётка. Несколько пролётов вниз и моя квартира. Такая уютненькая и тёплая. Где ничего ужасного не происходит. Где всё так приятно глазу и знакомо. Неожиданно мой маленький телефончик начинает горланить. Я беру трубку и вижу, что звонит Итон. - Марк, ты знаешь? - никакого приветствия нет, лишь паника и ужас в его голосе. - Валери хочет себя убить. Он уже всем разослал сообщения об этом. Марк, сделай что-нибудь! Я думаю, что именно так рушатся миры. Именно так ломаются судьбы. И именно так в жизнь входит кошмар. Я бормочу в ответ что-то нечленораздельное и обещающее помочь. И удивляюсь тому, почему я такой. Почему? Ведь Валери, в сущности, для меня никто. Мы познакомились только в начале сентября, а сейчас едва-едва середина октября. В последнее время Валери вообще дал понять, что не хочет иметь со мной никаких дел. Он оттолкнул меня в последний день нашей встречи, даже не думая о том, что я стану последним, кто видел его в живых. Валери был очень жесток и несправедлив ко мне. В домофон звонит Джулиан. Я ещё удивляюсь, зачем же он пришёл. Ведь мы не договаривались о встрече. Нажимаю на кнопку, впуская его. Дверь открыта. Я стою и жду, пока он зайдёт ко мне. Но он не заходит. Лифт почему-то поднимается на самый верхний этаж, а я не могу понять почему. Пожимаю плечами и думаю, что всё ещё обойдётся, и он просто перепутал этажи. Но не обошлось. Я закрыл входную дверь и подошёл к окну. Там я вижу фигуру, идущую в темноте. Она едва различима, но она передвигается. Я поднимаю голову от мокрого асфальта и смотрю в окна. Свет нигде не горит, значит, ещё какое-то время мне предстоит куковать в одиночестве. Я не сильно рад этому, но меня окрыляет то, что появились первые успехи в немецком языке. Я всегда мечтал выучить его и вот тут-то мои мечты и сбылись. Я был несказанно рад. Был.