Сутенер Иисуса

Мерцание расходится кругами по всему закрытому веку и уже ничего не значит. Не было и столь знакомой боли; он перестал называть ее экстазом именно в этот момент, хотя не мог уже думать. Поразительно быстро прошло еще несколько секунд, и он решил, что дыхание не так и важно. Золотистые, - местами ржавые, - искорки бегут по ногам, как мурашки по кончикам пальцев во время оргазма. Очень красиво, должно быть. Ничего черного и белого, ничего конкретного, изумительная, всепроникающая пустота. Как часто не задумывайся, что дальше - узнаешь лишь в конце пути. И он ждал конца, жаждал его, любопытство открывало новые грани и представлялось неотъемлемой частью восприятия всего того, что ежедневно видел он, мечтая ослепнуть. Вдруг - он даже раскрыл глаза и ощутил катящиеся по щекам теплые слезы - руки перестали сжимать горло. Судорожный вздох и шум в ушах заменили откуда-то звучащие слова, окончательно ломающие представление. Чей-то взволнованный голос вопрошает, все ли в порядке, а второй равнодушно отвечает, что да, и стаскивает осточертевшего клиента. Он лежит не шевелясь, все еще надеясь узнать, что дальше. Его глаза вновь закрыты, но той тяжести тела, лежащего сверху, больше нет, и приходит осознание, что можно идти назад, в комнату, где ждет заботливый, симпатичный сосед, чьи каштановые волосы опускаются ниже плеч и слабо вьются. Продолжения не будет. Он садится, задевая головой потолок. Пара испуганных глаз таращится на него, а пара равнодушных ждёт, когда же наконец можно будет уставиться в экран ящика. Слабо слышится удаляющийся топот, не заплатившего клиента. Не проронив ни слова, он с трудом, забывая даже упрекнуть свой рост, выбирается из машины и на ходу застегивает брюки. Люди пытаются говорить ему, что теперь делать и куда идти, они думают, у них есть права - они спасли жизнь, хоть та и была праздной; впрочем, они не знали этого. Флегматичный жирдяй со своими спящими, бесстрастными глазами открывает рот. Желтые зубы под цвет тусклого фонаря. Рядом с ним беспокойный пассивчик, он держит в руках свой шарф. Слишком много педерастов для такой узкой улочки. Он уходит прочь и не считает себя спасенным. Дверь как обычно не заперта. Обои как обычно имеют этот цвет, говорящий о бессмысленности молитв. Бог не слышит их. Забравшись на кровать, являющую собой деревянный каркас с отломанными ножками и матрасом поверх, сосед читал книгу, цвет страниц которой был идентичен цвету потолка, штор с изображенными на них мелкими, красными и синими цветочками, в большей части комнаты ободранных обоев. Янушу казалось, что тот исчезнет в этих пугающих блеклых красках, и никакой растворитель не поможет вернуть его. И кого он тогда будет любить? - Ты вернулся? - тихо уточнил сосед. - Да, я уже закончил, - ответил он. Ведь ему нельзя любить своего сутенера. Однажды Януш сказал ему, что при виде его лица или обнаженного тела становится сложнее дышать. И тогда тот избил его. - Он снова пытался задушить тебя? - сосед поднялся. Вся его поникшая фигура прониклась волнением, губы скривились, как от боли. - Это возбуждает его, - мягко ступая он подошел к другу и, прервав тут же возникшую у того попытку прикоснуться к его шее, продолжил: - Больше он не захочет пользоваться моими услугами. - Мм... Не захочет? - Он не смог остановиться. А я думал, что умру. Двое проходивших мимо геев спугнули его, один стащил его прямо с меня. Глаза, заблестевшие от слез, будто потемнели. В их новоявленной черноте теперь было намного больше места как для отчаяния, так и для надежды. Он был милым и добрым мальчиком. Его можно было любить. - Что же они не позвонили в полицию? - Им просто хотелось спасти меня. Но моя жизнь стоит не больше, чем мой минет, а мы не приступили к этому. - Я отдал бы последний стакан воды за твою жизнь, хоть ты и ни разу не делал мне минет, - он сказал это откидывая волосы назад, точно становясь серьезнее на какую-то долю секунды, приобретая забавную детскую непосредственность. Не казался уставшим, даже наоборот - лихорадочно живущим, цепляющимся изо всех сил за кирпичики, выступающие из преград, проституция не сделал из него раба, он же сотворил из нее идеал. Януш отошел. Он хотел со всеми подробностями вспомнить вчерашний день и рассказать об этом другу, но тот внимательно смотрел на него и ждал совсем других слов. - Мне нельзя прикасаться к тебе, - он говорил это, глядя в светлые глаза, внемлющего каждому вздоху, соседа и, сохраняя серьезность, взял его за руку и подвел к зеркалу. - Посмотри! Ты выглядишь, точно тот проповедник, но ты вовсе не наивен и все понимаешь. - Тогда давай убьем его, - сказал Иисус, обращаясь, скорее, к своему отражению. - Так мой долг будет искуплен. Он с утра зайдет. И я больше не буду продавать себя. - Я хочу, чтобы ты стал моим хозяином, - его глаза заблестели снова, и он выглядел еще более безумным, чем прежде. - Нет никого, кто был бы дороже тебя, - Януш снова взял его за руку и пожелал доброй ночи. Один глухой звук стал подобен какофонии, когда разорвалась обязывающая цепь. Второй же затмил раз и навсегда своевольную ночь и дал начало безразличному свету. Януш стоял позади и держал в руке нож, на пол с лезвия стекала кровь. Назойливый луч солнца светил прямо в глаз. Юноша, столь похожий на Иисуса, спросил, почему они раньше не сделали этого. - Я ждал, когда он повернется ко мне спиной, когда нож станет достаточно туп, когда я буду готов спать ночами. - Для чего тебе понадобилось сначала бить его по голове? - он продолжал недоумевать, все еще не веря своим глазам. - Растерялся. Он чуть было не повернулся. Тебе нужно было заговорить его, а не пытаться высматривать меня из-за его плеча. - Извини, - он подошел и не крепко обнял Януша. - Можем мы теперь делать все то, что хотим? Януш влажно поцеловал его в губы и пообещал оставаться разумным. Он опустился на колени, его тонкие пальцы взялись за распутывание верёвок. Юноша, внешне ничуть не отличающийся от Иисуса, не мог боле терпеть, он помог стянуть с себя абсолютно все . Он ощутил горячие дыхание, обволакивающее его, и глубоко вздохнул. Пока невесомая рука скользила по ребрам, он силился вспомнить о сегодняшних клиентах, но все дальше и непонятней становились эти мысли. Януш положил руку ему на поясницу, а второй потворствовал демонам своей плоти. Он оголил душу и являлся её дребезжащей частью. Януш впервые слышал стоны своего друга и ему казалось, что он узнал что в конце.